— Ну а ежели судно большое? — усомнился Гераська.
— И большие суда нередко губит море. Во время бури волны носят их словно щепки и иногда с силой бросают на прибрежные скалы, отчего они разбиваются и тонут.
— К чему же подвергать себя такой опасности? Уж лучше посуху ездить.
— Бури случаются не каждый день, и об их приближении люди узнают заранее по особым приметам, тогда суда спешат укрыться в заводях, где и в бурю волны не вздымаются, бывает тихо.
— Ты, Кудеяр, сказывал, что в море вода солёная, а кто её посолил?
— Сам, Аниска, знаешь кто.
— А зачем? Почему в реке вода сладкая, а в море солёная?
Кудеяр пожал плечами, он не знал, что ответить дотошному Аниске.
— А кто твои родители, Кудеяр? — неожиданно спросил конопатый Евсейка.
Тот смутился, он и сам толком ничего не знал о своих родителях. Сначала думал, что его мать — тётя Марфа, но когда пришёл в Крым дядя Андрей, то оказалось, что она — не настоящая мать. Ему сказали, будто родная матушка с нетерпением ждёт его на Руси, однако увидеть её так и не привелось. Кудеяр хорошо запомнил, как они пришли в суздальский Покровский монастырь и повстречались с рябой монашкой. Дядя Андрей долго разговаривал с ней о какой-то Ульянее. Со слезами на глазах монашка поведала, что Ульянея не так давно умерла, и показала им могилу в подклете собора. Выходит, его мать жила в монастыре и её звали Ульянеей. Тут ему припомнилась встреча с красивой монахиней, которая спросила его, куда он путь правит, а потом Сунула денежку. Добрая, видать, у неё душа. Когда они покидали Суздаль, дядя Андрей сказал, чтобы он всю жизнь берёг эту монетку, она якобы счастливая.
— Моя мать умерла в Суздале.
Ребята больше не приставали с расспросами к Кудеяру. Он почувствовал, как Олекса прижался к нему своим тёплым плечом. Со всеми ребятами дружен Кудеяр, но Олекса его наипервейший друг, самый верный и преданный. В этом он не раз убедился.
Потрескивая, сгорают в костре валежины. Горячий воздух, устремляясь вверх, искажает очертания деревьев, потому кажется, будто по ту сторону костра они шевелятся, словно живые.
Между елями проглянул алый цвет вечерней зари. Похожие на перья сказочной жар-птицы догорают в небе облака. Может быть, там, за деревьями, едет на коньке-горбунке Иван-царевич и везёт пойманную им жар-птицу? Оттого и полыхает на небе зарево.
Где-то в заливных лугах жалобно кричит коростель В ответ звучит рокочущая песнь козодоя. Кудеяру хочется, чтобы эта ночь, это сидение с верными друзьями у костра продолжалось как можно дольше.
— Нынче к нам пожаловал княжеский тиун, — прервал размышления Кудеяра Аниска, — требует от мужиков податей, а те упёрлись, недавно ведь уплатили боярщину. Беды бы не было…
Никто не ответил Аниске. Каждый думал о своих родных, о нелёгкой их доле.
Не успела померкнуть вечерняя заря, а уж на востоке занялась другая, утренняя. Костёр, потрескивая, догорал. Ребята, повалившись друг на друга крепко спали.
ГЛАВА 5
Пробудившись, ребята погнали лошадей в село. Кудеяру было жаль расставаться с Анискиной кобылой, в он решил вместе со всеми отправиться в Веденеево, а уж оттуда — в скит.
Несмотря на раннюю пору, в селе не спали, почти все его жители собрались возле церкви. Заметив Ольку, Кудеяр протиснулся к ней сквозь толпу.
Из ворот боярского дома показался тиун Мисюрь Архипов, ближний человек боярина Шуйского Юшка Титов и трое стражники. Мисюрь обратился к толпе:
— Именем боярина Андрея Михалыча Шуйского повелеваю: каждая изба с завтрашнего дня должна выделить для постройки нового боярского дома по одной подводе.
— Да как же можно, милый? Уборка ведь скоро. Вот соберём жито, перевезём в закрома, отчего тогды боярину не помочь? Иначе весь хлебушек сгинет, — пытался объяснить тиуну старый крестьянин в латаной-перелатаной рубахе.
— Ничего не ведаю, — отрезал Мисюрь, — завтра же чтоб подводы были! Окромя того, каждый двор должен дать на прокорм строителям по пять мешков хлеба, по возу репы да по три головки масла.
Толпа возмущённо загудела. — Да откуда же мы возьмём, милый? Сами с Вешнего Миколы[25] впроголодь живём, весь хлебушек съели, а новины ещё нет. Не токмо себя — детей кормить нечем! — настойчиво убеждал тиуна крестьянин.
— К вам когда ни заявись, всё жрать нечего. Работать надобно, а не на печке валяться! Только и ведаете, что детей плодить, а как прокормить их — не мыслите. Завтра же чтоб всё было!
— Ишь взъярился, боров окаянный! Сам наших баб брюхатит, да ещё и укоряет, — послышалось в толпе.
— Ежели вы, — угрожающе произнёс Мисюрь, — не исполните воли боярина, я выгоню вас всех из ваших изб, а избы спалю!
— Как схоронили великого князя Василия Ивановича, так житья не стало от этих Шуйских! — в сердцах произнёс высокий и красивый ещё крестьянин, Олькин отец Филат Финогенов.
Тиун расслышал его слова, молча кивнул Юшке Титову. Тот в сопровождении стражников двинулся в толпу. Вот он схватил Филата за грудь и коротким сильным ударом раскровенил ему лицо.
— За зловредные речи следовало бы, Филат, вырвать твой язык, яд источающий, но я вельми добр ныне, а потому велю проучить тебя кнутом.
Стражники сдёрнули с Филата порты, повалили на землю. От первого удара поперёк ягодиц проступил широкий ярко-красный след. Ошарашенный дикой болью, мужик вскинул голову и слабо ойкнул. Стражники били не торопясь, со знанием дела. Вскоре вся спина стала пунцовой. Из кровавого месива торчали кусочки кожи. Голова Филата безжизненно поникла.
Кудеяр стоял рядом с Олькой и краем глаза видел, как с каждым ударом вздрагивают её худенькие плечи. Ему было невыносимо горько оттого, что он ничем не мог помочь ей. Сжав кулаки, Кудеяр прикрыл глаза, чтобы не видеть жестокой казни.
Мужики подхватили окровавленное тело, понесли в дом. Рядом, громко причитая, шла жена Филата Пелагея. В избе Олькиного отца уложили на лавке под образами. Он не приходил в себя. Крестьяне молча постояли над ним и разошлись. В избе остались лишь Пелагея, древняя старуха — мать Филата, Олька, её пятилетний братишка и Кудеяр.
— Пелагея, — прошамкала старуха, — надо бы траву, что от правежа[26] помогает, разыскать. Ведаешь ли такую?
Пелагея отрицательно покачала головой.
— Я, бабушка, знаю эту траву, мне её знахарка Марья Козлиха показывала.
— Та трава ныне в силе, цвет её ещё не опал, по цвету и ищи.
Олька вытащила из-под лавки свою корзину, направилась к двери. Кудеяр нагнал её во дворе.
— Можно я пойду с тобой?
Олька по-взрослому посмотрела на него.
— Далеко идти придётся.
— Не беда, а то вдруг на тебя волки нападут.
— Чего волков бояться? Люди страшнее диких зверей. Иди, коли хочешь.
Лес встретил ребят пряным запахом прелых листьев. Под сенью могучих деревьев было сумрачно. Редкие солнечные блики, пробивавшиеся сквозь густые кроны, выхватывали из темноты то изумрудно-зелёные подушки мха, то скрюченные в мёртвой схватке корни, то поваленные буреломом полузасохшие ели. Ребятам было немного не по себе, поэтому они разговаривали шёпотом.
— Трава от правежа, — объясняла Олька, — ростом бывает с меня. Цвет у неё жёлтый, сидит на верхушке стебля. Растёт она по опушкам, лесным оврагам, кустарникам.
Деревья вскоре поредели, и путники оказались на широкой лесной поляне, поросшей сочным разнотравьем. Мать сыра-земля сплела удивительно красивый и яркий ковёр из ромашек, раковых шеек, смолок. Ребята с двух сторон обошли эту поляну, пристально всматриваясь в цветущие растения-травы от правежа среди них не было.
Снова углубились в лес. По дороге Олька рассказывала про Шуйских:
— Вчера вечером, когда вы ушли в ночное, тиун напился пьяным и сказывал старосте, будто месяц назад двоюродный брат нашего боярина князь Василий Шуйский женился на двоюродной сестре великого князя. Сам старый-престарый, а жену молоденькую взял. Чудно!