Володьку московские воры хорошо знают. Его жена работает парикмахером в Столешниковом переулке. Большинство известных мне карманников предпочитают стричься у нее. И при этом немало дают «на чай». Но Золотого знают и уважают не только из-за того, что его жена стрижет по моде и ловко моет голову. Его ум и находчивость, качества, которые даны далеко не каждому, не раз выручали из беды многих карманников, в том числе и меня.

С Золотым, как и с Шанхаем, все приветливо здороваются, молодые воры и «пацаны» почитают за честь пожать им руку. Золотой, едва заняв свое место за столом, встает и обращается ко всем, кто пришел на воровскую трапезу:

— Братва, если кого-то обделили на «производстве» или оставили без «дрожжей», прошу не стесняться. Заказывайте, кто что пожелает.

Это не просто широкий жест щедрого дяди-вора: мол, гуляйте, я угощаю. Так было в ту пору принято среди московской воровской «братвы». Если кто-либо из карманников не смог ничего «заработать», он с подельником (или с «бригадой») все равно приходил обедать вместе со всеми. И заказывал из еды или напитков, что душа пожелает. В таких случаях платили за вас другие воры — те, у кого есть деньги. Не то, что нынче, — каждый за себя, в лучшем случае передадут на соседний столик бутылку «шампуни».

Такой был обычай. Однако чего тут греха таить: Золотой раскошеливался много чаще, чем остальные, хотя не думаю, что ему постоянно везло. Мне представляется, что шло это не столько от его натуры, сколько от желания поддерживать свой авторитет. Как сейчас бы сказали, из престижных соображений. Хотя в этом смысле опасаться Золотому было нечего. Умение постоять за «братву», найти выход из сложной ситуации, дать дельный совет постепенно, исподволь создало Володе в нашей среде вполне заслуженный авторитет. Стоило ему появиться среди воров, и он тут же оказывался в центре внимания. Его просили помочь и в тех случаях, когда плохо шли «дела», и в личном, семейном плане, устроить надежную «хату». В этом и было его лидерство.

Вот и сейчас мне, как и моим спутникам, стало приятно, когда Золотой и Шанхай предложили сдвинуть свой столик с нашим. Пользуясь случаем, я сел подальше от Нины Вакулы, между Розой и Шанхаем. Ни к чему было подливать масла в огонь — злить Женьку. В порыве ревности даже безобидную мою шутку он мог воспринять всерьез.

Принесли лимонад, пиво. Первую рюмку мы приняли под «Столичный» салат. И вот уже молоденькие проворные официантки подают горячее — кому солянку, кому харчо. Золотой, как обычно, с ними заигрывает: то подкинет соленую шутку, то обнимет за талию. Они в ответ лишь смеются — знают, на чаевых мы не экономим.

Потихоньку от всех показываю Розе крестик. «Ой, Валя, красота-то какая, — восторженно шепчет девушка. — Подари мне, а?..» — «Не могу, Розочка, он общий, Геныч и Хитрый со мной сегодня «работали». — «Геныч согласится, а Попика уговорю», — настаивает Роза.

В это время Вакула, хотя и порядком захмелевшая, замечает, как мы разглядываем крестик, и тоже лезет посмотреть.

— Ох, что я вижу, братишки, — грохочет она на весь зал. — Глядите, как переливается…

Все дружно просят показать. Золотой, взяв крестик в руку, внимательно и со знанием дела его рассматривает.

— Ценная вещь, — немного подумав, говорит он. — Камни — чистый бриллиант… Если решите ее продать, занесите, пожалуйста, моей подруге. Она такие безделушки любит…

— Эх, Блюмка моя в роддоме, — вклинивается в разговор Шанхай. — Уж она бы уговорила вас, чтобы ей продали. Ну, раз уж ее нема, вопрос отпадает. Эта «троица» (он показал на нас) скорее всего подарит бриллиантовый крестик своей любимице Розе.

— Зачем так, Витя…, — девушка смутилась.

— А что? Ты, Шанхай, неплохой совет дал, — сказал вдруг доселе молчавший Хитрый Попик. — Конечно, этот крестик надо подарить Розе. Купим к нему атласную ленточку, и пусть носит на здоровье. А уж как он будет ей к лицу — слов нет. Вот скоро все пойдем в цирк и там увидите, насколько я прав.

Лиса притворно возмущается:

— Все молодые да красивые, а куда нам, старухам, деваться?

— Сиди, чучело, — грубовато одергивает ее Косолапый.

— Ну ты хорош, как я погляжу, — отвечает она сожителю. — Ночью, как спать ляжем, он меня и лисочкой, и лапонькой называет, а тут вдруг чучелом стала. Тьфу ты, черт плешивый…

Тут, протиснувшись между стульев, подлезает ко мне Вакула Нина и что-то шепчет на ухо. Чох, ясное дело, заметил. «А ну пошли, выйдем», — кричит он ей. Все это видит Золотой.

— Ты, Женя, не вздумай хулиганить, — предупреждает он ревнивца. — Ударишь Нину, будем с тобой разбираться.

Чох, скрепя зубами, садится на свое месте. Нина, чтоб не испытывать судьбу, идет к нему. Авторитет Золотого в таких делах непререкаем.

Едва Вакула от меня отошла, я беру Розину руку, а другой рукой кладу ей на ладонь драгоценный крестик. Она — в знак благодарности — при всех, неожиданно целует меня прямо в губы.

— Ах, бесстыдники, ночи им не хватает, — под общий хохот сидящих за столиками рокочет своим хрипловатым полубаском Лиса. — Дай волю, вы завтра и в трамвае, при всем честном народе миловаться станете.

— В трамвае не будем, а здесь все свои, можно, — храбро отвечает Роза.

Обед заканчивался. По просьбе Золотого официантки успели вкусно накормить пришедших к шапошному разбору «Пушкарят» — братьев Пушкиных. И даже принесли им по шоколадке. Девчата отлично знали, кого обслуживают, и на прощанье всегда говорили нам: «Ни пуха, ни пера». Отвечал им обычно Шанхай:

— Пух не нужен, перо тоже. Треба нам гроши да харчи хороши.

В 16.00 открывались после обеденного перерыва промтоварные магазины. Их в этом районе было полно. Рядом — обувной, два галантерейных. Чуть подальше — Щербаковский универмаг. Там «давали» в этот день телевизоры и была за ними большая очередь. Мы были немного навеселе, но, как всегда, выйдя из кафе, сразу настроились на «рабочий» лад и разошлись по «точкам». Начиналась вторая воровская смена.

Таких кафе, как наше, в Москве было в ту пору несколько — на Бауманской, на Заставе Ильича и в других местах. В каждом — своя клиентура, свои проблемы, но обстановка, отношения между ворами были примерно одинаковые. И в этом смысле кафе на Сретенке мало чем отличалось от остальных.

С нашим кафе, с «братвой», которая в обеденные часы спешила сюда из близлежащих районов, чтобы вкусно поесть и пообщаться в своем кругу, часок-другой почувствовать себя свободными, раскованными, в моей судьбе связано многое. Как и с Золотым, чья мудрость, умение найти выход из любой ситуации и бескорыстная отеческая забота о своем «ближнем» меня, как и многих, выручала не один раз.

Если помните, я рассказывал Ивану Александровичу о том, как жестоко наказала нас с Розой судьба, когда по нелепой случайности ее взяли с поличным в ЦУМе. Их «замели» вместе с Аней, но Роза, как старшая, все взяла на себя. Таков был воровской закон, и она его не нарушила. Белолицую мою любовь суд приговорил к десяти годам лишения свободы.

После этого мне все стало безразлично. «Работал» как бы машинально, сделался злой, потерял чувство страха и всякую осторожность. Бывало, потерпевшая «шикатнется» — заметит, что подбираюсь к ее сумке или ридикюлю, а я ей: молчи, — и так посмотрю, что она слова сказать не может. «Не дури, сядешь», — замечая эти финты, одергивали меня и Шанхай, и Попик. — «Ну и что, — отвечал я им, — без Розы все равно жизни нет». — «Не горячись, поостынь малость, другую полюбишь». — «Не будет этого, никто мне Розочку не заменит»…

И очень скоро я чуть не стал жертвой своей неосторожности.

Как-то мы с Генычем поехали на Домниковку. Оттуда, с Каланчевки, ровно в три отходил поезд на Серпухов. Народу на платформе много, можно «работать».

Замечаю трех железнодорожников в форменных гимнастерках. Вижу, как один из них, расстегнув нагрудный карман, достает пачку пятидесятирублевок. Незаметно толкаю локтем Гену: «Будем брать». Он вначале не соглашается: «Их трое, и все здоровые». — «Не дрейфь, «купим» за милую душу, — настойчиво убеждаю я. — Вставай рядом и держи «пропуль».