— Много раз говорил я Елене Васильевне, чтобы выпустила тебя из нятства, но ты же знаешь её жестокосердность. Когда же великим князем стал Иван Васильевич, тебя сразу же освободили.

— Твоя ли то заслуга, Дмитрий? — Иван насмешливо глянул в глаза брата. — Впрочем, я не в обиде, на тебя. Знаю, осторожен ты, разумен. Давай выпьем за нашу встречу, за наши успехи.

Выпили по бокалу фряжского духовитого вина.

— Хотел бы я ведать, что нового на Москве, как брат наш молодший, из-за которого я в темницу угодил, поживает? Как утёк он в Литву вместе с Иваном Ляцким[27], так за мной тотчас же и пришли. И чем я хуже тебя, Дмитрий? Ты у нас словно колобок — и от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл, а я — козёл отпущения. Михаил Львович Глинский не позволил мне первым войти в Казань, оба мы виновны одинаково. Так нет же — ему ничего, а меня Василий Иванович в темницу упрятал.

— Так ведь Михаил Львович — ближний родственник покойного Василия Ивановича. Великий князь тогда только что, оженился на Елене Васильевне, нешто можно было ему её дядю родного в темницу сажать?

— А меня, выходит, можно? И почему это тебе всё с рук сходит? Помнишь, чай, как приходил на Русь Мухаммед-Гирей, принёсший неисчислимые бедствия?[28]Так ты в ту пору был главным воеводой на Оке, Василий Иванович всех воевод наказал тогда за то, что пропустили крымскую орду в глубь русских земель, а тебя простил «по молодости лет».

— Опалу на меня тогда государь и впрямь не наложил, да только несколько лет после того меня не пущали на береговую службу.

— И правильно делали: тихие у тебя успехи на ратном поприще. Потому как робок ты, не любишь опасности.

— Тише едешь, Ваня, дальше будешь.

— Во-во… А я так всё лезу на рожон, оттого одни шишки и имею. Ты не обижайся на мои речи. Тебе вон и в семейных делах везёт. Мы с Семёном до сих пор бездетные, а у тебя Ванька с Настькой растут.

— Ишь, чему позавидовал! Пошлёт Господь Бог и вам с Семёном наследников, я ведь постарше вас. А коли жёнка твоя к этому делу не способна — другую возьми, помоложе. Благо пример для подражания есть — мой тесть, старец Василий Васильевич Шуйский месяца три назад вон какую молодуху отхватил.

— Жалко бабу свою, она и так давно в монастырь просится, а я не пущаю. Доволен ли ты невесткой-то?

Дмитрий Фёдорович не так давно оженил своего сына Ивана на дочери Василия Васильевича Шуйского.

— Сын доволен, это главное. Живут в любви да согласии.

— Хитёр ты, Дмитрий, вон как ловко детишек пристроил: через Ваньку с Шуйскими породнился, а Настьку отдал за сына Михаилы Юрьевича Захарьина[29] Ваську. Родственники хоть куда, наизнатнейшие!

— Честь по нашему роду, Бельским родниться с кем попало не след.

— Со всеми норовишь ты жить в дружбе, оттого и не ушибаешься, когда падаешь.

— На всё воля Божья, Ваня.

— Ты, Дмитрий, как родственник, часто беседуешь с тестем Василием Шуйским, потому, поди, ведаешь, что мыслит он о митрополите Данииле?

— Скажу откровенно, как на духу: не жалует Василий Васильевич Даниила, затаил на него обиду за то, что тот, сославшись на болесть, отказался самолично венчать его с юною невестою. Да и иных обид на митрополита у Шуйских накопилось немало.

Иван Фёдорович удовлетворённо кивнул головой: в той борьбе, которую он намеревался начать, митрополиту отводилась важная роль.

— Надеюсь, ты не забыл, Дмитрий, что род Бельских ведёт своё начало от доброго корня. Отец наш был женат на племяннице деда нынешнего государя Ивана Васильевича, княжне рязанской. Так Василий Шуйский решил потягаться с нами в родственных связях — женился на двоюродной сестре великого князя. Ныне власть Шуйских настолько велика, что, поди, перевелись на Москве люди, готовые идти им встречу?

Дмитрий Фёдорович кротко глянул на брата, пытаясь уловить, к чему этот вопрос.

«Властолюбив брат, оттого и шишек набил немало. Власть можно добывать по-разному-не только оружием, но и силой разума».

— Не все, Ваня, пляшут от радости, видя усиление Шуйских. Взять хоть боярина Тучкова, хитёр он, ой как хитёр! И хитростью своей противостоит Шуйским. Не больно-то жалует их и дьяк Фёдор Мишурин. Правда, прямо об этом он никогда не скажет — большого ума человек, но догадаться можно.

— Ну а о брате Семёне какие вести?

— Ещё летом писал я тебе в Коломну, что ногайский князь поймал его и просил у нашего государя большой выкуп за него. Бояре приговорили выкуп заплатить, да ничего из этого не вышло. Только что у меня был гонец из Крыма, привёзший грамоту от Сагиб-Гирея великому князю, так он поведал много любопытного. Оказалось, Ислам-Гирей схватил Семёна и намеревался было отправить его в Москву на суд великого князя, да ногайский князёк Багай- друг Сагибов нечаянно напал на Ислама, убил его, а брата нашего увёл к себе в Ногаи. Однако турецкий султан повелел Сагибу немедля выкупить Семёна у ногайского князя. Так что Семён ныне вновь в Крыму. И Сагиб, ставший наконец единовластным правителем, прислал великому князю грамоту. Вот она. В ней писано: «Если пришлёшь мне, что посылали вы всегда нам по обычаю, то хорошо, и мы по дружбе стоим; а не придут поминки к нам всю зиму, станешь волочить и откладывать до весны, то мы, надеясь на Бога, сами искать пойдём, и если найдём, то ты уж потом не гневайся. Не жди от нас посла, за этим дела не откладывай, а станешь медлить, то от нас добра не жди. Теперь не по-старому с голой ратью татарской пойдём: кроме собственного моего наряду пушечного, будет со мною счастливого хана[30] сто тысяч людей; я не так буду, как Магмет-Гирей, с голой ратью, не думай, побольше его силы идёт со мною. Казанская земля — мой юрт, и Сафа-Гирей- царь — брат мне; так ты б с этого дня на казанскую землю войной больше не ходил, а пойдёшь на неё войною, то меня на Москве смотри».

— Ну и наглец этот Сагиб!

— С Исламом нам было, конечно, полегче.

— Что же ты, Дмитрий, намерен присоветовать великому князю, когда он вернётся с богомолья?

— Не послушать царя, послать свою рать на Казань, и царь пойдёт на наши украйны, то с двух сторон христианству будет дурно, от Крыма и от Казани. Надеюсь, Боярская дума согласится со мной.

Иван Фёдорович покачал головой, то ли одобряя, то ли возражая брату.

Митрополит встретил Ивана Бельского насторожённо, почти неприветливо.

— Святой отец, — обратился к нему боярин, — много неправды творится на нашей земле. По пути из Коломны в Москву часто приходилось мне выслушивать жалобы на своевольство бояр, на непочтение к законам, установленным покойным Василием Ивановичем.

Даниил тяжело вздохнул.

— На всё воля Божья. Государь мал и несмышлен, отсюда и все наши беды. Денно и нощно молю я Господа Бога в прощении наших прегрешений, чтобы послал он мир на землю Русскую.

Уклончивый ответ был не по душе Бельскому.

— Многие большие люди на Москве недовольны правлением Шуйских.

Митрополит вопросительно глянул на собеседника.

Тот говорил уверенно, в такт словам покачивал ногой, затянутой в сафьяновый сапог. Холёные пальцы, унизанные перстнями, спокойно лежали на подлокотниках кресла.

— Кто-многие?

— Окольничий Михаиле Тучков, князь Пётр Щенятев[31], дьяк Фёдор Мишурин и другие.

«Что изменится оттого, что вместо Шуйских у власти будут Бельские? Боярская смута как была, так и останется, — уныло размышлял первосвятитель. — Чего хочет от меня воевода? Выступишь заодно с Бельскими против Шуйских, а ну как дело не сладится? Не миновать тогда беды. Шуйские и так на меня косо поглядывают».

— Чего же ты хочешь, Иван Фёдорович?

— Хочу, чтобы за верную службу государем были пожалованы боярством князь[32] Юрий Михайлович Булгаков, а воевода Иван Иванович Хабаров — окольничеством.