Худые, тонкие руки у Олексы, да мышцы как камешки, приросшие к костям. Крепко сжал он Кудеяра и словно выдавил из него печаль. В сердце осталась только решимость во что бы то ни стало отомстить Шуйскому.

В это время к Каменке спустились четыре монахини. Увидав незнакомых парней, они остановились в нерешительности. Таифа незаметно толкнула локтем Меликею — уж больно красивый один из них, глаз не отвести. Оба парня приезжие, не суздальские.

— Верь, Софьюшка, покарает Господь Бог Андрея Шуйского за злодейское убийство Ивана Фёдоровича Бельского.

Соломония, увидев парней, вдруг незнамо отчего взволновалась:

— Вы откуда, добры молодцы? Что-то я вас в Суздале никогда не видела.

— А мы приезжие, явились сюда из поместья боярина Андрея Михайловича Шуйского, — ответил Олекса.

— Пошто приехали-то?

Олекса замялся.

— Матушка, а я тебя хорошо помню, — обратился Кудеяр к Соломонии, — пять лет назад мы с отцом Андрианом были в Покровской обители, так ты монетку мне подарила, и ту монетку я сберёг, только в ските она.

Соломония пристально всмотрелась в его лицо.

— И я тебя помню, ты ведь татарским именем величаешься.

— Верно, Кудеяром кличут меня.

— Рада видеть тебя, добрый молодец, возмужал ты, раздался в плечах, красавцем стал. А что у вас за дело к боярину Шуйскому? Слышала, будто он злодей из злодеев.

— Верно, матушка. Явился боярин в своё село Веденеево и повелел привести к нему на ночь мою невесту. Я в ту пору больным, в беспамятстве лежал. Так боярин не только сам Олькой попользовался, но и слугам своим её отдал. Не вынеся позора, невеста моя повесилась.

— Слышь, Евфимия, что за мерзостный человек — Андрей Шуйский!

— Слышу, Софьюшка, и горячо верю: жестоко покарает Господь Бог этого злодея.

— Вот мы и решили вместе с Олексой разыскать в Москве злодея Шуйского и отомстить ему за смерть Ольки.

Таифа восторженно смотрела на Кудеяра.

— Нехорошо, добрый молодец, самосуд вершить. Я на вашем месте разыскала бы в Москве юного государя Ивана Васильевича да рассказала бы ему, какое зло учинил боярин Андрей Михайлович Шуйский, он, глядишь, и покарает его.

— Не согласна с тобой, Евфимия: государь мал и не сможет противостоять злым помыслам Шуйских, — возразила Соломония.

— Да разве нас допустят до государя? — усомнился Олекса.

— До самого государя, может, вы и не дойдёте, — согласилась Евфимия, — так хотя бы его верным слугам рассказали о зверствах боярских.

— А вдруг они людьми боярина Шуйского окажутся?

На это старушка не нашлась что сказать.

— Сколько тебе лет, Кудеяр? — неожиданно спросила Соломония.

— Шестнадцать, матушка.

— И моему сыну Георгию об эту пору было бы столько же.

Нечто неодолимое влекло её к этому ладному пареньку, чем-то он походил на Василия Ивановича, когда тот был совсем молодым.

— Благословите нас, матушки, в путь-дорогу.

— Будьте счастливы, добры молодцы, да поможет вам Господь Бог.

Соломония, а вслед за ней и Евфимия перекрестили ребят.

И только когда Кудеяр с Олексой скрылись в вечерних сумерках, Соломония вдруг запричитала:

— До чего же я глупая стала! Почему не спросила Кудеяра, кто его родители? А вдруг он и есть моё детище? Может, он до сих пор крест, мной подаренный, носит? Дура я, дура!

Обеспокоенный долгим отсутствием Кудеяра, отец Андриан вышел из дома и медленно направился к Каменке. Навстречу ему по тропинке бодро шагал сын Лукерьи и Фёдора Гришутка — рослый улыбчивый парень с чистым лицом и ясным взглядом серых глаз, Андриан, признав его, спросил:

— Гриша, не видел ли ты Кудеяра?

— Не только видел, отец Андриан, но и беседовал с ним. Он тут дружка своего веденеевского Олексу повстречал и вместе с ним устремился в Москву. Тебе же они велели сказывать, чтобы возвращался в скит, дескать, не монашеское это дело мстить Андрею Шуйскому. Благословили их в путь вон те монахини.

Андриан глянул в ту сторону, куда указал рукой Григорий, и тотчас же признал в одной из монахинь Соломонию. На душе стало спокойно: уж коли мать благословила сына в дальнюю дорогу, значит, так тому и быть, такова воля Господа Бога.

ГЛАВА 17

Москва поразила Кудеяра и Олексу многолюдством, великим шумом, обилием товаров на торгу. Московское торжище произвело на них особенно сильное впечатление; здесь можно было купить всё, недаром одно из самых распространённых пожеланий богатства и благополучия звучало в те годы так: «Что в Москве на торгу, то бы у тебя в дому!»

Торговля с рук и в лёгких палатках велась на площади, называемой Пожаром, а более солидная — к востоку от этой площади, в каменных и деревянных лавках. Кудеяр с Олексой долго блуждали по Китай-городу в поисках ряда, где продавали хлеб и калачи. Оказалось, хлебники бойко торговали в Зарядье. Спустившись к Москве-реке, к церкви Николы Мокрого, ребята досыта наелись московского хлеба, который показался им необычайно вкусным.

Лошади, на которых они приехали из Суздаля, мирно пощипывали прибрежную траву. Здесь они были большой обузой: постоянно водить двух лошадей по многолюдным и узким московским улочкам — занятие непростое. Продать же лошадей ребята не решались: если задуманное ими дело сладится, они рассчитывали вернуться на них в Заволжье.

— Кому-то из нас придётся побыть с лошадьми, а кому-то разыскивать хоромы Шуйского, — предложил Кудеяр. Олекса согласно кивнул головой. — В одной руке у меня камень, кто его получит, тот останется с лошадьми. Из какой руки берёшь?

Сидеть с лошадьми выпало Олексе.

Кудеяр поднялся в Китай-город. Дома располагались здесь часто, но почти при каждом из них были сады и огороды. Глухие заборы из еловых или дубовых брёвен отделяли усадьбы от дороги, за прочными воротами грозно рычали здоровенные псы.

Жилые и хозяйственные постройки срублены из добротных толстых брёвен, благо леса под Москвой достаточно. Для жилых хором москвичи предпочитали сосну, из её прямых ровных стволов можно было собирать без щелей даже крупные срубы. Такие дома были сухи, долго не гнили. Хозяйственные же постройки обычно сооружали из дуба, который из всех других пород выделялся своей прочностью.

Кудеяр с любопытством рассматривал дома московских вельмож, видневшиеся за высокими заборами. Все они стояли в глубине дворов на расстоянии десяти- двадцати саженей от ворот. Через ворота можно было попасть на мощёный, так называемый чистый двор, расположенный перед теремом. Сзади хором виднелись пристройки для слуг, конюшни, коровники, курятники, неудивительно, что задний двор был почти целиком покрыт навозом, поэтому от дома до хозяйственных построек вели узкие дорожки, мощённые досками и дранкой. Справа и слева от боярских хором виднелись сады с плодовыми деревьями и огороды, засаженные овощами. Потому по московским улицам гуляют ядрёные ароматы укропа, чеснока, огурцов. Особенно занятны терема знати. Многие из них в два-три яруса с башенками и гульбищами, окна украшены затейливыми наличниками.

Тут на гульбище ближнего дома выбежал нарядно одетый парень, ловко перемахнул через перила, минуту повисел на руках и, приземлившись, кинулся к забору. Дверь дома распахнулась, на крыльцо вывалила орава слуг во главе с хозяином. Слуги бестолково суетились, орали. Между тем добрый молодец уселся на частоколе верхом и, приложив к носу растопыренную пятерню, принялся дразнить преследователей:

— А ну поспешайте, лежебоки, не то боярин Головин всыплет вам по заднему месту!

Когда слуги были уже близко, парень спрыгнул с забора, но неудачно: его пояс накрепко зацепился за острый конец бревна. Шутник оказался в незавидном положении: часть слуг взбиралась уже на забор, другие устремились через передний двор к воротам, ещё мгновение — и парню несдобровать.

Кудеяр кинулся к нему, отцепил пояс.

— Бежим, не то слуги Фомы Головина сцапают нас! — крикнул парень своему спасителю. Пробежали до конца улицы, свернули налево, потом направо. Притаились за углом, выжидая, не покажутся ли преследователи. Никто не гнался за ними.