Да, вы угадали: мне действительно удалось обнаружить кое-что, относящееся к тайне Грозы Москательщиков. Однако прежде чем сообщить о моем открытии, я должен уточнить мое место в этой истории: я был журналистом, но в те времена — журналистом начинающим, «москательное» дело было совсем не по моей части, и в первое время я интересовался им не больше, чем все окружающие, то есть время от времени и не слишком пристально. Но примерно за месяц до минуты, когда я зашел в «Гудула-бар» (то есть времени, когда разворачивается действие моего рассказа), меня осенила догадка, которая показалась мне поразительной. Вдохновленный этой догадкой, я с большим трудом сумел добиться некоей встречи. Встреча эта на первый взгляд закончилась неудачей. Чтобы не расставаться с моей догадкой, чтобы вознаградить себя за неудачу, надо было прийти к другой догадке (как вы увидите, вытекающей из первой). Я провел много ночей без сна, но я додумался.

Число жертв к тому времени достигло тридцати четырех. Когда я пометил флажками на плане города пострадавшие москательные лавки, мне сразу бросилось в глаза, что преступник двигался по спирали; эта спираль просматривалась совершенно четко — всякий раз жертвой была выбрана лавка, ближе всего расположенная к спиральной линии. И вдобавок он следовал по этой линии в обратном направлении, то есть не от центра спирали, а к центру. Сделав по возможности точный чертеж этой спирали, я совершенно точно установил, что преступник движется к скверу Отцов-Скоромников. Тогда я составил список москательных лавок этого квартала, наиболее близких к спирали. Через несколько дней Гроза Москательщиков совершил тридцать пятый налет, и пострадала одна из трех лавок, которые я отметил на плане как возможную мишень. Моя гипотеза подтвердилась. Я мысленно продолжил линию, прикинул расстояние и после несложных подсчетов убедился, что:

1. предстоит налет еще на одну лавку;

2. она станет тридцать шестой и последней;

3. пострадать должны именно супруги Лаламу-Белен.

Я оказался перед затруднительным выбором. Если бы я сообщил о том, что знаю, мне могли бы не поверить; хуже того, мое открытие не достигло бы цели, заключавшейся не столько в разгадке тайны, сколько в реванше после первого поражения. Поразмыслив минут десять, я решил ничего не предпринимать. И вот теперь мое предсказание сбылось. Но я успел понять и еще кое-что (на мой взгляд, даже более важное): сосчитав на фотографиях упавшие кастрюли и сделав необходимую скидку на некачественную печать и на известное количество кастрюль, порою не попадавших в объектив, я обнаружил, что их количество с большой долей вероятности всегда было одним и тем же, то есть их всегда было пятьдесят три; а это означало, что движение по спирали должно было привести преступника в дом 53 по улице Вольных Граждан, в дом, где я жил!

Я съел рогалик, допил кофе. На колокольне Святой Гудулы только что пробило девять. Дверь «Гудула-бара» открылась. Вошли двое мужчин. Я выиграл.

Быть может!

Как-то раз, примерно за полгода до событий, описанных в предыдущей главе, я сидел у себя в кабинете. Это был ничем не примечательный день в середине зимы, один из тех бесцветных, серо-белых дней, которые я называю бумажными, потому что в такие тусклые дни думаешь: нет, сегодня ничего интересного не случится, и от скуки начинаешь разбирать досье, дописывать отчеты, которые залежались на столе, методично, но без вдохновения выполнять текущие дела. Было около десяти утра. Полчаса как я дописал очередной отчет, который получился весьма кратким: три дня назад на улице *** Гроза Москательщиков совершил свое двадцать третье нападение; и снова, как обычно, не появилось ни единой зацепки, и к предыдущим отчетам добавить было практически нечего. Я закончил отчет, и настроение у меня было неважное. Я нервно открыл новую пачку «Кэллард-Боузер» и нервно пытался разорвать ногтем указательного пальца прозрачную обертку одного из восьми лакричных параллелепипедов, как вдруг зазвонил внутренний телефон.

— Это вы, Блоньяр? Зайдите ко мне на минутку!

Тут не было ничего необычного. Шеф вызывал меня к себе ежедневно или почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день: я знал его с детства, когда-то он часто проводил отпуск в наших краях, в Н., и дружил с моим отцом. Утро было такое тусклое, что на столе у Шефа уже горела лампа с желтым абажуром. Напротив стола сидел в кресле молодой человек; он встал, нас представили друг другу, и он протянул мне руку.

— Инспектор Блоньяр. Журналист Морнасье…

— Не журналист, а романист, — улыбаясь, уточнил он.

— Ну да, журналист по обязанности, романист по склонности. Месье Морнасье — сын моего старого друга, он собирает материал для романа и хотел бы, чтобы вы держали его в курсе одного из ваших расследований. Если, конечно, это вам не помешает.

Я взглянул на молодого человека: на вид лет двадцати четырех, худощавый и, прямо скажем, не из робких. Особой радости я не испытал, но после такого заявления Шефа отступать было некуда. Я подумал, что подсуну ему дело об ограблении ювелирной лавки, которое было уже почти раскрыто и от которого я рассчитывал избавиться через несколько дней. Я утвердительно буркнул сквозь лакричный батончик и попросил его пройти в мой кабинет.

— Да-да, — сказал он, — именно с этого мне и надо начать, с кабинета знаменитого инспектора Блоньяра.

Я усмехнулся про себя: по прихоти случая в моем кабинете шел ремонт. И я временно занимал другой кабинет — пыльную комнату в допотопном стиле, с мебелью черного дерева и печкой, топившейся углем, — такие печки лет тридцать назад попадались на вокзалах в провинции. В этом кабинете я когда-то начинал, там я проработал инспектором пятнадцать лет и, должен признаться, сохранил в душе привязанность к этой большой чугунной печке, которая зимой раскалялась докрасна.

— Садитесь, месье… э-э…

— Мор-на-сье. Как у вас тут замечательно, — восторженно добавил он, — все по старинке, подлинный интерьер конца двадцатых годов! На такое я и не надеялся. Однако, инспектор Блоньяр, — продолжал он, не дав мне даже заикнуться о ювелирном деле, — должен сразу предупредить вас: меня интересует только одно из ваших расследований — дело Грозы Москательщиков!

Хватит! Хватит! Хватит! Роль Рассказчика состоит в том, чтобы говорить «я» и рассказывать, что с ним происходит, если Автор решит, что о происходящем с ним надо рассказать, когда это с ним происходит (вернее, после того как это с ним произойдет). Но Рассказчик не вправе подменять собой Автора, тем паче перевоплощаться в другого персонажа данной истории, чтобы придать себе больше значения! Как тут читателю не запутаться? Вдобавок сцена практически целиком заимствована из другого романа! Если Рассказчик так понимает задачу романиста, то французскую литературу можно поздравить с ценным приобретением! Мы продолжаем наше повествование, но теперь все будет как полагается: Рассказчик расскажет, что ему положено, от собственного имени.

Реакция инспектора Блоньяра была крайне неблагоприятной, я понял это сразу. Вначале он ничего не ответил, просто дружелюбно и спокойно поглядел на меня, жуя один из своих знаменитых лакричных батончиков. Потом сказал:

— Нет, месье Морнасье! Только не Гроза Москательщиков!

Это был провал; я встал, собираясь выйти из кабинета, но, очевидно, выглядел таким пристыженным и жалким по сравнению с самоуверенностью (которую напустил на себя со страху, обычно я держусь очень скромно и сдержанно), проявленной в кабинете Шефа, что инспектор почувствовал нечто вроде угрызений совести и добавил:

— Послушайте, молодой человек, это трудное расследование, наверно, самое трудное за всю мою карьеру. Поймите меня правильно: я не хочу, чтобы мне наступали на пятки, я не могу так работать! Но у меня есть предложение: если у вас появится какая-нибудь мысль насчет этого дела, стоящая мысль, которая не пришла в голову мне, хотя бы одна-единственная, — заходите. Надумаете что-нибудь толковое — сможете следить за ходом расследования в целом. Это достойное предложение, правда?