— И я не ведаю, где Микеша прячет свою дочь, знаю только, что в своём поместье он её не держит — боится, как бы твои людишки не выкрали её.

— Заметил я, что Микеша Чупрунов в последнее время набожным стал, по монастырям ездит. К чему бы это?

Кудеяр пристально глянул в глаза Плакиды. Тот хоть и был пьян, но тайну друга своего не выдал.

Незадолго перед тем, как дружка должен был притащить курицу, Кудеяр позвал Филю во двор. Плакида к тому времени задремал от выпитого вина.

— Говорил я с Плакидой насчёт Катеринки, но он заперся, говорит, будто ничего такого не слышал. А я по глазам его вижу: что-то он знает. Если это так, то и Агриппина должна кумекать, в коем месте Микеша скрывает свою дочь. Так ты бы выведал о том у жёнушки.

— Ради тебя, Кудеяр, всё сделаю, — пообещал Филя.

Когда люди Микеши Чупрунова привезли Катернику в поместье, боярин много сил употребил, чтобы заставить её отказаться от Кудеяра, забыть разбойника, согласиться начать новую жизнь. Катеринка ответила твёрдым отказом. Нашла коса на камень.

Вскоре боярину донесли, что Кудеяр с дружками возвратился из Заволжья и пушки с собой привёз. Понял Микеша, что против пушек ему не устоять, неволей придётся расстаться со строптивицей. Вечером того же дня из ворот поместья выехал малоприметный возок и бойко покатил в сторону Нижнего Новгорода. Не доехав до города вёрст сорок, возок свернул в сторону и по глухой лесной дороге покатил к небольшому женскому монастырю, с игуменьей которой, матушкой Виринеей, Микеша некогда был знаком.

Не с пустыми руками явился в обитель боярин Микеша. Выложил на стол ларец дивной работы, полный скатного жемчуга, фряжское сукно, бухарскую зендень, бурак[176] икры. Мать Виринея не ведает как и усадить милостивца.

— Привёз я тебе дочь на сохранение. Сделай так, чтобы ни одна душа не проведала о том, кто она есть. Саму же её содержи в келье под стражей, чтобы не могла она убежать к дружку своему разбойнику Кудеяру. Пусть денно и нощно молится, читает священные книги, слушает проповедь надёжных монахинь. От общения с другими людьми пусть воздержится, чтобы не могла послать тайную весточку любимому татю. Если она не исправится, разрешаю постричь её… насильно.

— Всё будет исполнено, боярин, всё будет сделано по твоей воле, милостивец наш. Не впервой нам такое поручение, — заверила его Виринея.

Поселили Катеринку в келью с мрачноватого вида инокиней Глафирой. Та днём и ночью перед иконами поклоны отбивает, незнамо когда и спит, сердечная. Окна в келье узкие, железными прутьями перекрещенные, выбраться через них на свет Божий невозможно. Выйдет по нужде Катеринка — следом Глафира серой тенью крадётся. А больше и ходу никуда нет. Ни с кем не свидеться, ни с кем словечком не переброситься, нельзя послать весточку возлюбленному. Не догадаться Кудеяру, куда упрятал её отец, потому никогда в жизни не удастся ей увидеть своего суженого, расчесать его кудри буйные, поцеловать в уста сахарные, от этой мысли слёзы не раз лились из глаз Катеринки, со стоном прятала она мокрое лицо в подушку. А Глафира тотчас же — в который уж раз — начинает началить её, стращать наказанием Божьим.

— Да разве мыслимое дело — любить душегубца, разбойника? Он тебя из-под венца умыкнул, разлучил с сыном боярским, а ты по нём слёзы льёшь!

— Кудеяр хороший…

— Тать не может быть хорошим. А тебе, нечестивице, не избежать муки вечныя, тьмы кромешныя, скрежета зубовного, огня негасимого, смолы кипучей, геенного вечного томления! Твоя любовь — радость для бесов!

От таких слов страшно становилось Катернике.

— Как же избежать мне адских мучений?

— К тому один путь — молитва, слёзное покаяние, строгий пост, умерщвление плоти, отречение от мира и его соблазнов, тяжкие вериги, безысходное житье в келье, иноческая манатья. Идя этой дорогой, избавишься от находящих помыслов прежнего мирского жития. И тогда откроется перед тобой иная радость — светлая, лучезарная, Божественная!

Задумалась Катеринка.

А на следующий день новая беседа. Уж больно соблазнительно для матушки Виринеи заполучить в свою обитель столь высокорождённую инокиню: Катеринка — единственная дочь знатного боярина Микеши Чупрунова. Умрёт он — и все его владения станут достоянием дочери, отойдут к монастырю. И тогда заживут инокини совсем по-другому, не так, как ныне.

Вода камень точит, слово — волю человеческую. День ото дня всё задумчивее становится Катеринка, всё чаще берёт в руки священные книги. С некоторых пор дозволено ей ходить в церковь, слушать пение монахинь, любоваться росписью стен. Реже и реже вспоминается Катернике Кудеяр, его ласки, голос. То, что между ними было, кажется ей теперь греховным, постыдным, всё чаще становится она на колени перед иконами и молит Бога простить её прегрешения.

Видя перемену в Катеринке, не нарадуется матушка Виринея, велела Глафире быть с девушкой поласковей, приказала келарю выдавать для боярской дочери особую еду, баловать её кизылбашскими сладостями, астраханской икрой, балыками.

И вот однажды, на исходе лета, Катеринка заговорила с Виринеей о том, что желает стать инокиней.

— Желание твоё угодно Господу Богу, — ответила игуменья, — через седмицу, в день Рождества Богородицы, и совершим постриг.

С этого дня дозволено было Катеринке прогуливаться в окрестностях монастыря. А тут и Микеша пожаловал. Игуменья возрадовалась сердцем: вовремя явился боярин, поведает ему дочка о намерении постричься — наверняка осыплет монастырь своей милостью. Вышли Микеша с Катеринкой из ворот и направились по узкой дорожке, протоптанной монахинями посреди дивного кленового леса. Под лёгким дуновением ветра осыпаются на землю острозубчатые листья, и от их солнечного сияния вокруг светло, празднично. Но нет радости в сердце Катеринки, с трудом исходят слова из её уст:

— Решила я навсегда отречься от соблазнов мира сего… принять пострижение… стать инокиней…

И у Микеши в душе печаль. О такой ли жизни мечтал он на старости лет? Думал, выйдет Катеринка замуж за Кирилла Охлупьева, дети у них народятся, будет в их доме шумно да весело. А теперь что? Кто согреет его старость? Впору самому идти в монастырь. Если же Катеринку забрать домой, то об этом тотчас же проведают тати, нагрянут с пушками и увезут её незнамо куда. И вновь останется Микеша один. Как быть? На что решиться? Молча идут отец с дочерью среди старых клёнов, шуршат под ногами опавшие листья, на душе тревожно, печально. Вон у обочины крапива вымахала в рост человека. Листья у неё мелкие, продырявленные во многих местах насекомыми. Катеринка протянула руку и тотчас же отдёрнула её — старая крапива жжётся не хуже молодой. Удивительная тишина стоит в лесу. Наверно, потому, что летние птицы уже улетели на юг, а зимние ещё не пожаловали в северные края. А вот земляника заполонила поляну. Листья у неё красные, фиолетовые, — словно кто-то расстелил в лесу яркий ковёр.

Навстречу Микеше и Катеринке шли двое — игуменья Виринея и высокий старец в тёмном монашеском одеянии.

— Радость-то какая у нас! — обратилась Виринея к Микеше. — Из далёкого Заволжья, из знаменитой Ниловой пустыни пожаловал к нам святой старец Артемий.

Катеринка глянула на старца и едва не лишилась сознания — перед ней стоял Кудеяр. Тот, однако, и вида не подал, что признал её, лишь в глазах, словно искра, мелькнула весёлая усмешка. Между тем Виринея не преминула похвалиться перед старцем своими высокими гостями:

— А это знатный боярин Микеша Чупрунов с дочерью Катеринкой, жаждущей принять пострижение в нашей обители. На Рождество Богородицы осуществится её мечта.

— Служение Господу Богу несёт человеку неизъяснимую радость, — торжественно произнёс Артемий. — Когда я становлюсь коленами на большой камень, что лежит возле моей келейки, то вижу, как отверзаются небесные врата и ангелы слетают на землю, неся преблагие вести людям. А там — за небесными вратами — видится мне дивный сад, посреди которого возвышается прославленное дерево жизни, украшенное прекрасными плодами. И звонят в том саду колокола, славящие Господа Бога…