— Будет исполнено по твоей воле, государь, — заверил царя Иван Выродков.

— Все богатства, добытые в Казани, а также полонянников воины пусть оставят себе. Я же возьму только царя Едигера, знамёна царские и пушки городские.

Побыв некоторое время на царском дворе, Иван Васильевич возвратился в свой стан, принёс благодарную молитву чудотворцу Сергию и, прежде чем отправиться к столу, решил поблагодарить воинов за ратный подвиг.

— И вас, — обратился он к разбойникам, — благодарю я за помощь в казанском деле. Не раз приходилось мне слышать о вашей храбрости и толковой работе. За то жалую вас свободой. Тот, кто решил оставить разбойный промысел и намерен честно трудиться, пусть выйдет и станет сюда.

Афоня низко поклонился Кудеяру, шагнул на указанное царём место.

— А ты? — обратился царь к Филе.

Тот стоял в непосредственной близости от государя, с любопытством пялил на него глаза.

— Что я? Я-скоморох, то есть я зять боярский.

Все вокруг захохотали. Царь, улыбнувшись, уставился на Филю своими проницательными глазами.

— Не пойму я тебя: скоморох ты или боярский зять?

— Был скоморохом, а стал зятем боярским. Жена моя — Агриппинушка — дочь боярина Плакиды Иванова, а мой сын, Петька, выходит — боярский сын.

— Так чего же ты промеж разбойников затесался?

— Дак куда же мне было податься, чтобы тебе, государю-батюшке, послужить? Бояре меня в свой круг не приняли, а уж так мне хотелось надавать татарам под зад, ну прямо удержу не было. Вот я и напросился в помощники к своим прежним дружкам.

— Молодец, скоморох! Жалую тебя шубой боярской, чтобы не очень-то спесивился пред тобой Плакида Иванов.

— Дак у нас что ни разбойник, то боярский зять.

— Кто же ещё породнился с боярином?

— Главарь наш, вон он стоит.

— И ты в родстве с боярином? — обратился царь к Кудеяру.

— Да, государь.

— Придётся и тебе боярскую шубу пожаловать. Экие у меня знатные разбойнички!

От царской щедрости развеселился народ. А Кудеяру не радостно: многие разбойники потекли туда, где встали Афоня с Филей. В иных ватагах лишь предводители остались, а в других и главарей не видно. Кудеяр оглянулся на своих-его друзья были с ним.

Царь посмотрел в сторону Кудеяровой ватаги, грозно нахмурил брови.

— А вы что же как вкопанные стоите? Али не по сердцу вам царская милость?

— По сердцу твоя милость, государь, — ответил Олекса, — да не по зубам она нам: стары стали, все зубы выпали.

— В лес, значит, хотите воротиться, чтобы прежним ремеслом заняться? — глаза царя полыхали гневом.

— Привыкли мы, государь, к вольной жизни, — спокойно произнёс Кудеяр, — потому твёрдо намерены возвратиться назад, в нижегородские леса. По твоему зову явились мы под Казань, чтобы помочь русским воинам в их ратном деле. Что же касается жизни нашей вольной, то живём мы, государь, по чести — бедных не обижаем, неправым спуску не даём. Не ты ли, государь, на Лобном месте говорил народу о неправдах, чинимых боярами? Так мы тех бояр и судим своим судом праведным.

— Бояр судить волен лишь царь, а ваш суд самозваный. Ловок, однако, ты говорить, непростой, видать, человек. Как звать-то тебя?

— Кудеяром кличут.

— Постой, постой… Не ты ли с Фёдором Овчиной жаловался мне на боярина Андрея Шуйского?

— Памятлив ты, государь, — то был я.

— Жестоко покарал я неправедного боярина.

— Спасибо на том, государь.

— Так, значит, не хочешь оставить своё ремесло?

— Нет, государь, дозволь в лесу остаться жить.

— Ну что ж, вольному воля. Памятуя дела ваши добрые под Казанью, отпускаю с миром восвояси.

— Кудеяр, там отца Андриана нашли! Раненый он, еле дышит, тебя всё зовёт.

— Где он, Олекса?

— На берегу Казанки лежит.

Кудеяр бегом устремился к указанному месту, бережно приподнял голову монаха.

— Отец Андриан, это я — Кудеяр!

Раненый открыл глаза.

— Удалитесь все, хочу лишь с Кудеяром говорить… Слава тебе, Господи, услышал молитву мою, утешил в смертный час мой… Хочу покаяться перед тобой, Кудеяр.

— Не виноват ты ни в чём! Это я пред тобой во всём виноват — не смог уберечь от тяжких ран.

— Нет, виновен я! И вина моя тяжкая, незамолимая. Скрыл я от тебя, кто твой отец, кто твоя мать. Пока мал был, ни к чему было тебе о том знать, смертельной опасности подверг бы я тебя, назвав отца с матерью. Потому и молчал. А как вырос, надобно было мне тотчас же сказать о том.

Андриан закрыл глаза и некоторое время молчал. Кудеяр бережно провёл рукой по его волосам.

— Отец твой — великий князь всея Руси Василий Иванович. Не ведал он, ссылая свою жену Соломонию в суздальский Покровский монастырь, что ты в её чреве зародился. Как появился ты на свет Божий, беда тебе стала грозить неминучая: родичи новой жены государя Елены Глинской могли прикончить малютку. Вот и решено было спасти тебя. Не хотела твоя мать расставаться с тобой, да ничего нельзя было поделать. Доверила Соломония Юрьевна тебя нам — мне и жене моей Марфуше. Помнишь ли её?

— Хорошо помню, отец Андриан.

— И мне её никогда не забыть… Жили мы все в Зарайске, да тут татары, на нашу беду, пришли из Крыма. Меня воевода в Коломну услал с грамотой. Возвратился я, а от Зарайска ничего не осталось — ни домов, ни людей. Сказали мне, что Марфушу вместе с тобой татары в Крым угнали, вот я и устремился за вами следом, долго блуждал по татарским селениям, пока не разыскал вас. Марфуша на Русь возвратиться не пожелала — дети у неё в неволе народились, а тебя со мной отпустила. Имя твоё — Георгий, а Кудеяром в татарщине нарекли.

— Трудно поверить в сказанное тобой, отец Андриан, правда ли всё это?

— Святая правда, Кудеяр. Сыми-ка с меня крест… А теперь на свой погляди.

— Одинаковы они.

— И не диво: оба креста из одних рук, из рук Соломонии получены. Видишь ли на кресте две буквицы?

— Вижу, отец Андриан, две буквицы «с».

— Обозначают они имя твоей матушки — Соломонии Сабуровой. Она подарила мне этот крест, когда я решил в Крым устремиться, в надежде, что он поможет мне опознать тебя. По возвращении на Русь ты дважды видел свою мать: впервые когда по пути в Заволжский скит побывали мы в Суздале, тогда она тебе монетку подарила, а во второй раз после смерти Ольки благословила идти в Москву. Помнишь её?

— Хорошо помню, отец Андриан.

— А теперь попрощаемся, Кудеяр, силы мои на исходе. Прости же меня, что таил от тебя имена твоих родителей.

— Бог простит. И ты меня прости.

Отец Андриан поднял руку, чтобы благословить Кудеяра, но она, обессиленная, упала ему на грудь. Кудеяр смежил его глаза.

«Мой отец — великий князь всея Руси Василий Иванович, а мать — Соломония Сабурова? Трудно поверить в это!»

До мельчайших подробностей вспомнилась монахиня с тёмными живыми глазами, в ушах зазвучал её приятный голос: «Как тебя зовут, мальчик?… О, да у тебя татарское имя… Куда же ты путь правишь?… Да поможет тебе Бог!»

Слёзы подступили к глазам Кудеяра. Ему припомнилась другая встреча с матерью, когда она благословила его идти в Москву. «Сколько тебе лет, Кудеяр?… И моему сыну Георгию об эту пору было бы столько же…» Так он, Кудеяр, и есть тот самый Георгий, верно всё сказывал отец Андриан!

Кто-то подошёл к нему, положил руку на плечо.

— Приведи моего коня, Олекса.

— Куда ты собрался?

— В Суздаль.

— Можно я с тобой поеду?

— Отправляйся в становище, Олекса, передай поклон Катеринке, скажи ей: скоро вернусь.

Понятлив старый дружок, не стал ни о чём спрашивать, ушёл за конём. Тихо вокруг. По-осеннему пахнет дымом, прохладой, ненастьем. На берегу Казанки в бобровой шубе, крытой кизылбашским шёлком, сидит Филя, громко распевает свою новую песню.