Туральв Эксневад горячо благодарил ее; ее выступления многократно транслировались разными радиостанциями, в том числе и в Швеции, где в гетеборгской газете «Хандельс ок Шёфартстиднинг» о них написал Фале Буре, отметив разительные перемены в ее манере говорить:

«Раньше радиовыступления фру Унсет отличались колкостью и язвительностью, она нередко запиналась и держалась очень вызывающе во время интервью: „Я не люблю большие города“, — заявила она какому-то журналисту из Копенгагена. А когда он поинтересовался, почему она так резко обличает современный материализм, она ответила, что, напротив, „питает резкую неприязнь к идеализму“: „Люди сильно поглупели, настолько, что не справляются с ситуацией“. Теперь она очень изменилась, язвительность исчезла. Ее сильный глубокий голос обрел мелодику и спокойный ритм, хотя, конечно, и не утратил былого напора и убежденности. <…> Она уже не тот строгий надменный критик, как раньше, теперь она полна смирения и сочувствия, и она заверяет своих соотечественников через Атлантический океан, что все вернется на круги своя, что разум и закон восторжествуют. Она говорит „мы“, когда речь идет о Норвегии и норвежском Сопротивлении, и это „мы“ означает, что у нее начался совершенно новый этап в жизни».

Кстати, это ее «мы» относилось не только к скандинавам, которые отстаивали свою свободу. Скоро Унсет начнет отстаивать права и свободу выбора другого народа. Америка уже поняла, что должна помочь оккупированным странам, но как быть с евреями?

В конце ноября 1942 года Сигрид Унсет наряду с другими известными людьми подписалась под петицией в пользу создания Еврейской освободительной армии в Палестине. И ничуть не сомневалась, что без этого не обойтись.

Спасти народ, истребить врага

Устроившись с мольбертом на «своем» месте с видом на Конкапутский водопад, она на пару часов забыла о реальности. Рисунок никак не получался. Зато ранее ей удалось воссоздать вяз во всей его красе — лучше, чем на любой фотографии, как она сама считала. Может, тряхнуть стариной и всерьез заняться рисованием? Но окружавшее ее буйство цветов она даже не пыталась передать.

На дворе стояла поздняя осень 1942 года, и хотя Унсет отложила отъезд, наслаждаясь последними деньками на природе, пора было покидать Монтерей. Конечно, Нью-Йорк, а с ним и остальной мир добирались до писательницы и здесь — приходила почта, иногда навещали знакомые. Альберт Кнопф в письме предлагал прислать пару бутылок шотландского виски, дабы подсластить одиночество, но Унсет, поблагодарив, отказалась и объяснила, что здесь, в «Брукбенд Инн», она старается жить, как жила ее бабушка, а значит — никакого виски[756]. Теперь же от нее ожидали, что она пустит в ход свое влияние и украсит своей знаменитой личностью публичные мероприятия в защиту правого дела. Пакуя чемоданы в ожидании очередной встречи с общественностью, писательница больше всего мечтала о том, чтобы эта зима кончилась как можно скорее.

На первом месте в ее списке стояла помощь евреям. Унсет уже поставила свою подпись под разными петициями, и от нее ждали участия в выступлениях по еврейскому вопросу и в сборе средств, желательно на первых ролях. После собрания, организованного еврейскими женщинами Нью-Йорка, писательнице, бывшей главным оратором, предложили включиться в активную кампанию. Надо было торопиться: речь шла о спасении по крайней мере четырех миллионов жизней в Европе. В особенности тревожило положение евреев в Венгрии. Активисты планировали организовать масштабную конференцию, задумывались тайные акции и прямые обращения к Рузвельту и Черчиллю. У Сигрид Унсет много связей за рубежом, может быть, стоит подключить и их, предлагали ей. Она без колебаний согласилась сделать все, что в ее силах, с одним условием, которое выдвигал и «Чрезвычайный комитет по спасению евреев»^{110}: чтобы ничего не попало в газеты. Одну из таких тайных операций удалось осуществить благодаря ее хорошим связям в Швеции. Вскоре под грифом «совершенно секретно» пришло подтверждение: шведы согласились выдать венгерским евреям 700 шведских паспортов и обязались принять всех еврейских детей, которые имели возможность покинуть Венгрию. Унсет лично участвовала в составлении обращения к шведскому правительству.

Писательница с нетерпением ждала окончания войны. Если ранее медлительность американцев, не желавших ввязываться в конфликт, приводила ее в отчаяние, то теперь в воздухе носились совсем иные настроения. Уже к Рождеству 1942 года Унсет была убеждена в скорой победе союзников. Выступление союзных войск в Западной Африке и победа генерала Монтгомери над генералом Роммелем привели ее в восторг. Каждое утро Унсет спешила развернуть «Нью-Йорк таймс» и прочесть свежие новости с фронта: «Как встаю, так в ночной рубашке и бегу за газетой, даже раньше, чем наполню ванну и поставлю греться воду»[757].

Она уже начала обдумывать способы привлечения немцев к ответственности за содеянное. Особенно активно Сигрид Унсет сотрудничала с евреями, работавшими в «Чрезвычайном комитете по спасению». Снова составлялись тайные планы, принимались секретные резолюции. Унсет тщательно прорабатывала каждый документ, среди них и обращение к союзникам с предложениями относительно будущих наказаний. В 1941 году, говоря о союзе свободных наций всего мира, президент Рузвельт пустил в оборот выражение «Объединенные нации», а в 1942 году его уже употребляли все. Среди предложений, обращенных к новому международному органу, было и такое: принять секретную резолюцию, по которой за каждого еврея или нееврея, убитого или депортированного за время войны, сослать на какой-нибудь тропический остров или в африканские тропики по одному немцу. «Чрезвычайный комитет по спасению евреев» предлагал ООН проголосовать за такую резолюцию, с тем чтобы по окончании войны немецкое правительство признало ее.

Рузвельту и Черчиллю посылались обращения с призывом спасти четыре миллиона евреев, приговоренных Гитлером к смерти. По мнению комитета, их еще можно было спасти. Одной из четырех знаменитостей, поставивших свою подпись под обращениями к обоим лидерам, была и Сигрид Унсет. Со временем она превратилась в ведущего оратора на многочисленных конференциях, которые устраивал комитет, и теперь ее имя фигурировало на официальных бланках рассылаемых писем: норвежская писательница стала постоянным членом исполнительного совета «Чрезвычайного комитета по спасению евреев» с момента его возникновения — то есть с лета 1943 года. Другие еврейские организации критиковали комитет за поддержку террористических актов в Палестине, но Сигрид Унсет это явно не волновало.

Ее занимало прежде всего отчаянное положение евреев в Европе. Она была информирована обо всем до мелочей и получала секретные отчеты о ситуации непосредственно из оккупированных стран. В то, что следует подставить другую щеку, Сигрид Унсет не верила и призывала применить к Гитлеру и немцам их собственные эффективные методы. Писательница участвовала в составлении новой резолюции, пересланной и президенту Рузвельту, в которой предлагалось предостеречь Гитлера о таких последствиях: «Настоящим возмездием за убийство Германией невинных и беззащитных людей будет уничтожение невинных и беззащитных граждан самой Германии». Для участия в бомбардировках гражданских целей в Германии следовало отдавать предпочтение пилотам-добровольцам, говорилось далее в резолюции, а в идеале эти акции должны проводиться под эгидой ООН[758].

В начале 1943 года Унсет слегла с гайморитом, но болезнь не помешала ей вместе со всеми радоваться победе русских под Сталинградом. Наступлению Гитлера определенно был положен конец. Должно быть, он со смешанными чувствами встретил десятилетие своего пребывания у власти, с ликованием писала Сигрид сестре Рагнхильд: «Только представь себе, самолеты „Москит“ появились аккурат когда Толстяк[759] произносил свою праздничную речь, так что заканчивать ее пришлось уже в бомбоубежище»[760].