— О сирхар…

…

— Господин мой, ты не мог бы изгнать его тень? Она мешает мне любить тебя!

— Нет! Я должен видеть его! Должен помнить: он силен, хоть и утратил, слава Хаору, свой Дар! Надеюсь, что утратил! Но он силен! И он идет! Терпи, Черенок! То воля Хаора!

— Сирхар, отчего твое «волшебное око» потемнело?

— Там тоже ночь, Черенок…

Ночь была теплой и тихой. Согретые вином, отяжелевшие от еды воины перебрасывались ленивыми, медленными словами. Девушки, тоже сытые, теплые и мягкие, как ночной воздух, щурили на огонь блестящие глаза и потягивались, как миуры. Их время еще не пришло. Оно наступит, когда взойдет над темными кронами невидимая отсюда златоликая Уна. Подвижное пламя костра пожирало дрова и обглоданные кости.

Нил, благодушный, как напившийся крови котоар, сидел, опираясь широкой спиной на ствол сантаны. Слева от него, поглаживая могучее белое плечо, сидела на корточках нарумяненная девушка. Справа подруга ее, грудастая и игривая, покусывала мятое большое торионово ухо. Третья девушка, положив светловолосую головку на волосатую ногу Нила, гладила его опытной ручкой по сытому животу. Солдаты, принявшие великана в свой круг, как родного, то и дело отпускали в адрес его грубоватые шуточки. Нил был приятен еще и тем, что не обижался по пустякам. А уж минувшей ночью он показал себя молодцом! «Не попал бы к вам — совсем бы ошалел! — признался он новым приятелям. — Где ж это видано, такого здоровяка, как я, — без баб? Не понимают солдата благородные! Говорю ему: возьмем девку в Ангмаре! Пусть с нами плывет! Так нет же!»

Воины цокали сочувственно: «О! Нил — человек! Свой в доску!»

О женщинах солдату приятно поговорить. Но лучше — без женщин. Оно так: с бабами — о службе, на службе — о бабах! Нынче же говорили о мечах. Вспомнили все: от хорских сабель до имперских унрасов. Даже пертид, мифическое оружие русов, о котором и не знали ничего, вспомнили. А уж какой меч лучше — это спор давнишний. Большинство стояло за прямые, конгские, но немало нашлось сторонников и у кривых, хорских, клинков.

— По мне, — сказал Нил, поглаживая одну из девиц по бархатистой спинке, — что прямой, что кривой — чем больше, тем лучше! Помню, ехали мы как-то…

Но его перебили. Серьезный разговор, нечего байки травить.

— Сурта надо позвать! — предложил кто-то. — Сурт верно скажет!

— А ну его! — отмахнулись сторонники прямых лезвий. — Известное дело, сам хорскими машет! А мужик дерьмовый, без уважения! Известно!

— А я позову! — сказал чернобородый воин родом из Хорана. — Вот пусть и скажет, чем хорская сабля лучше конгского клинка. Язык-то у него — будь здоров!

— Что — да, то — да! — подтвердило несколько голосов.

Подбросили в костер, и пламя вспыхнуло, выбросив сноп искр. Хорошо горит смолистое дерево, ярко! Девушек послали за вином. Сразу трех послали, а то еще перехватит кто по дороге! Для верности надо было б и кому из мужчин пойти, но лень. Впрочем, вернулись все три. Принесли бурдюк хорского и кувшин харуты — тем, у кого брюхо озябло. Кто-то воткнул в дерево кинжал — повесить бурдюк. Зашипело вино, расплескиваясь по кружкам. Одна из девиц Нила наполнила огромный рог и принялась поить великана под хихиканье и болтовню. Вино текло по широкой груди Нила. Но вытекало немного. Основной поток с клекотом вливался в просторную глотку.

— А вот и Сурт! — закричал кто-то.

Явился. Навеселе, ловкий, длиннорукий. Сабельные ножны — врастопыр. Дракон! Только маленький — с ящерицу. Сграбастал одну из девушек, смочил горло харутой и пожелал узнать, кто тот идиот, кто сравнивает конгскую железяку с его умницами. Ежели есть такой, пусть встанет, и он, Сурт, выпустит ему жирок раньше, чем тот скажет: О!

Солдаты переглянулись. Нет, от пьяного Сурта толку не будет! Зря звали. Только настроение поломает.

— Я! — сказал десятник, заглотив еще харуты и так стиснув девчушку, что та жалобно пискнула. — Я любого вздрючу. Любого здоровенного беловолосого барана. Хоть с мечом, хоть с колючей шишкой на веревке! — Сурт имел в виду Начальника Внешней Стражи. Но Нил, краем уха поймавший обрывок насчет здоровенных беловолосых баранов, заинтересовался.

— Что там вякает этот грабастый? — осведомился он негромко у девушки, что лежала на его коленях.

— Да не слушай его, миленький! — обеспокоенно принялась уговаривать девушка. — Так, болтает спьяну. Тебе-то что?

— А то пойдем? Ночь — в самую пору! — предложила ее подруга, поглаживая Нила по животу.

— Поспеем! — Великан смахнул ее и приподнялся, оторвав торс от древесного ствола.

Сурт тем временем, при полном молчании слушателей, вовсю распинался о трусливых северянах и собственной храбрости. В одной руке десятник держал кружку с харутой, в другой — девушку. Он ощущал себя подлинным героем: ну, кто посмеет бросить ему вызов?

Вдруг десятник с беспокойством ощутил, что ноги его потеряли опору, хотя не так уж он был и пьян. Он даже выпустил девушку, тут же отбежавшую в сторону. Но чашку, как истый солдат, держал в кулаке. Харута, впрочем, вся вылилась.

— Что ж это ты болтал, козявчик, насчет беловолосых северян? — нежно спросил Нил. — Продолжай, я послушаю.

Трудно выглядеть грозным, когда тебя подняли за шиворот.

Но лицо Сурта действительно стало грозным. Для тех, кто видел. Нил же наблюдал лишь стриженый затылок.

— Молчишь? — так же ласково спросил великан.

И прежде, чем рука десятника нашла эфес, он вдруг ощутил резкую боль пониже спины и еще то, что быстро летит по воздуху. Куст, в который он приземлился, смягчил падение, но оказался довольно колючим.

Пока Сурт ворочался там, проклиная всех богов и северян разом и по частям, Нил невозмутимо вернулся на свое место и притянул к себе девушек.

— Погорячился я, — добродушно сказал он выпучившим глаза воинам. — Ну болтает спьяну человек, и пусть ему! Дай-ка мне, мурочка, винца! И сама, сама хлебни! И ты, киска, на, на!

Его спокойствие и воркующий басок заставили девушек забыть, кто именно сейчас задом вылезает из кустов, бормоча страшные угрозы.

Наконец Сурт выбрался. Колючки торчали у него из одежды. Три воткнулись прямо в лицо, но мечник не замечал их. Жалобно всхлипнули сабли, покидая ножны.

— Сурт, о! Сурт! — несмело произнес кто-то из воинов.

Десятник бросил на говорившего такой взгляд, что тот прикусил язык, облившись потом.

Шагом твердым и неспешным подошел Сурт к балагурящему Нилу. Так мясник подходит к быку.

Он остановился перед сидящим воином.

— Ты! — выплюнул он. — Паскудный жирный белобрысый протухший слизень!

Нил поднял голову.

— А, это ты, малыш! — сказал он рассеянно и вновь переключил внимание на девушек.

— Мать твоя, — раздельно говорил Сурт, — болтливая грязная шлюха! Отец твой — черный дрянной подземный паук с откушенным членом! Сестры твои…

Нил перестал тискать девушек. Он слушал Сурта так, как слушают актера. Цокал языком, когда сравнение казалось ему особенно удачным. Когда же десятник уподобил его семя слизи, что выделяет страдающий поносом на шестнадцатый день болезни, Нил дважды хлопнул толстыми ладонями.

Тут наконец Сурт понял, что выглядит комедиантом. И замолчал. Глазки его метнули молнии. Он готов был тотчас зарубить Нила: плевать ему на наказание! Но опасался, что из-за застилающей глаза ярости случайно заденет одну из девушек, лианами обвившихся вокруг великана. Они-то понимали, что ему угрожает, и хотели по-своему защитить. Это было трогательно. Но не для Сурта.

Десятник бросил в ножны один из клинков, схватил за плечо ближайшую из трех и дернул к себе. Девушка завизжала.

Добродушное лицо Нила вмиг стало безумной маской. Его длинная рука сцапала лодыжку Сурта, и десятник снова оказался в воздухе. Взмахнув им, как палицей, гигант зашвырнул мечника в злополучный куст.

Но на сей раз северянин к девушкам не вернулся. Похлопав себя по бедру и обнаружив, что меча при нем нет, Нил, на глазах у изумленных солдат, выворотил из земли небольшое деревце, обломил тонкую верхушку, и в руках его оказалась дубина в десять минов длиной, с тяжелым, облепленным землей комлем, из которого, как клыки, торчали белые обломки корней. Уперши ее в землю, наклонив голову, он ждал, пока десятник выдерется из куста и, окровавленный, ослепший от ярости, бросится к нему с мечом в руке…