«Надо разрушить дом, камня на камне не оставить, — предложил Муса–Хаджи. — Мы для Заиры построим новый дом».

Но мы возразили: «Если мы разрушим дом, тогда совсем отрежем путь Зурканаю в аул. А он рано или поздно обязательно должен явиться сюда. Так что, будем зорче следить».

На самом деле, потом почти год ничего не слышно было вокруг о разбойниках. Но мы ни на день не забывали, что он может появиться в ауле, что это затишье обманчивое, что Черный — Зурканай хитрый и коварный враг. В ауле шла подготовка к объединению земель, а овцы уже были сведены в общую отару колхозников. Председателем колхоза избрали меня, а председателем Совета остался Муса–Хаджи. У него появился третий сын, а у меня — дочь. Построили школу, клуб и колхозную канцелярию. Жизнь в ауле со дня на день становилась зажиточнее и веселее. Люди строили новые дома — добротные, красивые. В клубе показывали кинофильмы, и все гандыхские мальчишки готовы были хоть каждый день смотреть «Чапаева». Казалось, наступили тишина и покой — живи и радуйся новой светлой жизни. Но мы‑то знали, что еще немало всякой нечисти ходит по нашей земле.

И вот тревожная весть -— у гондохцев угнали овец. У шали хитро, все продумали, напали ночью на стоянку отары, а чабана–караульщика заранее уговорили — был он из кулацкого рода. Начальник милиции позвонил нам, он был уверен, что это опять дело рук Черного. Оказывается, мельник из аула Гондох еще прошлой ночью видел у речки подозрительных всадников. Через час прибыл к нам оперативный отряд, и к утру мы двинулись в горы на место преступления.

Председатель коммуны и удаман — завфермой рассказали нам, как было дело. Оказывается, бандиты прихватили с собой и лучшую чабанскую собаку — Алмаса, а уж он‑то наверняка повел бы нас на след исчезнувших овец.

— Какой пес был, — причмокивал языком удаман, — особый нюх имел на волков и воров. Ни барашка не потеряет. Отстанет глупый баран от отары, Алмас сядет и ждет терпеливо, пока чабан не спохватится и не вернется. Этот кулацкий сын знал, что делал. Перво–наперво собаку увел!

— Говорил тебе, сколько раз говорил, не доверяй ему, криводушный он человек, — упрекал председатель удамана, но начальник милиции прервал его:

— Времени нет на разговоры, спешить надо, пока воры далеко не ушли.

А Муса–Хаджи тем временем что‑то искал в траве. Подозвал меня:

— По следам идти надо, возьмем какую–никакую овчарку, все равно привыкла она к баранам, след возьмет! Я пойду с ней впереди, а вы–следом за мной, только прячьтесь за кустарниками. Главное, чтобы они нас раньше времени не заметили. Уж если не бандитов, то чабана обязательно поймаем: не мог же он с тридцатью баранами за ночь наши горы перемахнуть.

Так и сделали. Муса–Хаджи с собакой ушли по следу. Я на всякий случай на расстоянии нескольких шагов за ними, остальные рассыпались цепочкой.

Мы обшарили пещеры, лесные полянки, то след теряли, то снова находили, иногда сомнение нападало — по тем ли следам идем, тех ли баранов ищем.

Думаем: «Что бандитам тридцать баранов! По два могут положить на коня и ускакать. Может, на перевал надо ехать — нам устроить засаду, если только они еще не успели раньше нас его перемахнуть».

Солнце палило вовсю, пот градом катился по нашим лицам и спинам. Попробуй‑ка то подняться на вершину горы, то спуститься в ущелье, — сами знаете, какие наши горы!

Вдруг в тени большого утеса я заметил стадо. Старый чабан испуганно поднялся нам навстречу. Мы поприветствовали его, поздоровались с ним за руку.

— Давно тут, дед? — спросил начальник милиции.

— А всю жизнь, — усмехнулся чабан, — ночую в пещере, днем чабаню.

— Барашки‑то чьи?

— Мои, сына, зятя.

Я вдруг понял, почему так испугался дед. Он, видимо, принял нас за бандитов, мол, уведут баранов и не пикнешь. Страшные тогда были времена.

— Послушай‑ка, добрый человек, — вступил я в разговор. — Не бойся нас. Мы друзья, а не враги. Сами ищем баранов коммуны. Этой ночью увели их бандиты, вот мы и хотим спросить тебя, не заметил ли ты ездовых или конных со стадом?

Дед успокоился, оглядел нас и хитро прищурился:

— Видел я кое‑что из своей пещеры. Воя за ту Шайтан–гору утром перевалили несколько всадников. И баранов они вели. Живые еще были.

Ох и обрадовались мы! Молодец дед, помог нам. Тронулись мы в дорогу, к Шайтан–горе, а чабан нам вслед кричит:

— Вы сразу не езжайте туда, — у бандитов хитрости много. Наверняка дозоры на дороге оставляют. А барашков до перевала зарежут. Туши легче таскать.

— Верно говоришь, старик, — засмеялся начальник. — Мы, пожалуй, обождем здесь, а Муса–Хаджи покажет нам себя, каков он знаменитый разведчик.

Муса–Хаджи отправился по горной тропинке, на которую указал старик, в обход к утесу. Оттуда открывалась долина, и все было видно как на ладони.

Мы с нетерпением ждали условного сигнала. Сигнал мы заметили примерно через полчаса, и по склонам гор поскакали к Мусе–Хаджи. Он уже бежал нам навстречу.

— Слезайте с коней, пешими пойдем туда, — говорил он, задыхаясь от волнения. — Они там, режут баранов. Вокруг поставили трех дозорных, на одного я чуть не напоролся. Он совсем рядом тут, у этого утеса, а двое по той стороне, у опушки леса.

Решение приняли быстро — снять дозор без шума, подойти поближе и молниеносно уложить остальных. Главное, чтобы бандиты не успели взяться за оружие.

Распределили задание. На передний утес пошел Муса–Хаджи. С другой стороны отходить нужно было через отвесную скалу. Сделали длинную веревку из ремней и привязали ее к скале. На всякий случай двое еще держали за конец. И вот по очереди, осторожно, стараясь не шуметь, начали спускаться к опушке леса с левой стороны. Потом поползли по густой траве. Крапива обжигала лицо, руки, живот, но на это никто не обращал внимания. Одна мысль была у всех — наконец‑то долгожданная встреча с бандитами. Вот уже и голоса стали слышны, и отдельные слова уже можно разобрать. Кровь бросилась мне в голову, когда я увидел сквозь ветви кустарника наглое, сытое, красивое лицо Зурканая. Того самого, с кем когда‑то играли мы в детстве в «бурдигвай», купались в ледяных маленьких горных речушках. Еще тогда, в детстве, единственный сын богатого отца, он был заносчив, груб, хвастлив. Мы, аульские мальчишки, с завистью смотрели, как он жевал конфеты, привезенные отцом из города, а мы их и вблизи не видели, как скакал на собственном вороном коне. «Что же, Аллах все дал одному ему?» — говорил маленький Муса–Хаджи — сам‑то он ничего не имел, кроме старых–престарых штанов, доставшихся ему от старшего брата.

Я вам долго все это рассказываю, а тогда в одно мгновенье промелькнули у меня все эти мысли. Вот он передо мной, мой кровный враг, убийца лучшего друга, ненавистник нашей трудовой Советской власти.

Спокойно свежевал он барана, изредка перебрасываясь словами с остальными бандитами. Вдруг Зурканай повернулся в мою сторону и к чему‑то прислушался. Неужели хрустнула ветка? Или просто почуял зверь, что оказался в западне. Да, жаль, что не лицом к лицу встретился я с ним. Выскочить бы на поляну да высказать ему бы вое, а потом биться на шашках. Но не мог я рисковать жизнью своих товарищей и сидел, притаившись, и ждал сигнала начальника. Пальцы на затворе, на прицеле он, Зурканай. В этот миг раздался свист, и я спустил курок. Он не успел даже руку протянуть к маузеру, приподнялся, сделал движение в сторону и рухнул на землю. Потом поднялся, держась за грудь, хрипя что‑то, сделал шаг, еще — я опять выстрелил. Как подкошенные, дико крича, падали бандиты, сраженные нашими пулями. Кто‑то даже успел выхватить оружие, но выстрелить никто не смог. Я выскочил из засады, выхватил шашку из ножен и подбежал к Зурканаю.

— Это ты за спиной нанес мне удар, проклятый большевик, — прошептал он, стиснув зубы, — как я вас всех ненавижу! Если бы ты мне встретился в лесу вместо сына своего, ты бы узнал, как бьется мужчина.