Он пожал мне руку, и я вышел. Он был уверен, что я больше не появлюсь у него в кабинете; это чувствовалось по его рукопожатию, читалось в его взгляде. Он уже почти забыл обо мне; на какую-то секунду он пожалел меня, видя мое разочарование, зная, что я знакомый Шефа, а потом ему стало жалко, что он меня пожалел, и в последний момент он добавил условие, позволяющее окончательно меня устранить: «…которая не пришла в голову мне». И я очутился на улице, как часом раньше, а дела мои не продвинулись ни на шаг; хуже того, я был отброшен назад. Похоже, мой блестящий замысел лопнул, как мыльный пузырь.

Около года назад я начал работать в крупной ежедневной газете одного большого приморского города, а недавно стал сотрудником здешнего корпункта этой газеты. Я не собирался долго оставаться неприметным писакой и придумал себе двойной план: наблюдать за расследованием инспектора Блоньяра, в решающие моменты быть с ним рядом, и одновременно (я не солгал Шефу) писать роман, первый из серии романов, героем которых станет Блоньяр (или, точнее, вымышленный персонаж, во многом схожий с настоящим Блоньяром) и которые принесут мне славу и успех.

Таинственное дело Грозы Москательщиков, вызвавшее такое острое любопытство в обществе, казалось, давало мне долгожданный шанс, и я решил во что бы то ни стало добиться этой встречи, от которой зависело все мое будущее. Но меня ввел в заблуждение образ инспектора, созданный журналистами; я не знал, что в действительности интересы дела для него куда важнее, чем шумиха вокруг его имени, и вот все мои расчеты развеялись, как дым. Поначалу я впал в глубочайшее уныние. Но затем воспрянул духом. Еще не все потеряно: если у меня появится плодотворная мысль, о которой говорил инспектор, то я не только сотру позор поражения, но и получу прекрасную возможность осуществить свои планы. Завоевать уважение Блоньяра — вот единственный способ сблизиться с ним, заставить разговориться и открыть секрет его метода, благодаря которому он стал самым удивительным сыщиком нашего столетия! Я лихорадочно принялся за работу.

Мне пришла в голову одна мысль (вы знаете, какая), и я не сомневался, что она стоящая (вначале ее подсказал мне внутренний голос, затем я получил подтверждение извне: сбылось мое предвидение о тридцать шестом налете), но не знал, достаточно ли она хороша, чтобы Блоньяр зауважал меня и согласился терпеть мое присутствие. Его приход в «Гудула-бар» доказывал, что та же мысль пришла в голову и ему; а ведь мне нужно было нечто большее, чем просто стоящая мысль, — нечто, ускользнувшее от его внимания. И я не был уверен, что располагаю этим, хотя была одна мыслишка, о которой я вам еще не говорил. А время поджимало: если я не ошибался, преступник дошел до конца своей дьявольской спирали и мог исчезнуть без следа. Инспектор Блоньяр с напарником сели за столик в дальнем конце зала. Я встал и направился к ним.

— Инспектор…

Он взглянул на меня, и я понял, что верно уловил смысл сделанного мне предложения, ибо он меня не узнал. Инспектор Блоньяр обладал невероятной, феноменальной, непогрешимой памятью, то есть напрочь забывал все, что не относилось к его расследованиям, что не могло помочь ему найти преступника. Раз он забыл меня, значит, решил, что мне не по силам откопать нечто полезное для него и ускользнувшее от его внимания.

— Инспектор, вы, очевидно, не помните меня, я заходил к вам полгода назад и просил разрешения наблюдать за расследованием дела Грозы Москательщиков, а вы тогда сказали: приходите, когда у вас будет стоящая мысль, которая не пришла в голову мне. Я перед вами, и, по-моему, у меня есть то, что вам надо.

Инспектор Блоньяр снова взглянул на меня.

— Садитесь, я вас слушаю, — сказал он просто.

Я сел и очень быстро рассказал ему все: о спирали, о движении к центру, о предвидении тридцать шестого налета, о неизменном количестве кастрюль, о доме 53 по улице Вольных Граждан. И тут я остановился; это была только первая часть моей игры, не мог же я всерьез предполагать, будто великий Блоньяр не заметил или не вычислил чего-либо из обнаруженного мною. Он выслушал меня молча, не переставая жевать свой лакричный батончик, с рассеянным, сонным видом. Когда я остановился, он взглянул на меня с некоторым уважением (если мне не показалось), но сказал только:

— Я знаю.

— Извините, шеф, — сказал напарник, который сидел напротив и тоже до сих пор не проронил ни слова, — извините, шеф, это вам так кажется.

— Не вмешивайся, Арапед, пусть молодой человек рассказывает дальше, ведь если я не ошибаюсь, молодой человек, вы еще не закончили. Как вы понимаете, если вы дошли до определенного рубежа в разгадывании этой тайны, то и я нахожусь там же, а значит, согласно нашему уговору, эти сведения бесполезны для меня, если только у вас нет чего-то еще, каких-то неизвестных мне фактов или гипотез. Вы не знаете, знаю ли я это, но надеетесь, что не знаю, верно? Итак, о чем идет речь?

Отступать было некуда.

— Ладно, — сказал я. — Я долго прохаживался по местам преступления, вокруг каждой из тридцати пяти пострадавших лавок, и обнаружил следующее: в каждом случае на глухой стене, не далее чем в пятидесяти трех шагах от магазина, кто-то рисовал черной краской силуэт мужчины, который мочится. Это нельзя назвать произведением искусства, рисунок сделан очень грубо, но все же ошибиться невозможно, это именно фигура мужчины, который мочится. Так вот, насколько мне известно, в других частях города такой рисунок на стенах не появлялся. Не хочу сказать, что осмотрел каждую стену, но я очень много ходил по улицам и нигде больше не встречал такой «стенной живописи». А когда я по той же логике, какой придерживались и вы, предугадал налет на лавку Лаламу-Беленов, из-за которого вы сегодня здесь, то тщательно осмотрел их дом и все вокруг и понял то, чего не мог понять раньше: появление рисунка предшествует налету, потому что накануне такой рисунок появился здесь. И последнее: скоро что-то случится в доме 53 по улице Вольных Граждан — не налет, а что-то другое, ведь там нет москательной лавки, — потому что на стене дома напротив церкви, по улице Закавычек, прошлой ночью появился силуэт мужчины, который мочится!

Глава 7

Рассказчик

Когда инспектор Блоньяр нарушил наконец долгое молчание, он не стал ни хвалить меня за мои блестящие выводы, ни тем более подтверждать, что последний из них ускользнул от его внимания (в этом я уже был почти уверен и все же нуждался в подтверждении). Он пристально взглянул на меня и сказал:

— Откуда вы знаете, что рисунок появился прошлой ночью?

— Знаю, потому что живу в этом доме и по утрам и вечерам прохожу мимо этой стены.

— И давно вы живете в этом доме?

— Уже год, но…

Я хотел сказать: «Но разве это имеет отношение к делу?», как вдруг у меня возникла мысль настолько ужасная, что я не закончил фразу: инспектор подозревал меня! Он был так уверен в себе, так привык додумываться до всего первым, что мог объяснить мой успех только одним: преступником был я! Когда прошлой осенью я приехал в город, то сразу же, поистине чудом (Хм-хм. — Примеч. Автора), учитывая мои скудные средства, нашел себе квартирку в этом доме, где, судя по всему, обитал и преступник. Конечно, это было простое совпадение (Хм-хм! — Примеч. Автора), но вопрос инспектора показывал, что его мысли приняли опасное направление. «А ведь у меня даже нет алиби!», — подумал я. Инспектор Блоньяр улыбнулся:

— Я не подозреваю вас, молодой человек. Я совершенно не помню ваше лицо, а это, поверьте мне, лучшее доказательство того, что вы не замешаны в этом деле, ни как преступник, ни как жертва. Я никогда не ошибаюсь. И потом, вы приехали сюда год назад, а налеты продолжаются уже полтора года. Арапед?

— Да, шеф?

— Принесите мне выпить. То же самое.

Инспектор Арапед, правая рука Блоньяра, встал и направился к стойке, где мадам Ивонн налила его шефу двойной гренадин-дьяволо, а ему — бочковое пиво «Гиннес». Инспектор Блоньяр скомкал серебристую, в черную волнистую полоску обертку из-под батончика и отпил глоток гренадина-дьяволо («Красное и черное», — подумал я).