— Нет, конечно!..
— Слушай, а ты не убил его? — Наташа смотрела на фотографию, выпавшую из бумажника, на которой мужчина обнимал женщину перед красивым двухэтажным домом.
— Нет. Он жив и здоров.
— Крутой ты парень! — сказала Наташа, быстро пересчитывая деньги. — Ну что ж, поехали?
— Куда?
— В Париж! Ты же хотел в Японию? А я знаю дорогу только через Париж.
Ковалев подумал и кивнул, соглашаясь. Сдаваться полиции не хотелось. Все равно они бы потратили кучу времени на проверку истории, случившейся с ним, а ждать было нельзя. Он не мог ждать у моря погоды, он хотел действовать.
Наташа включила зажигание, и автомобиль рванулся с места.
Ковалев смотрел на расстилающуюся перед ним дорогу и думал о том, что опять он едет в неизвестность, без четкого плана действий, зная, что против него настроен целый мир, что опять его ловят, но не чувствовал тоски безнадежности, быть может, потому, что сейчас, впервые за много лет беспутной жизни, он рисковал ради благой цели. Он ехал ради того, за что стоило рискнуть чем угодно, а своей жизнью — и подавно. Он опять был готов драться, получать удары и наносить сам, твердо зная, что защищает не только свою жизнь, но и жизнь своего ребенка, а даже кошка, маленький зверек, зажатый в угол собакой, бросается на своего врага и чаще всего — побеждает. Он сейчас гораздо опаснее кошки, и он знал это, но и его враги были гораздо страшнее собаки, даже бешеной…
Германию они проехали всего за несколько часов.
— Эй, Ганс! — услышал Лешка и очнулся.
Машина стояла на обочине, а Наташа смотрела на него.
— Это ты мне?
— А кому? Должна же я тебя как-то называть, тем более, что забыла твое имя.
— Меня зовут Алексей.
— Я тебя буду Гансом называть, как в паспорте, ладно? Скоро граница. Пограничники не всегда останавливают машины, но если остановят, что будем делать?
— Тогда я сам справлюсь.
— Как? Взятку дашь?
— А что, здесь тоже берут?
— Где теперь не берут… Но не у всякого!
— А ты давала?
— Я другое давала. И никто не отказывался! Так как поступим?
— Я же сказал, если остановят, я сам поговорю.
— Так ты же ни слова по-французски не знаешь!..
— Ничего, поймут…
— Смотри… Поехали?
— Давай.
Наташа неожиданно для Ковалева широко перекрестилась, подмигнула ему и тронула машину.
— Ты не гони… — посоветовал Лешка. — Там такие же менты, хоть и французы, а менты страсть как не любят быстрых!
— Не учи ученого!.. — огрызнулась Наташа и добавила газу.
Лешка откинулся на спинку сиденья и мысленно сосредоточился на тех, кто стоял на страже границы.
«В машине едут люди, каждый день пересекающие границу, — мысленно говорил он, пытаясь передать пограничникам образ знакомого автомобиля, много раз проезжавшего мимо поста, в котором ездит начальство, водившее дружбу с начальством пограничников, способным испортить им настроение. — Их не нужно останавливать! Нельзя проверять, они могут обидеться и пожаловаться!..»
Неизвестно, Лешкино ли внушение подействовало на пограничников или им самим было лень выходить из будки у дороги, но они с Наташей пересекли границу, даже не заметив шлагбаума.
— Ну, Ганс, ты в рубашке родился! — радостно сказала Наташа, увидев у дороги вывеску с надписью на французском. — Или кто-то за тебя Бога горячо молит!
Лешка вдруг вспомнил, что он давно не пробовал связаться с Костей. Он откинул голову на подголовник сиденья и закрыл глаза.
«Костя! — позвал он. — Малыш! Отзовись, если слышишь папу!.. Костик!..»
Мальчик, сидевший в кресле, весь опутанный проводами, открыл глаза, посмотрел на двух японцев в белых халатах, склонившихся к экранам, перевел взгляд на мать, скучавшую у окна в ожидании окончания процедуры, отвернулся от яркого света лампы, падавшего прямо на его лицо, и снова закрыл глаза.
— Мама! — громко сказал он в полной тишине. — Нас папа зовет.
Вера растерянно оглянулась на японцев и подошла к креслу. Она положила руку на лоб малыша, но отдернула ее, так как рука попала в переплетение проводов.
— А что он говорит? — спросила Вера.
— Он к нам едет.
Мальчик отвечал с закрытыми глазами.
На экране, возле которого стояли японцы, высветились разноцветные графики, и один из ученых, глянув на монитор, нажал на кнопку. Из соседнего аппарата поползла бумажная лента.
— Он спрашивает, дядя Каверзнев с нами?
— Нет. Он уехал домой…
Вера отвечала сыну, но в ее глазах светилось недоверие. Она до сих пор не была убеждена, действительно ли сейчас ее сын разговаривает с отцом, но если бы Вера посмотрела на японцев, то она, может быть, изменила бы свое мнение. Судя по экранам компьютеров, соединенных с датчиками на голове Кости, в мозгу малыша сейчас происходила огромная работа. На экранах мелькали графики, цифры, а ученые напряженно следили за работой приборов.
— Он говорит, чтобы мы не выходили из больницы до его приезда, — продолжал малыш. — Ни в коем случае!.. — добавил он. — Чтобы я тебя никуда не отпускал.
— Я и так никуда не ухожу, — улыбнулась мама.
— Он говорит, что очень нас любит…
— Скажи, что мы его тоже!
— Эй, Ганс, ты что, решил всю дорогу проспать? Или тебе в «совке» спать не давали?
Ковалев открыл глаза. Машина стояла возле длинного дома, обвешанного плакатами, на которых была изображена самая разная еда.
— Тебе что, в занюханном Союзе не давали спать?
Ковалев почему-то обиделся.
— А ты давно королевой стала? — спросил он. — Или всю жизнь не там жила?!
— Вот сколько я знала совковых мужиков, все они чокнутые! — весело ответила Наташа. — Сначала вы материте Союз и соседей по дому, потом начинаете плакать, вспоминать, сколько у вас там друзей было, и какие они все хорошие!.. Потом снова материте «совок», но стоит с этим согласиться, вы в драку лезете!..
— Я не лезу. Чего стоим?
— Я, по-твоему, железная? Или мне покушать не надо? И еще кой-чего…
— A-а… Дошло. А где здесь это?
— Зайдешь в дверь и ищи другую с двумя нолями или с буквами «WC», только не советское «ц», а латинское… Хоть знаешь эту букву?
— Найду. Если что, спрошу.
— Интересно посмотреть, как ты про сортир спрашивать будешь, — ехидно спросила Наташа.
— А ты не пойдешь?
— Иди, я потом приду. Мне еще кое-что здесь сделать надо.
— Ну, лады.
— Да, кстати, возьми франки, а то здесь доллары могут не принять.
— Я думал, эта валюта по всему миру котируется…
— Котируется, только не всегда. Здесь сейчас идет пропаганда за объединение Европы, так некоторые, наоборот, перестали другую валюту брать, кроме местной. Это протест у них такой!
— Понятно, ты скоро?
— Скоро. Иди.
Лешка умылся в туалете, помял перед зеркалом небритое лицо и зашел в небольшой ресторанчик, находившийся в соседней комнате. Через минуту к нему подошел пожилой мужчина с полотенцем в руках.
— Месье? — спросил он и залопотал что-то быстро и неразборчиво.
— Кушать! — сказал Ковалев. — Ням-ням! — и показал перед раскрытым ртом, как он ест ложкой.
Француз попытался объясниться по-английски, сказал что-то, похожее на итальянскую фразу, но Лешка отрицательно крутил головой. Официант, или это был хозяин ресторана, махнул рукой, оставив попытку объясниться, и через минуту начал носить на Лешкин стол тарелки и блюда.
Он поставил перед Лешкой бутылку красного вина, стакан, обычный граненый стакан, точно такой же, какие подают в наших столовых, чем несказанно обрадовал Лешку, принес здоровенную миску с салатом, какие-то зеленые плоды и прямо к столу притащил большую сковородку с жареным картофелем, переложив его на тарелку на глазах Ковалева и посыпав сверху зеленью.
— Что тут у тебя, пир? — раздался голос Наташи за спиной Лешки.
— Обед, — ответил он, проглотив кусок горячего мяса.