– А как её давать?

– Никогда не думала, что мне придётся тебя учить этому. Вот уж не думала… Дать сдачи, Антон, это ответить тем же. Когда тебя бьют, ты должен защищаться.

– Тоже стукать?

– Ну… в общем, да, – с усилием выдавила я из себя, чувствуя отвращение к себе, к Евдокии Васильевне, к детсаду, к жестокой необходимости учить тебя тому, против чего восстаёт моя душа.

– А синяки на ногах – это, небось, тоже от «стуканья»?

– Они все ногами бьются.

– Но из-за чего вы дерётесь-то?

– Не знаю. Подходят и начинают стукать.

– И ты плачешь?

– Да.

– А они ещё больше стукают?

– Да…

– Тебе, сынок, прежде всего нужно учиться не плакать. Даже если больно, даже если очень обидно.

– Не получается… – говоришь ты со вздохом.

– Я понимаю… Это трудно. Но пока ты будешь плакать, они тебя будут бить.

– Почему? – твои глаза опять наливаются слезами.

– Они видят, что ты слабее, что ты боишься их, – и это распаляет их ещё больше… К тому же их много, а ты один. Понимаешь, они испытывают тебя. Но если ты не будешь плакать – они увидят, что ты не боишься их, и оставят тебя в покое.

– Я попробую…

– Попробуй, сынок.

Весь вечер ты был грустным. Молча качался в кресле-качалке, на мои вопросы отвечал односложно: «Так…», «Ни о чём…»

За ужином капризничал, ворчал: «Слишком ужин многоярусный…» С трудом уговорила тебя выпить чашку молока. И вообще вид у тебя был уставший, измученный и больной.

– Антон, а у тебя ячмень на глазу наклёвывается. Небось, от сидения на холодном песке… Придётся тебе посидеть пару деньков дома.

– Ура!… – отчаянно завизжал ты.

На следующее утро ты блаженно претерпевал все процедуры: промывание глаза крепким чаем, прикладывание к веку тёплого, вкрутую сваренного яйца, и весело напевал при этом:

Но ячмень был только сигналом. Вскоре потекло из носа, и послышалось лёгкое, но упорное покашливание.

Насморк и кашель к вечеру усилились, особенно трудно было ночью, кашель начинал душить тебя, как только ты опускался на подушку. Я взяла тебя на колени, и ты заснул у меня на руках, припав горячей головой к моему плечу…

Начались хождения по врачам. Но ты рад, тебе лучше в поликлинику, чем в детсад.

И дома тоже играешь в поликлинику. Написал множество бумажек с номерами кабинетов и названиями врачей и расклеил их по всей квартире: теперь на кухне у нас лаборатория, в ванной принимает педиатр, в платяном шкафу – хирург, в посудном шкафу делают рентген, в холодильнике лечат зубы, а в шкафу под мойкой сидит бедный кожник…

То и дело ты колешь мне пальцы острыми палочками и велишь терпеть, потому что тебе совершенно необходимо брать у меня каждый день анализ крови; выстукиваешь колени, спину, и, слава богу, никаких серьезных болезней у меня пока не находишь.

Этой же ласковой экзекуции подвергаются все приходящие к нам: бабушка, тётя Мариша и соседи.

Эта игра и бесконечные разговоры о том, что у человека внутри (особенно после того, как мы несколько раз сходили на рентген) – все эти разговоры были не просто игрой. Как выяснилось некоторое время спустя, они были сосредоточенным и неотступным раздумьем: где, в каком месте в человеке помещается жизнь? Что в человеческом организме главное?

И почему человек умирает?…

Однажды ранним вечером, когда ты уже выздоравливал, мы возвращались с прогулки домой, и на светло-синем небе засеребрились первые звёзды, ты тихо и убежденно сказал:

– А я знаю, когда человек умирает. Когда у него рвется паутина жизни. Какая паутина жизни? Ну, такая паутина внутри, по которой бежит жизнь… Паутина есть у всего – у человека, у цветка, и у звезды…

Нарисовал схему внутренностей человека: сердце, легкие, желудок и – паутина жизни.

Теперь тебе всё ясно.

Завел блокнот, на обложке которого написал: «Новое для тех, кто мало знает».

«Нутрь.

На самом деле у нас у каждого есть паутина жизни. Паутина жизни – это паутина, по которой бежит жизнь. Паутина жизни шевелится. Там, в механизме паутины жизни, есть кружочек, который, когда паутина жизни вздрогнет, – там вытягивается ещё одна паутина жизни, которая есть внутри. Знаете, как человек умирает? Потому что паутина жизни рвётся. Паутина жизни состоит из того же, что мы едим.

Паутина жизни есть у всех – у цветов, у звёзд и у земли. А кто паутину жизни придумал, и из чего состоит паутина жизни у Земли – это вы узнаете на стр. 10.

1800 или больше лет назад один учёный узнал, что паутина жизни состоит не только из того, что мы едим, она ещё состоит из луны, звёзд, солнца и ещё из разных химических веществ".

– Мама, а ты знаешь, что наша жизнь круглая? Как циферблат часов, как наша планета…

Глубоко, глубоко задумался…

– Антоша, о чём ты думаешь?

– Вспоминаю жизнь прошлых веков и тысячелетий… Каждый человек живет не один раз, а несколько раз. Тебе уже 530 лет, ты живешь шестую жизнь. А мне – 204 года, я живу третью жизнь… Прошлые жизни летают в космосе – как самолетики… Человек умирает на несколько лет или веков, а потом опять рождается.

– Откуда ты это узнал? – я не могу сдержать удивления: ведь мы никогда не говорили на эту тему.

– Я не узнал. Я вспомнил.

Сумерки… Мы сидим на тахте. Ты смотришь на меня своими огромными, тёмно-золотистыми глазами, в сумерках они кажутся совершенно чёрными, и в их бездонной глубине отражаются огни вечернего города – или вселенной?… Глаза твои таинственно поблескивают… И мне кажется, что тебе действительно есть что вспомнить из своего звёздного прошлого…

– Мне иногда кажется, что ты старше меня, – говорю я тебе. – Ты помнишь то, чего не помню я…

– Что я твой дедушка? – улыбаешься ты.

– Да. Что ты мой дедушка.

И потом много, много дней ты был захвачен этой фантастической мыслью. На каждого встречного смотрел проницая, словно оракул, и изрекал: «Этот дядя живет третью жизнь», или: «Эта бабушка живет седьмую жизнь».

– Мама, а ты когда-то была деревянная! – сообщил ты как-то вечером, когда я подошла поцеловать тебя перед сном.

– Это когда же я была деревянной? – смеюсь я.

– Когда родилась. В самом начале. И все люди так: рождаются деревянными, а потом становятся живыми. И я у тебя родился деревянным. Разве ты не заметила?

– Да нет, ты с самого начала был живым.

– Ну, да, да! Сделан из живого дерева!

Прошло две недели. Ты поправлялся. Опять вернулось тепло, бабье лето словно спешило порадовать нас, приласкать ещё немного перед долгой зимой. По вечерам мы гуляли на нашей бухте. Ты строил в тёплом песке замки, рыл каналы… Я смотрела на тебя, неутомимо возводящего песочные города, прекрасные, какими могут быть только города на планете Маль, и почему-то опять, в который уже раз, вспомнила о недавнем госте, и опять мысленно заспорила с ним… И когда ты, проницательно заглянув мне в глаза, спросил: «Ты о чём думаешь, мамася?», я сказала:

– Помнишь человека, который сорвал афишу?

– Помню. А что?

– Он, конечно, недобрый человек… И мне неприятно, что он был в нашем доме. Но мне кажется, что приходил он с каким-то смыслом…

Я всё думала, думала, пыталась разгадать этот смысл… И ты знаешь, я поняла, зачем он приходил.

Ты молча, в напряжении слушал меня.

– Как ты думаешь, почему я люблю Клоуна? Почему так часто вспоминаю его?

– Ну, вспоминаешь… Потому что вы дружили, – говоришь ты.