Начинается посадка. В вагон втискиваемся вместе с железнодорожниками и рядом с ними встаем в проходе. В руках у меня заранее купленный в киоске журнал. Не думая о последствиях, становлюсь сбоку от намеченной жертвы и приподнимаю журнал выше кармана с деньгами, будто собираюсь его читать. Расстегиваю пуговицу, двумя пальцами цепляюсь за пачку денег. Карман набит плотно, толстая пачка соскальзывает. И все же опыт берет свое: деньги у меня в руках.

Но положение у нас Генычем сложное. Дело в том, что мы находимся посередине вагона, а поезд все еще стоит на Каланчевке. Начнем отходить — железнодорожник может почуять неладное, проверит карман. И обнаружит, что пуговица расстегнута.

Однако надо действовать. Передаю деньги Генычу. Тот потихоньку начинает продвигаться к тамбуру, я за ним. До выхода остается совсем немного. И тут мы слышим крик:

— Задержите двух пацанов — они деньги вытащили.

Я протягиваю руку Гене, чтобы он опять передал деньги мне. Так не хочется, чтобы кореш погорел из-за моей беспечности. Решаю, что все возьму на себя. Купюры уже в моей руке, и мы оба добрались до тамбура. Но в это время чьи-то цепкие руки хватают меня и Гену за шиворот. Оглядываюсь — здоровый мужчина в сером пиджаке, уйти от него не так просто. Гена весь побледнел и часто-часто моргает глазами.

— Хам, отпусти ребенка, что ты его ухватил, — ору «серому пиджаку». Но тот крепко держит нас обоих.

Тогда я, развернувшись, со всего размаху бью его по лицу. От неожиданности он разжимает руки, но тут же дает мне сдачи.

— Ах, сволочь, ты еще и драться задумал… — и я с силой ударяю его по голени.

«Серый пиджак», корчась от боли, хватается за подбитую ногу. Окружающие, как водится, ни во что не вмешиваются. Гена же, ради которого я все это затеял, стоит на месте. Это меня бесит.

— Уходи! — кричу я ему не своим голосом.

Он на какое-то мгновение заколебался, печально на меня посмотрел, словно прощаясь, и вышел из вагона (поезд все еще стоял).

Чувствую, что по лицу у меня течет кровь. Но мне сейчас не до этого: в тамбур уже успели протиснуться железнодорожники, все трое. Незаметно бросаю деньги на пол, подальше от себя. И начинаю выяснять отношения с «серым пиджаком». «За что, — спрашиваю, — ты мне разбил лицо? Вон, смотри, чьи-то деньги валяются. А я тут при чем?»

В это время железнодорожники хватают меня за руки, кто-то из них наносит удар «под дых» и я, корчась от боли, сгибаюсь в три погибели. Зовут милиционера.

— В чем дело, граждане?

— Избили, сволочи, — стараюсь я перекричать всех.

— Поделом избили, — поясняет «менту» моя жертва. — Этот пацан деньги у меня вытащил.

— Свидетели есть? — спрашивает милиционер.

Все молчат. Кроме, конечно, железнодорожников. Мужчина в сером пиджаке успел смотаться.

Меня ведут в линейный пункт милиции, который расположен здесь же, на платформе. Вместе со мной жертва и два свидетеля.

На Каланчевке вся милиция размещалась тогда в небольшой комнате, разгороженной надвое барьером. У входа — стол дежурного, за барьером — скамейки для задержанных. Камеры не было. Да и дежурили здесь всего два милиционера. Задержанных — об этом я уже знал — они держали в течение дня за перегородкой, а вечером, когда смена менялась, отвозили в отдел милиции на Курский вокзал.

Мне дали воды — смыть кровь, а после учинили допрос. «Черные гимнастерки» — жертва и два свидетеля — стали доказывать, что деньги вытащил я.

— Ничего я не вытаскивал, товарищ милиционер. Кто-то у них украл, а меня ни за что избили, — пришлось заставить себя всхлипнуть и изобразить, в который уже раз, плаксивую мину.

— Не били мы его. Мужик ударил, которого мы и знать не знаем. И поделом — воровать не будет…

«Мент» составил протокол. «Черных гимнастерок» отпустили, а меня отправили за барьер. Видно, до вечера, пока не увезут на Курский. Вот и донахальничался. Теперь уж точно посадят.

Сам же на это нарвался. Слава Богу, хоть Гена слинял. У него в голове любовь, хорошую девку нашел. А вот у нас с Розой…

Сижу раздумываю, опустив голову. И вдруг — знакомый голос, который сразу вывел меня из оцепенения.

— К Вам можно?

Поднимаю глаза. В дежурку, вежливо постучавшись, входит представительный мужчина в очках и с папкой подмышкой. Да это же Золотой. Я еле сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть.

— Да, да, заходите, — поднимается ему навстречу молоденький «мент» с рыжими усиками.

— Вы знаете, я потерял документы, — присев на предложенный ему стул, начал «повествовать» Золотой. — Скорей всего, оставил в поезде. Не знаю, что и делать. Решил зайти к вам, может быть, думаю, нашедший сюда их передал.

Говорил он этак растянуто, медленно подбирая слова. А сам за это время успел и со мной обменяться сочувственным, но по-отцовски строгим взглядом и, как я понял, изучить обстановку.

— Нет, гражданин, документов нам никто не сдавал, — вежливо ответил Золотому дежурный. — Но вы не отчаивайтесь. Обратитесь в отдел милиции на Курском вокзале. Обычно сдают туда.

— Спасибо, очень вам признателен.

Золотой удалился, вежливо раскланявшись.

Это, конечно, была разведка. Проходит две-три минуты, и в дежурку с шумом врывается Нина Вакула.

— Ради бога, помогите, — кричит она, задыхаясь (или делает вид?). — Там, на другом конце платформы, пьяный. Ко всем пристает и меня только что ударил.

— Не волнуйтесь, гражданка. — Тот, что постарше, бросает младшему: «Оставайся в дежурке», а сам неторопливо направляется, куда ему указала Вакула.

Едва он ушел, в дежурку вваливается целая ватага наших ребят — Шанхай, Чох, Валька Косолапый, Лиса, оба Пушкина. И прямо к столу, за которым сидит рыжий «мент». Все раскрасневшиеся, под градусом. Орут не разберешь что.

— В чем дело? — пытается урезонить их милиционер.

— Безобразие! — кричит Шанхай, разводя руками. — Средь бела дня…

— Тихо, граждане, рассказывайте по порядку, — пытается навести порядок милиционер, но его никто не хочет слушать.

Пользуясь суматохой, я перепрыгиваю через барьер, выбегаю из дежурки, но не бегу, а едва себя сдерживая, иду быстрым шагом к трамвайной остановке. И тут слышу, как кто-то меня подзывает. Гена! Рядом с ним такси, дверца которого уже открыта.

— Скорей сюда, — машет он мне рукой.

Забираюсь на заднее сиденье. Геныч садится со мной. «Победа» трогается. Тут замечаю, что впереди, рядом с водителем, командует парадом Хитрый Попик.

— Шеф, быстро на Сретенку. За скорость плачу вдвое.

Машина мчится во весь опор. На душе у меня приятно и радостно.

— Ну как, дружище? — оборачивается ко мне Попик.

— Нормально сработано, — улыбаясь, киваю я головой.

— Гене спасибо скажи. Если б не он… — Хитрый обрывает фразу, не желая раскрывать все карты при шефе.

Подъезжаем к «Щербакову» — так промеж собой называли мы Щербаковский универмаг. Попик останавливает машину, расплачивается с водителем.

— Ну, а теперь пошли в магазин.

— Зачем? — недоумеваю я.

— А ты, Валентин, на радостях, видно, забыл про свой фингал под глазом.

И вправду забыл. Теперь все понял — нужно подобрать для меня темные очки от солнца.

Примерил — все в норме. В очках я, кажется, очень даже симпатичный.

— Разглядывать себя, Валя, будешь потом. А сейчас — поспешим в кафе. Обед, наверно, уже остыл.

Я начинал догадываться, как было дело. А после, когда мы зашли в кафе и застали там всех, кто помог мне бежать из «ментовки», узнал о подробностях этой дерзкой операции. Когда Гене удалось смыться во время кипиша в серпуховском поезде, он случайно взглянул на часы. Было начало четвертого. Время, когда воры собирались в кафе на Сретенке. Кстати, если б у нас все закончилось удачно, мы тоже отправились бы туда обедать. Но он, конечно, думал сейчас не об обеде. Он смекнул: ворам надо успеть рассказать, что с его корешем и подельником стряслась беда. Взял такси — и на Сретенку. Слушали его, сочувствуя, разводя руками. И только Золотой сразу же оценил ситуацию: