Десятилетний мальчик, увидев митрополита, тотчас же поднялся из-за стола, заваленного рукописями, чтобы принять благословение.

— Чем занимаешься, сын мой?

— Читаю древние уложения, святой отец. Много неправды чинится в нашем отечестве. Поправ власть государя, бояре хлопочут лишь о приобретении богатств и славы, враждуют друг с другом. И сколько же зла они понаделали! Сколько доброхотов отца моего умертвили! Когда же, святой отец, кончится это бесчестие? Потому тщусь я познать законы, бывшие на Руси с глубокой древности, хочу ведать эллинские и латинские законы. — Ваня говорил возбуждённо, глаза его горели.

Иоасафа поразили не по-детски серьёзные рассуждения юного великого князя.

— Желания твои угодны Господу Богу. Государь должен знать законы, чтобы успешно управлять судьбами людей. Согласен с тобой: много неправды творится на Руси из-за боярской корысти и гордыни. Взять хоть Ивана Шуйского, которого нынче дворецкий Иван Кубенский поколотил в Боярской думе. Болит у меня душа, государь, от сознания, что рядом с тобой нет надёжной опоры, опытного наставника.

— Всех, кто был мил мне, бояре злым умыслом умертвили, а те, кто в живых остался, всяк о себе лишь мыслит.

— Дивлюсь твоей мудрости, государь, и впрямь трудно найти верных людей. Подумалось мне, что Иван Бельский мог бы помочь тебе своими советами.

— Иван Бельский сослан Шуйскими на Белоозеро.

— В твоей воле, государь, призвать его на службу из заточения.

Мальчик задумался. Освободить Бельского он, конечно, может, но будет ли прок от того? А ну как боярская вражда усилится?

— Я не против освобождения Бельского из темницы, если Боярская дума на то согласится.

Боярская дума поддержала митрополита и великого князя, повелела освободить из заточения Ивана Фёдоровича Бельского. За ним был послан нарочный с приглашением «приехать до Москвы». Через несколько дней опальный вельможа предстал перед государем. За время, проведённое в заключении, Иван Фёдорович сильно изменился: холёное лицо его побледнело, обрюзгло, сеть морщин обозначилась возле глаз.

— Призвал я тебя, Иван Фёдорович, чтобы ты помог мне в управлении государством. Много дел скопилось у нас, и дела все срочные, не терпящие отлагательств. Решать же их некому.

— Я готов верой и правдой служить тебе, государь.

— Многие государства нас окружают, и с каждым из них мы ведём дела сообразно своей выгоде: с одними крепим дружбу, с иными воюем.

— Верно, государь.

— Как бы мой отец вёл себя с татарами, свеями, турками и иными народами?

За время пребывания в темнице на Белоозере Иван Фёдорович не имел возможности знать, как складывались отношения Русского государства с соседями, тем не менее ответил без промедления, уверенно:

— Великий князь Василий Иванович всегда стремился быть в докончанье со свеями и турками, а что касаемо татар казанских и крымских, то против них он постоянно держал полки наготове, воевод в походы посылал, То же было и при твоей матушке Елене Васильевне. Ныне же, когда властвовать стали Шуйские, воля отца твоего оказалась порушенной. Испугавшись угроз Сагиб-Гирея, они попустительствуют казанцам, позволяют им грабить русские земли вплоть до Мурома и Костромы. Ведомо мне: в угоду Сагиб-Гирею Шуйские честят крымских послов, а в это время сын Сагибов, царевич Имин, грабит каширские места.

Мальчик внимательно слушал боярина, его ответ был ему по душе.

Иван Васильевич Шуйский после оскорбления, нанесённого ему Иваном Кубенским, на несколько дней отстранился от государственных дел. Обида на неблагодарных бояр переполняла его, ему казалось, что юный великий князь не сможет обойтись без него, а потому рано или поздно его призовут во дворец с просьбой взять в свои руки управление государством. Не может же кто попало заменить его, Шуйского, возле государя.

Время, однако, шло, но никто не являлся звать его в великокняжеский дворец. Что бы это могло значить? Уж не обзавёлся ли государь иными советниками? Но кто тот наглец, что решился занять его место? Обуреваемый этими мыслями, боярин, смирив гордыню, решил сам наведаться в великокняжеский дворец. Он уже слышал, что Боярская дума приговорила освободить Ивана Бельского из заточения, но никак не предполагал, что так быстро увидит его в покоях государя.

Великий князь, казалось, был озадачен и смущён неожиданным появлением влиятельного вельможи. Бельскому же удалось сохранить величественный и достойный вид.

— Рад видеть тебя, Иван Васильевич, — приветствовал он Шуйского.

Тот пополовел от злости.

— Государь! По какому праву сей человек находится здесь, а не на Белоозере?

Пальцы мальчика, впившиеся в подлокотники кресла, побелели, глаза расширились, потемнели от гнева. Голос прозвучал по-детски звонко:

— Иван Фёдорович Бельский находится здесь по приговору Боярской думы, по пожеланию митрополита Иоасафа и по моему велению.

— Этот человек присутствует здесь против моей воли, а потому ноги моей не будет в великокняжеском дворце, пока он не уберётся отсюда. Не желаю быть в совете с боярами о государевых и земских делах!

Иван Васильевич, резко повернувшись, направился к дверям. Никто его не удерживал. После ухода вельможи мальчик не сразу успокоился. Мысленно он продолжал спор с Иваном Шуйским, поэтому не расслышал голос Бельского:

— Настало, государь, время явить тебе милость своему двоюродному брату Владимиру Андреевичу, который вместе с матушкой Евфросинией томится в темнице. Старицкий князь был в нелюбви с твоей матерью Еленой Васильевной, сын же его ни в чём не виновен перед тобой.

— Хорошо, Иван Фёдорович, вели освободить из темницы тётушку Евфросинию и её сына Владимира.

— И ещё одна печаль заботит нас с митрополитом, государь. Полвека уже томится в темнице в Переяславле двоюродный брат твоего отца Дмитрий Андреевич Углицкий. В малолетстве он был схвачен по приказу твоего деда Ивана Васильевича за происки отца своего Андрея Большого. В глубокой скорби пребывает он в темнице, вины его перед тобой нет никакой.

Юный князь никогда не видел своего дальнего родственника, но он слышал рассказ о вероломном поимании дедом Андрея Большого Углицкого и его детей. Незадолго до своей смерти дьяк Фёдор Мишурин поведал ему оправдательные слова Ивана Васильевича, сказанные митрополиту Геронтию[48]: «Жаль мне очень брата, и я не хочу погубить его, а на себя положить упрёк, но освободить его не могу, потому что не раз замышлял он на меня зло; потом каялся, а теперь опять начал зло замышлять и людей моих к себе притягивать. Да это бы ещё ничего, но когда я умру, то он будет искать великого княжения под внуком моим, и если сам не добудет, то смутит детей моих, и станут они воевать друг с другом, а татары будут Русскую землю губить, жечь и пленить и дань опять наложат, и кровь христианская опять будет литься, как прежде, и все мои труды останутся напрасны, и вы будете рабами татар». Андрей Углицкий скончался в темнице в 1494 году, а его сын до сих пор томится в нятстве. Дмитрий Углицкий, поди, стал в темнице древним стариком. Представив старика с дико вытаращенными глазами и всклокоченными седыми волосами, в грязном истлевшем рубище, мальчик брезгливо передёрнулся.

— Вели снять с моего родственника оковы.

— А из темницы не выпускать?

— Нет.

Бельский больше не настаивал: о Дмитрии Углицком в Москве мало кто уже помнил, да к тому же человек, всю свою жизнь проведший в темнице, не представлял интереса для него, спешившего обзавестись своими сторонниками. Вместе с тем нельзя было упустить возможности навредить Шуйским.

— Когда я был на Белоозере, дошёл туда слух, будто князь Андрей Михайлович Шуйский — наместник псковский — многие злые дела творит.

— Сказывал мне о том отец Иоасаф, и мы решили те слухи проверить. И ежели сыщется, что слухи были верными, мы защитим псковских людишек от злых наместников.