Сигрид Унсет по большому счету ничего не знала о стараниях Эйлифа Му оградить ее Бьеркебек от нависшей угрозы принудительного аукциона. От сестер ей стало известно, что совместными усилиями Матеи и Фредрика Бё и самой сестры Сигне удалось спрятать ценные вещи, включая картины и столовое серебро. А племянница Сигрид самостоятельно провернула операцию по спасению рукописей знаменитой тетки. Теперь они были надежно спрятаны в хранилище Университетской библиотеки под фальшивым именем. Известие о том, что ее писательскую «светелку», гостиную и роскошную ванную комнату заняла сотрудница немецкой тайной полиции из местных, некая фру Нерол с матерью и сыном, вызвало у Унсет еще более сильный приступ ненависти по отношению к немцам. В письмах к Хоуп Аллен она пишет о «немецкой вони», что остается после немцев, где бы они ни побывали, а теперь они осквернили и Бьеркебек.

Писательница снова с головой окунулась в мир саг, но ей очень не хватало привычных консультантов. Хоуп Аллен великолепно разбиралась в европейском Средневековье, но ответы на вопросы, связанные с древнескандинавской и особенно норвежской историей, могли дать только письменные источники. Больше всего ей не хватало Фредрика Поске, который всегда с искренним интересом следил за ее историческими изысканиями. Время от времени он с ней не соглашался — и, как правило, лучше помнил даты. Теперь же их переписка по большей части была посвящена обсуждению повседневных забот и перипетий войны.

«Ах да, мои черепашки — три из них сдохли, — писала Унсет, — да и я уже перестала ими интересоваться, честно говоря. Мозг у них не больше булавочной головки, но посмотреть на них, конечно, приятно»[775]. Поске с семьей перебрались в Уппсалу, профессор устроился на работу в местном университете, но много разъезжал по стране, выполняя антифашистские задания. Летом 1943 года, когда Унсет писала книгу для американского юношества про середину XIII века, времена Хокона Хоконссона, мысли ее часто обращались к старым друзьям вроде Поске.

Все лето писательница неутомимо трудилась и даже ответила отказом на приглашение Хоуп Аллен съездить в Онейду под предлогом того, что должна закончить работу над крупным проектом. Унсет присудили степень почетного доктора еще одного колледжа, однако ее занятость объяснялась совсем не этим. Помимо работы над детской книгой она выполняла тайное поручение, к которому относилась не менее ревностно, чем к помощи евреям.

Однако по ночам писательница урывала часок, чтобы написать американской подруге. Почти в каждом письме она возвращается к двум темам, к которым сводится теперь ее личная жизнь: это сын Ханс и цветы. Ханс и его лондонские друзья сгорают от нетерпения и рвутся в бой с немцами, читала Хоуп Аллен. Сигрид Унсет была к этому готова. Она потеряла одного сына и могла потерять и второго, и тем не менее она была счастлива, что ее сын — норвежец. И жалела сестру, живущую в Швеции, чей сын — швед[776].

В своих редких письмах Ханс никогда не забывал попросить денег; Унсет иронизировала над подобным «коммунистическим» отношением сына к деньгам матери, доставшимся ей тяжким трудом.

Единственной незамутненной радостью оставался мир цветов. Писательница с воодушевлением открывала для себя новые американские виды, при этом вспоминая, как она когда-то возмечтала, что в честь нее могут назвать цветок. Ей показалось, что она открыла новый вид колокольчиков, рассказывала она Хоуп Аллен, и с этим открытием обратилась к одному профессору. К великому разочарованию Унсет, выяснилось, что речь идет о цветке, завезенном из Восточной Европы[777]. А вообще звание самого красивого цветка Америки она бы присудила рудбекии, известной в Америке как «черноглазая Сьюзен». Писательница мечтала по возвращении домой разбить американский садик и с радостью думала о будущих экскурсиях по сбору цветов разных видов вместе со своей подругой из Онейды. Но сначала надо было закончить работу, которую она поклялась «держать в тайне»[778].

Это секретное задание позволяло ей ощутить свою причастность к борьбе за главные сокровища Норвегии. Общество «Оборона Америки, Гарвардская группа» поручило выдающейся норвежке составить список важнейших культурных ценностей страны, о сохранности которых союзники должны позаботиться в первую очередь — когда выступят против немецких захватчиков. Все лето Унсет неутомимо трудилась над этим списком. Несмотря на изнурительную нью-йоркскую жару, каждый день ездила в Публичную библиотеку, где, к немалой своей радости, обнаружила экземпляр истории культуры авторства Гарри Фетта. Задание получило название «Защита памятников». Прежде чем приступить непосредственно к перечислению мест, заслуживающих защиты в первую очередь, Унсет написала обширное введение. «Именно католическая церковь ввела в обиход человечества искусство для искусства, то есть искусство как средство выражения образов, возникающих в сознании человека, — писала она в этом введении. — Лютеранская Реформация на какое-то время положила конец строительству новых церквей и украшению старых»[779]. Писательница подчеркивает, что среди широкой публики наблюдается живой интерес к искусству, что во имя приобретения произведений искусства люди готовы пойти на жертвы. Многие самые известные творения доступны для всеобщего обозрения, а их репродукциями украшаются интерьеры общественных зданий. В годы, предшествующие оккупации, «эта тенденция норвежской демократии — превратить национальное искусство в общественное достояние» особенно усилилась. Неудивительно, что наиболее подробного описания удостоились области Опланн и Трёнделаг. Однако первый и весьма подробный вариант ей вернули с решительной резолюцией заказчиков: «Не очень подходит для использования в военных целях». Ее просили выражаться покороче и поточнее; кроме того, требовались обоснования ценности того или иного памятника для народа[780]. Этим возражения не ограничились. Так, в следующий раз ее попросили датировать памятники и прислать список источников, на которые она опиралась при составлении своего списка. В конце июля рукопись вернули в третий раз — с вопросом «как она могла забыть Собрание древностей?». От нее также потребовали указать ближайшие к памятникам административные центры. И напоминали, что надо пометить наиболее ценные тремя звездочками[781]. О’Нил Хенкен не был вполне доволен и четвертой редакцией списка. В частности, он не понимал, как Унсет могла пропустить деревянную церковь, которую он сам как-то навещал в Фантофте[782]. В этот раз к возвращенной работе прилагался список итальянских культурных ценностей с просьбой по возможности взять его за образец. И только первого сентября составленный писательницей список наконец получил добро, а она сама — слова благодарности за проделанную обширную работу. Однако на последовавшую за этим просьбу направить список в информационный центр норвежского правительства в изгнании ей ответили отказом. Она не должна забывать, что ее работа помечена грифом «совершенно секретно», как и большинство заданий, которые она выполняла в рамках помощи евреям.

Унсет буквально потрясли кадры кинохроники — в новых выпусках на Бродвее показывали, какому опустошению подвергся ее любимый монастырь Монте-Кассино. Имея, так сказать, на руках список важнейших культурных ценностей Италии, она теперь наблюдала, как уничтожаются многие из них. «Известие о бомбардировках Рима вызвало у меня смешанное чувство, — писала она Хоуп Аллен, — то есть ужас и удовлетворение одновременно»[783]. Особенно жаль ей было скромную, но просторную монтекассинскую библиотеку, в которой она когда-то работала. У библиотеки был внутренний дворик, где двенадцатилетний Андерс играл в футбол с мальчишками из монастырской школы. Теперь, если верить кадрам кинохроники, от этого места остались только стены, все остальное было стерто с лица земли. У Монте-Кассино проходили некоторые из самых ожесточенных боев за всю итальянскую кампанию. Фашисты засели в близлежащих горах напротив Монте-Кайро. Возможно, местная церковь и не принадлежала к шедеврам архитектуры, однако в памяти Сигрид навсегда осталась живописная процессия обаятельных итальянских крестьян, направлявшихся туда на мессу в Страстную пятницу.