«Кудеяр сказывал мне, будто боярин Шуйский в Кремле жительствует, туда я и пойду».

Миновав Фроловские ворота Кремля, Олекса остановился в растерянности: в глазах рябило от обилия теремов, церквей, дворцов. Он долго блуждал среди них, пока не вышел к дому Андрея Шуйского.

Олекса сразу же приметил проход между частоколом и неказистой избой с подслеповатыми окнами. Устремившись по этому проходу, он вышел к сараю, который посчитал удобным местом для наблюдения за домом Шуйских. Вот на крыльце показался боярин с неизменными своими спутниками Мисюрем и Юшкой. Когда они скрылись из виду, Олекса спустился с чердака и хотел было проследовать за ними, но крепкие руки ухватили его.

— Ещё один птенчик выпал из гнёздышка! Подь, охолонись.

Олексу втолкнули в мрачный холодный погреб.

— И тебя, Олекса, поймали?

Попав с дневного света в темноту, тот долго ничего не видел.

— Где ты, Кудеяр?

— Здесь я, — Кудеяр взял друга за руку, усадил рядом с собой.

— Холодно как тут!

— Ничего, привыкнешь.

Ребята прижались друг к другу, помолчали.

— Ты из сарая наблюдал за двором?

— Ну да.

— Видать, это ловушка, удуманная боярскими слугами.

— Что теперь с нами будет?

— А ничего, Олекса. Никто ведь не ведает, кто мы и зачем полезли на чердак. Может, мы спьяну там спали. Подержат нас здесь да и отпустят. На всякий случай прикинемся, что не знаем друг друга.

Медленно идёт время в темнице. В погребе даже днём темно, лишь через узкую дверную щёлочку проникает янтарное сияние. Но вот и оно померкло, значит, наступил вечер.

За дверью послышались шаги, скрипнул замок. В погреб с факелами в руках вошли трое — Мисюрь, Юшка и мужик с заросшим лицом.

— Где ж вы этих сопляков сцапали? — гнусаво спросил Мисюрь.

— На чердаке в сарае были. Весь Божий день, не смыкая глаз, зыркали на боярский двор. Не иначе как красного петуха подпустить хотели, а может, и ещё что удумали. Вчера вон того, а нынче этого, светловолосого, словили.

— Чьи же вы будете, робятки? — голос у Мисюря мягкий и даже как бы сочувственный. — Что ж вы молчите? Али языки проглотили? Так мы их из желудка достанем и пришьём. Завопите тогда благим матом. Глянь, Юшка, на них: мнится мне, где-то я их видел.

— Они веденеевские, Мисюрь. Этого Олексой кличут, а у того, он в скиту жительствует, имечко какое-то чудное, татарское, запамятовал я его.

— Теперича и я вспомнил, где их видел. Издалека в Москву пожаловали, видать, неспроста. Что ж вас, робята, в Москву погнало?

— Никогда тут не были, вот и решили посмотреть, какая она, Москва, — ответил Кудеяр.

— Ишь, любопытные какие! На лошадях или пешком отправились в путь?

— На лошадях.

— А кони где? Где, спрашиваю, коней оставили?

— Продали.

— Ну-ка пошарь у них, Юшка.

Юшка Титов быстро обыскал обоих, отобрал у Олексы деньги и, поделив их, часть отдал Мисюрю, остальные сунул себе за пазуху.

— Зачем же вы лошадей-то загнали? Али обратный путь решили пешком править?

— Есть было нечего, вот и продали лошадей.

— Чёрт с ними с лошадьми. На чердак-то пошто полезли?

Ребята молчали.

— Вы когда из Веденеева выехали?

— После Петрова дня, — простодушно ответил Олекса.

— Вон оно что… Значит, по нашим следам пустились. А вы девицу, что руки на себя наложила, ведали?

— Как же нам её не ведать, коли в одном селе жили?

— Хороша была девица! — Мисюрь отлично помнил ночь, когда они по очереди измывались над Олькой. — Жаль её, всем сердцем жаль. Был бы я вашего возраста, непременно влюбился бы в такую. А вы? Нешто вы не любили её?

Мисюрь пристально всматривался в лица ребят. Те, потупившись, молчали.

— И вам, вижу, мила она была. Как не стало её, сердечки ваши загорелись, и удумали вы подстеречь и убить злодея Шуйского! Казалось, Мисюрь читал тайные мысли ребят. — Слышь, Юшка, завтра же отведёшь их в Разбойный приказ, скажешь, что эти молодцы решили ни за что ни про что извести боярина Андрея Михалыча Шуйского и в тех мыслях своих тайных признались нам. Мы же марать руки об них не будем — ни к чему нам лишние разговоры. А там им конец.

ГЛАВА 18

Всё лето ожидал отец Андриан возвращения Кудеяра, но так и не дождался. Миновал июль-страдник, за ним — август-собериха, вот и сентябрь-хмурень на дворе. С каждым днём солнышко восходит позднее и всё раньше укладывается на покой. Приглядываются люди к летающей в воздухе паутине: много тенётника на бабье лето — к ясной осени и холодной зиме. Прогремит гром об эту пору — будет тёплая осень, а чем суше и теплее сентябрь, тем позднее наступит зима, Падают с деревьев жёлтые листья, устилают проторённую дорогу к храму, шуршат под ногами. А в голове одна мысль: что с Кудеяром? Слуха о том, что владелей Веденеева убит, не было. Значит, Кудеяр со своим дружком Олексой угодил в беду, в противном случае хотя бы один Олекса воротился к родителям. Обмысливая всё это, отец Андриан засобирался в Москву. Пахомий одобрил его намерения, благословил в путь-дорогу.

Подъезжая к Суздалю, отец Андриан ощутил в душе волнение и подивился тому: шестнадцать лет минуло с той поры, как он впервые увидел полюбившуюся ему с первого взгляда Марфушу, а словно вчера это было: грузная игуменья Ульянея, по бокам её две миловидные белицы — Марфуша и Аннушка, а впереди рябая келейница Евфимия с чадящим витенем в руках.

Почему так властвует над нами прошлое? Как будто бы разум смирился с волей судьбы, но где-то в душе живёт неистребимая жажда чуда: вот сейчас войдёт он в храм и среди молящихся монахинь Покровской обители увидит Марфушу. Разум твёрдо стоит на своём: Марфуши ему не видать никогда, до конца дней на этой грешной земле. Да и нужна ли она иноку? Пора бы отринуть земные вожделения, смирить гордыню, очистить душу от всякой грязи. Но разве Марфуша — грязь? Что нужно ему от неё? Быть может-памятный взгляд серых, широко распахнутых глаз и лёгкой руки прикосновенье.

Андриан чувствует, что монахини, находящиеся в церкви, время от времени взглядывают на него вопрошающе. В одной из них он признал Аннушку — мать Агнию. Наверно, ей интересно узнать, зачем он явился в Суздаль, нет ли вестей от Марфуши. А вот на него глянула старая монахиня с красивым ещё лицом, с тёмными выразительными глазами и, признав, взволновалась, до конца службы всё посматривала на него, боясь упустить из виду. Едва служба кончилась, Соломония ухватила его за рукав:

— Здравствуй, Андрей.

— Отец Андриан.

— Давно ли иноком стал?

— Пять лет уж.

— Далеко отсюда?

— В Заволжье.

— А что ж не явился сюда, воротившись из Крыма? Наверно, жену свою с сыном моим не сыскал?

— Отыскал.

— Так где же они?

— Жена народила детей и, любя их, в Орде пожелала остаться.

— А сын мой — Георгий?

— Из Крыма пришли мы с ним вместе, и ты его видела дважды: один раз монетку вручая…

— Кудеяр!

— Он самый.

— Почему же ты мне не сказал?!

— Не велено было Тучковыми, к тому же боялись огласки, а в скиту он был в безопасности.

— Так он и сейчас там?

— В скиту его нет.

— Зачем, ну зачем я его благословила мстить Шуйскому? Грех на душу взяла, и вот — покарал меня Бог. Почему же никто не сказал мне, что Кудеяр — мой кровный сыночек? А я поняла это слишком поздно: скрылся он из виду — тут-то меня и осенило! Где же он ныне?

— Должно быть, в Москве, иду я туда, чтоб его разыскать и в скит воротить.

— Москва велика…

— Не более Крыма. Уж коли в татарщине я отыскать его смог, то и в Москве непременно найду.

— Дай Бог… Молиться я буду и денно и нощно, чтоб Матерь Божья тебе помогла в твоём деле нелёгком. А у меня здоровья не стало совсем, дыхание смерти уж чую. Так ты поспешай!.. Как хочется сына родного обнять мне хоть раз!

В Воздвиженье[81] Андриан переступил порог дома Аникиных.