Ночью прибыло ещё несколько мужиков, но теперь уже из Ярков: Проня Поставнев, Илья Чеукин, Василий Коновалов и другие. Народ всё стреляный, фронтовики. Позже всех пришёл из Поперечного Данько Кольченко. В руках у него — винтовка. Он тяжело опустился на порожек землянки, закурил и только тогда хрипло проговорил:

— Не мог оставаться в деревне, а в их армию не хочу. Терпение лопнуло. Примите в отряд. Буду бить их не жалея.

— Принимаем. Нам люди нужны, — ответил Громов.

Прошла неделя. Отряд вырос до 23 человек. «Пора дать знать о себе мужикам, да пусть и белые почувствуют. Двадцать три партизана тоже сила немалая. И оружие есть», — думал Громов.

В одну из тёмных октябрьских ночей он побывал на явочной квартире в Камне, встретился с Иваном Коржае-вым. Рассказав о расправе карателей над крестьянами села Корнилово, об организации отряда, Громов попросил совета:

— Думаю, пора нам действовать, да не знаю, с чего начать?

— А вот и начни, пожалуй, с Корнилова, — посоветовал Коржаев. — Кулачьё всюду выдаёт карателям большевиков и им сочувствующих. По всей строгости советского закона накажи предателей Монохина, Леоненко, попа Остроумова.

Вернувшись в отряд, Игнат Владимирович подозвал к себе Кирю Баева, усадил рядом и, по-отцовски обняв, проговорил:

КИРЯ БАЕВ — партизанский связной и разведчик.

— Ну, вот что, Киря, даю тебе боевое задание: надевай на себя что похуже да постарее, мешок через плечо вешай и иди в Корнилово милостыньку собирать, как я когда-то в детстве.

Да пожалобнее тяни, знаешь, вот так:

«Подайте ради Христа на пропитание.

Нет у меня ни отца и ни матери…» Понял?

— Понял, товарищ Громов! — задорно ответил Киря.

— Побывай обязательно у мельника Монохина, у попа, посмотри, есть ли у них офицеры, чем они занимаются.

— Вот здорово! — восхищённо воскликнул паренёк. — Всё как есть разведаю.

Киря натянул на себя грязную, рваную рубаху, такие же штаны, не по росту большой, залатанный пиджак, Петя Нечаев пристроил ему сбоку мешок, наполненный до половины чёрствыми кусками хлеба. Киря и впрямь стал походить на нищего мальчишку. Он подошёл к Громову, сделал жалостливое лицо и дрожащим голоском протянул:

— Подайте ради Христа. Нет у меня ни отца и ни матери…

Громов улыбнулся:

— Похож, похож.

Киря козырнул, повернулся кругом и побрёл узенькой тропинкой к просёлочной дороге.

На улице в Корнилово тихо, людей не видно. Чтобы не было подозрений, Киря начал «побираться» с крайней избы.

Наконец Киря добрался и до поповского особняка. Он решительно открыл тесовую калитку, быстро прошмыгнул к крыльцу (как бы не увидели, а то ещё не пустят!). Дверь в дом оказалась незапертой, и Киря вошёл в кухню. У печи возилась попадья, низенькая, толстенькая, с двойным подбородком и маленькими заплывшими глазками.

Киря размашисто перекрестился на иконы в переднем углу и плаксиво протянул:

— Подайте ради Христа. Нету меня ни отца и ни матери.

Попадья торопливо подошла к шкафу, отломила кусок от ржаной булки, видно, испечённой на корм курам, и подала нищему.

Киря снова неистово закрестился, приговаривая: «Спаси Христос! Дай вам бог здоровья, всякого благополучия, и счастья, и богатства, и…», а сам всё соображал, как бы ухитриться заглянуть в другую комнату. Оттуда доносились приглушённые голоса, но кто там? Есть ли офицеры? Сколько их?.. А может, батюшка с кем-нибудь из местных забутыливает?.. И вдруг мелькнула смелая мысль…

В следующее мгновение попадья увидела, как у нищего мальчишки лицо перекосилось от боли, из рук выпал кусок хлеба, как он судорожно схватился за живот и, вскрикнув: «Ой, тошно!», повалился на порог.

Попадья перепугалась: не дай бог, помрёт, ещё отвечать придётся. Она кинулась к мальчишке и, теребя его за ворот пиджака, спросила:

— Что… что с тобой? Что случилось?.. Где болит?

— Ох, ох!.. — стонал Киря. — Живот схватило.

Попадья ещё больше всполошилась, крикнула мужа. Широко распахнулась дверь, и в ней показался раскрасневшийся поп. Киря бросил быстрый взгляд в комнату. За столом сидели пьяные офицеры, какие-то женщины. Леоненко, Монохин. Мельник, обнимая сухощавого поручика, запальчиво говорил:

— Нет, нет, господин поручик, мы вас сегодня не пустим. Н-не пустим. Мы ещё гульнём. Ко мне пожалуйте. У м-меня первач, как слеза…

— Ну и ладно… ну, и гу-гульнём, — заплетающимся языком проговорил поручик.

Киря ясно разобрал их слова, подумал: «Значит, ночью у Монохина будут пить».

— Чего орёшь? — облизывая жирные губы, спросил батюшка у жены, не понимая, что происходит.

— Да вот побирушка… Живот у него схватило. Как бы не помер, — ответила попадья.

Батюшка сытно икнул и заметил:

— Ни черта ему не сделается. Налей касторки — и пусть катится отсюда. — Повернулся и ушёл в комнату, захлопнув дверь.

Попадья налила из литровой бутылки в стакан маслянистой жидкости и подала Кире. Ом, морщась, залпом выпил касторку и выскочил из поповского дома.

Игнат Владимирович, выслушав сообщение Кири Баева, отобрал для операции небольшую группу партизан: Проню Поставнева, Михаила Титова, Егора Корнеева, Степана Листодорова, Петю Нечаева и Кирю.

Данько Кольченко, не попав в число назначенных, попросил:

— Товарищ Громов, и меня возьмите. Дайте душу отвести, злость согнать.

Громов посмотрел на партизана:

— Ладно, пойдёшь.

Кольченко обрадовался.

— Вот спасибо. Уж я их…

Ночь была по-осеннему тёмная. Лишь изредка ненадолго луна выплывала из туч.

Партизаны незамеченными вошли в деревню. И бесшумно, гуськом, двинулись к дому Монохина.

Большой крестовый, с застеклённой террасой, дом мельника обнесён высоким забором. На кухне горит огонёк, но сквозь щель в ставне никого не видно. Громов решил сначала заглянуть в соседний домик, к портному.

Дверь открыла худенькая женщина с растрёпанными волосами. Узнав Громова, она торопливо зашептала:

— Уходите, Игнат Владимирович, уходите. Моего-то расстреляли. Поймают вас — сгубят.

— Не бойся, — тихо проговорил Громов. — Мы пришли отплатить за убитых. Скажи: есть кто у Монохина?

— Офицеры там. Пьянствуют…

— Ну и добро. Закрывайся.

Игнат Громов, Проня Поставнев и Михаил Титов перемахнули через забор и остановились у крыльца. Киря Баев и Данько Кольченко остались у террасы. Остальные залегли в канаве на улице.

— Давай! — шепнул Громов Михаилу Титову.

Тот подошёл к двери и постучал громко и властно.

— Кого надо? — донёсся из сеней женский голос.

— Откройте. Господину поручику пакет.

Хозяйка долго не открывала, видно, ходила спрашивать — впустить или нет человека с пакетом. Наконец стукнула щеколда.

Титов не торопясь вошёл в дом, а следом за ним вбежал с наганом в руке Громов.

Монохина узнала Игната Владимировича, испуганно вскрикнула:

— Партизаны!..

Однако не растерялась, кинулась в комнату и закрыла дверь на крючок.

Дорога была каждая минута. Выскочив во двор, Громов с Титовым открыли ставни и запустили в окно по гранате. Два взрыва нарушили тишину корниловских улиц.

Через пролом окна Громов с Титовым ворвались в дом. Нашли лампу и зажгли свет. На полу у стола валялись мёртвые офицеры, священник Остроумов, хозяйка дома. На сломанном стуле лежала какая-то женщина. Приглядевшись, Громов узнал в ней жену Леоненко. Сам же Леоненко был жив. Забившись в угол, он вздрагивал всем телом.

— Предатель! — проговорил Титов и направил на Леоненко дуло револьвера.

— Погоди, — остановил его Громов. — Сначала приговор объявим… За выдачу карателям неповинных людей предатель и враг крестьянства Леоненко на основании законов советской власти приговаривается к расстрелу.