По проходу шла стюардесса, толкая перед собой столик на колесиках, заставленный разнокалиберными бутылками. Она остановилась рядом с креслом Лешки и спросила:

— Герр, шнапс, коньяк, бирр? — и улыбнулась.

— Коньяк! — обрадовался Лешка. — И побольше! — добавил он.

Девушка опять мило улыбнулась, откинула на спинке стоящего впереди кресла маленький столик и поставила на него рюмку, наполнив ее до половины. Лешка перехватил ее руку, вернул с полпути к рюмке и наполнил ее доверху.

— Битте! — сказал он, с трудом вспоминая школьный курс немецкого. — Ауффидерзеен…

Юная красавица искренне рассмеялась, поставила бутылку на поднос и покатила свой столик дальше.

Лешка смаковал коньяк и наслаждался монотонным гулом моторов, уносящих его все дальше от ненавистной тюрьмы. Он вдруг обнаружил, что под крышкой столика, который теперь был откинут, в нише спинки переднего сиденья вмонтирован экран, а под ним несколько кнопок. Ковалев протянул руку и нажал одну из них. Экран засветился, и в лучах ярких прожекторов на сцене запрыгала женщина, выкрикивая непонятные слова. Лешка нажал другую кнопку, и энергичная дама сменилась смешным рисованным медвежонком с заштопанной спиной, с аппетитом уплетавшим что-то, не забывая беседовать с глубокомысленным интеллигентным зайцем.

Все в этом самолете было не так, как в родных, советских. Начиная от улыбок стюардесс и кончая удобными креслами, между которыми оставались широкие проходы, не говоря уж о телевизорах.

Лешка увидел, что мужчина, сидевший по ту сторону прохода, достал сигарету и закурил. Ковалев немедленно вытащил свои, тоже прикурил и долго искал пепельницу, пока не обнаружил ее в подлокотнике кресла.

Он пил коньяк, вдыхал дурманящий дым и смотрел в иллюминатор на черное небо с яркими звездами, переводил взгляд на экран и снова смотрел на небо, пока не задремал.

Разбудил Ковалева довольно ощутимый толчок, встряхнувший весь самолет. Лешка испуганно открыл глаза и увидел в иллюминатор, как на фоне восходящего солнца мимо самолета проплывают красивые здания, а на крыше одного из них готическими буквами горит слово «ГАМБУРГ». Экран телевизора перед Лешкой светился, но изображение отсутствовало.

— Энтшульдигунг… — услышал Лешка, и рука стюардессы, перегнувшейся через пустое кресло рядом с ним, выключила ненужный телевизор.

Женский голос через громкоговоритель мягко сообщил что-то, по-видимому, объявляя о благополучном прибытии. Пассажиры засобирались, натягивая верхнюю одежду, а стюардесса снова прошла по проходу, помогая кому-то расстегнуть ремень безопасности, вежливо улыбаясь, выслушивая какие-то слова.

Лешка решил попытаться улететь дальше. Он понимал, что обнаружив его исчезновение, так же быстро найдут и иностранца, подарившего ему свои документы, а тогда неизвестно, объявят ли его международным гангстером, привлекая для поимки полицейских всех стран, или сами попытаются устроить засаду там, где сейчас Вера с Костей, а если объявят гангстером, то его могут и не пустить дальше…

Через несколько минут подкатили трап, и Лешка в очередной раз отметил, что в нашем аэропорту пассажиров проморили бы в самолете с полчаса, а то и больше, и только потом бы выпустили из самолета, так у нас делается все.

Он медленно спустился по трапу, прошел мимо улыбающейся стюардессы, а девушка засмеялась вслед Ковалеву и что-то сказала подруге, стоящей рядом, но Лешка не обратил на них внимания, он думал о том, сумеет ли так же небрежно пройти мимо немецких таможенников, ведь он не знает языка, а поймут ли его мысль на русском?

Самолет подрулил почти вплотную к зданию, так что идти пришлось совсем мало. Несколько скучающих мужчин в серой форме и с такими же форменными фуражками даже не посмотрели в сторону Ковалева, зато мгновенно насторожились, завидев того типа, что скандалил в «Шереметьево». Сразу трое направились к мужику, как только он поравнялся с ними. Один забрал из его рук чемодан и показал рукой в сторону, объясняя что-то по-немецки. Второй стоял с другой стороны, как бы взяв бедного русака под конвой.

— Нет, ну надо же!.. — возмутился соотечественник. — Везде менты одинаковы! Хлебом не корми, дай только пошмонать человека!.. — но совершенно не вызвал сочувствия ни у таможенников, ни у пассажиров и покорно пошел вслед за своим чемоданом, конвоируемый тремя вежливыми, но строгими мужчинами. Здесь он почему-то не матерился.

Ковалев вошел в большой зал, где на стенах висели почти такие же табло, как и в родной стране, и остановился. Он хотел попытаться купить билет на ближайший рейс и сегодня же улететь в Японию, но сначала решил присмотреться. Он понимал, что если явится в посольство, то все равно очень долго будут выяснять его личность, консультироваться с вышестоящим начальством, да и вообще еще неизвестно, решатся ли они потом впустить его в свою страну.

Лешка стоял и смотрел, как один за другим пассажиры подходили к стойкам и после короткой беседы отходили с разноцветными бумажками в руках. Ковалев оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, подошел к стойке, над которой светилась надпись «Токио».

— Билет, битте… — сказал он.

— Плацкартен? — переспросила девушка.

— Самолет! — возразил Ковалев, подумав, что здесь продают билеты и на поезда, а он знал единственный путь в Японию по железной дороге — через свою страну. — Токио! — он ткнул пальцем в табло.

Лешка вывалил на стойку содержимое бумажника, не зная, сколько денег потребуется за билет, а главное, как перевести название суммы в слова, понятные ему, Лешке.

— Кредит? — спросила девушка и вытащила из кучи денег пластмассовую карточку.

— Ноу! Наличные.

Девушка поняла. Она достала билет, пропустила его через загудевшую машину и вместе с билетом подала Лешке еще несколько бумажек.

— Битте, — сказала она и, конечно, как все в этом аэропорту, улыбнулась.

Лешка, вспотевший от тяжелых объяснений, тем более, что в здании было тепло, а он стоял по-прежнему в куртке, схватил вожделенные бумажки, собрал деньги в бумажник и отошел от стойки.

Судя по надписи над узким проходом, через который можно было попасть в соседний зал, насквозь просматриваемый через стеклянную стену, посадка на токийский самолет уже шла. Лешка увидел, как мужчина, показав билет девушке за стойкой, прошел через турникет и остановился около таможенников. Подошел еще один мужчина, а Лешка все еще чего-то ждал. После короткого разговора со служащим, стоявшим около прохода, новый пассажир достал билет и сунул его в щель какого-то аппарата. На небольшом экране замелькали цифры, и вдруг Лешка обнаружил прямо перед лицом мужчины маленькую телекамеру.

Лешка похолодел. Компьютер, — понял он.

Он вспомнил, как всего месяц назад читал, что руководство одной фирмы предложило в международных аэропортах установить телекамеры, связанные с компьютерами, и при помощи определенной программы считывать изображение человека на фотографии в паспорте, сличая ее с оригиналом — пассажиром, пересекающим границу. Они обещали этой штукой начисто исключить подделку документов, мгновенно обнаруживать тех, кого ищет Интерпол, и так далее… Лешка не помнил, писали ли что-то о том, где установили такие системы, но он знал, что весь мир борется с террористами, а гады капиталисты на ходу схватывают любое дельное предложение.

«А сели бы я сунулся туда со своим паспортом? — думал он, отходя от стойки. — Машину не обманешь. Ей не внушишь, что я тот, за кого себя выдаю!.. Как же мне уехать? Или идти сдаваться?»

Лешка медленно прошел через просторный зал, перед ним раздвинулись автоматические двери, и он вышел на улицу, на секунду задержавшись в дверях, так как видел такие впервые.

— Русак, что ли? — услышал Ковалев и обернулся.

У стеклянной стены стояла раскрашенная, как радуга в летнем небе, девица. Она с нескрываемым любопытством смотрела на Ковалева.

— Давно из «совка»? — небрежно спросила она.

— Только что. А ты?