В башне не было ничего, кроме деревянной лестницы в два пролета, которая вела ещё выше. Ступени были усеяны птичьими перьями. Лестница упиралась в дощатый потолок. И только поднявшись на верхние ступени, Гавр разглядел в потолке люк. Откинув его, они поднялись ещё выше и оказались в башне, стенами которой служили циферблаты часов. Сквозь щели в них светило вечернее солнце. В четвертой стене было небольшое окошко, оно смотрело во внутренний двор. Через это окошко можно было вылезти на крышу.

– Но сначала мы поднимемся наверх! – сказала Нуш. И она показала на стремянку. Обычную стремянку, которая вела ещё выше! Туда – на самую вершину башни, на маленький круглый балкон, парящий над городом…

Здесь царили небо и ветер, здесь кружились голуби, и весело трещал флюгер. Здесь были хрупкие перила, на которые боязно было опереться, и головокружительное ощущение высоты. Гавр и Нуш стояли на горячем, нагретом солнцем люке. Ветер, залетая на балкон, свивался улиткой в колоколе над их головой. Голос ветра звучал в колоколе и тогда, когда ветер покидал его. Так же, как звучит голос моря в вынутой из моря раковине…

Отсюда, с балкона, был виден весь город, похожий на каменный океан. И вся крыша. Зелёная, как поляна. У входа в башню сидел Лёвушка. Между печных труб бегали два рыжих кота. И порхали бабочки! Беленькие бабочки-однодневки…

– Как они могли залететь так высоко? – удивился Гавр.

– Просто они здесь живут, – сказала Нуш. – Здесь рождаются и здесь умирают. На крыше.

Гавр и Нуш взглянули друг на друга. И в тот миг, когда их взгляды встретились, случилось то, из-за чего совершаются на земле подвиги и глупости, пишутся стихи и слагаются сказки. А те, с кем это случилось, говорят: "Теперь мы никогда не состаримся и не умрем". Солнце для них начинает светить иначе, и даже снег пахнет фиалками…

– Я тоже хотел бы остаться здесь, на крыше, – сказал Гавр.

Внизу, в узких расщелинах улиц, уже сгущались сумерки.

По тротуарам двигались бесконечные вереницы прохожих.

Отсюда, с высоты, люди казались совсем маленькими, похожими на суетливых муравьев.

– Неужели никто не видит крышу? – изумился Гавр. И с грустью добавил: – Ведь и я мог бы не увидеть…

– Хочешь узнать, почему часы показывают разное время? – спросила Нуш, когда они вновь спустились в башню. – Они действительно показывают разное время.

Гавр и Нуш стояли у часов, глядящих на бульвар. Сквозь щели было видно тёмно-красное солнце, оно медленно опускалось в каменный океан…

– Смотри! – она легонько нажала на рычаг, двигающий стрелки. И… солнце, только что затерявшееся среди крыш, вынырнуло из каменной расщелины и стало быстро и легко, точно воздушный шар, подниматься над городом, снова наливаясь дневным светом…

– Что это?! – воскликнул Гавр.

– Часы Прошлого, – улыбнулась Нуш. – Они идут назад. Мы вернулись в утро сегодняшнего дня…

– Утром я ещё не знал тебя, – сказал Гавр.

– Теперь это утро мы можем прожить вместе, – улыбнулась Нуш. – А это… – и она показала на вторые часы, глядящие на площадь. – Это – Часы Настоящего. По ним можно проверять время. Они никогда не врут.

Гавр и Нуш взглянули на третьи часы. И Гавр, охрипшим от волнения голосом, негромко спросил:

– Значит… это Часы Будущего?

– Да… Только они стоят. И не потому, что сломаны. Наверное, потому, что их время ещё не пришло…

Стрелки на Часах Прошлого вертелись по велению руки…

Замер изумленно прохожий, случайно взглянувший на башню: часы идут в обратную сторону! Недоуменно покрутит головой прохожий и поспешит дальше, не оглядываясь, сосредоточенно глядя под ноги, на тротуар, засыпанный жёлтыми, оборванными зноем, листьями… Он убегает, не слыша весёлого смеха Гавра и Нуш, которые стоят на башне в тени колокола…

С той же легкостью, с какой они крутят стрелки на этих часах, Гавр и Нуш путешествуют по своему прошлому: во вчера, в год назад, в давно и в недавно…

– Любой день нашей жизни мы можем прожить заново, теперь уже – вместе.

Детство… Они дети. Шапито… Маленький цирк под брезентовым куполом. Им казалось, что их только двое здесь. И что шапито на крыше. Капал в прорехи купола дождь. Гавр и Нуш сидели под зонтиком и тихо смеялись. То ли тому, что на манеже, то ли чему-то своему…

Они бегали по крыше, изредка взглядывая вниз – и голова кружилась от высоты. Они бегали, прячась друг от друга за трубами, старыми печными трубами, поросшими косичками травы. "Смотри, они похожи на гномов! Добрых старых гномов."

Они любили, сидя между печных труб, смотреть на закат, на луну, болтать с ветром, звёздами, кошками и Лёвушкой.

Добродушно поглядывал на них Лёвушка. Милостиво исполнял роль почтальона. Под его правой лапой они оставляли друг для друга записки. И маленькие подарки. Однажды там появился грустный глазастый домовой. В другой раз – красный клоун, его руки были скованы цепочкой, и он прыгал через цепочку, как через скакалку.

Было весело. Весело до слез. Трещали стрелки часов, крутились туда и обратно. Кружились испуганные голуби…

И была юность. И была свеча под лестницей. Они любили сидеть молча, глядя на её пламя. Они взрослели. Взрослели и грустнели. Взрослели, будто просыпались, и боялись проснуться до конца…

И был заросший камышом пруд около маленькой, из красного кирпича церквушки на окраине города. И смешные слова, смешанные с поцелуями. Этот солнечный пруд, эта церквушка, они тоже каким-то странным образом были на крыше, парили над землей, над суетой, над маетой…

– Самый непонятный для меня день: чем я жил накануне нашей встречи?…

"Можно к вам?" – заглянули они в окошко мансарды.

"Заходите! – улыбнулся художник. – Я давно поджидаю вас." У художника были голубые зоркие глаза и седая борода. "Борода – краса мужей, – с детской важностью говаривал художник. – А усы и у кошки есть."

И они пили чай. И смотрели картины. А на картинах разгуливали сиреневые лошади и огненные петухи, и красные креветки на берегу моря играли в красный мяч. И знакомые рыжие коты сидели у знакомых башен.

А жена художника, маленькая, худая, горбоносая, с прекрасными лучистыми глазами, читала стихи. И стихи были о любви. Старый художник и его жена, они ведь тоже жили на Крыше.

Гавр и Нуш вышли от них так же, как вошли – через окно.

И, взявшись за руки, пошли по самому гребню крыши, не боясь оступиться. "Не будем клясться, но давай никогда не разлюбим друг друга", – сказал Гавр.

– А что потом, когда придёт зима? – спросила Нуш. – И зелёная крыша покроется снегом, а в нашей башне поселится дремучий холод…

– Наше лето не кончится, – улыбнулся Гавр.

– Потом, когда придёт зима?… – повторила Нуш.

– Ты боишься старости? – спросил Гавр. – Но мы никогда не будем старыми. Посмотри на художника и его жену. Мы будем такими же.

– Не старости я боюсь, – сказала Нуш. – Я в старость не верю. А того, что лето кончится…

– Здесь, на Крыше, всегда будет лето, – сказал Гавр. – Наше лето…

И опять трепетала в башне свеча… И они смотрели на её маленькое светлое пламя. Медленно, не торопясь, точно в раздумье, двигались стрелки на Часах Настоящего.

– Уже август… – грустила Нуш. – Тебе не кажется, что мы похожи на бабочек-однодневок?

– Нет, – улыбнулся Гавр. – Мы будем жить долго.

– Я не о том…

Она грустила, а он не понимал её грусти. Она сказала:

– Мне кажется, за это лето мы прожили всю нашу жизнь. И впереди уже ничего не осталось…

– А вот мы сейчас посмотрим! – засмеялся Гавр.

Он подошёл к Часам Будущего и решительно взялся за рычаг.