Тонкие руки, выступая из пышных складок голубых газовых рукавов, поддерживали флейты.

Перед оркестром небольшая группа женщин окружала ту, что так поразила Алису на площади. Все были одеты как для самого торжественного приема: плечи прикрыты кружевом или прозрачным шелком; шеи, руки, волосы сверкали драгоценностями, и иные из них казались очень старинными. Две выдающиеся особы сидели по обе стороны от хозяйки. Одна — огромная женщина с обезьяньим лицом, в обтянутом платье из черной парчи, которое подчеркивало каждую складку жира, особенно на толстом животе; она слушала концерт с партитурой в руках. Волосы, подстриженные по-мужски, багровые щеки и нос, мешки под глазами еще больше подчеркивали грубость ее лица; бабочка, усыпанная бриллиантами и изумрудами и не слишком умело прикрепленная к седым, чуть ли не наголо подстриженным волосам, была единственным проявлением кокетства, какое она себе позволила. Описать вторую, очень тощую» — значит перечислить подробности совершенно нелепых гардероба и косметики: лицо с тяжелыми челюстями и запавшим ртом, обличающим отсутствие зубов, казалось размалеванным самыми кричащими красками, была она в шароварах, с плеч стекали потоки серо-голубого газа. А между ними обеими — в белой тунике, ниспадавшей скульптурными складками, увенчанная серебряными лаврами — царила Титания. Алису снова потрясла ее красота, еще выигравшая рядом с двумя этими чудовищами. Ее окружало девять или десять женщин разного возраста; некоторые — совсем юные, верно, только начали выезжать в свет. Все замерли неподвижно, словно статуи.

Молодой человек подошел к главной группе, постоял у них за спиной и, едва оркестр кончил играть, поцеловал руку, а потом и щеки той, кого Алиса в этой странной обстановке могла уже считать почти что знакомой. Прекрасная женщина, увенчанная лаврами, милостиво улыбнулась. Потом встала, словно подброшенная пружиной, подошла к музыкантам, погладила по щеке одну из ангелочков-флейтисток и завела разговор с дирижером оркестра. Не глядя, она протянула руку, толстая обезьяна заковыляла к ней, опираясь на узловатую деревенскую палку, совершенно неуместную в этой зале, и подала партитуру.

Алиса видела, как ее провожатый целовал руки, щеки, лоб у женщин, сразу заговоривших во весь голос, словно вознаграждая себя за вынужденное молчание во время концерта. Он сказал что-то самой старой, той беззубой, и она, похлопав его веером по плечу, разразилась хохотом, рванувшим воздух, словно карканье стаи ворон. Испугавшись этого лица, Алиса перевела взгляд на стену, но там огромное зеркало отразило всю картину, и ей почудилось, что, несмотря на расстояние, она видит голые десны старухи. Когда легким, уверенным шагом юноша снова подошел к ней, Алиса заметила, что он еще красивее, чем показался вначале, на секунду она даже почувствовала искушение потрепать его прекрасные волосы. И, снова увидев детскую улыбку на этом, безусловно, мужественном лице, она ощутила легкое головокружение.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Алиса! Алиса Боуэн! А вас? — ответила она, не принимая обращения на «ты».

— Раз уж мы находимся в доме Титании, можешь звать меня Пек.[110] Можешь звать меня как угодно! Пойдем, Титания и остальные хотят познакомиться с тобой.

Не успели они сделать и шага, как дверь с шумом распахнулась. Вбежала бледная пожилая служанка, поправляя наколку. Задыхаясь, она крикнула:

— Синьора! Командор вернулся! Паоло нарушил приказ! Он впустил его, синьора!

Женщины пришли в неописуемое волнение. Многие вскочили, накинули свои шали, бросились к Титании, а та, пораженная известием, уронила партитуру на пол. Могучая женщина-солдафон задрожала, как тонкий листочек; ковыляя и опираясь на клюку, она побежала к своему месту и там неуклюжей ручищей сорвала с головы драгоценную бабочку и попыталась засунуть ее в вырез платья, но не смогла и спрятала под подушкой кресла. Музыканты разложили ноты и инструменты по местам и в ожидании застыли перед пюпитрами. Лицо хозяйки напряглось, и Алиса вновь увидела это выражение разгневанной богини, так глубоко поразившее ее при первой встрече. Она величаво подняла руку, словно призывая свою паству к спокойствию.

Молодой Пек подтолкнул Алису в угол зала и сам спрятался там за ширмой. Алиса же была настолько растерянна, что невольно приняла участие в уже начавшейся сцене. Вслед за перепуганной служанкой вошел мужчина, и в нем Алиса узнала того, кого видела днем в гондоле. По его дыханию было ясно, как быстро взбежал он по лестнице. Он был необыкновенно высок ростом, но фигуру его портило грушевидное брюшко, оттопыривающее серый жилет, все остальное в его наряде было черным, как у священника Похоже было, он вот-вот лишится чувств. Он закрыл глаза руками, не то ослепленный ярким светом после полной темноты, не то не в силах превозмочь ужас перед явившимся его взору зрелищем. Густые брови показались епде более щетинистыми, когда он отнял руки от лица. Пошатываясь, он — двинулся к сбившимся в кружок женщинам. Голос Титании остановил его, глубокий, низкий голос, привыкший повелевать. Благородство тембра, ясность выражений не вязались с искаженным, гневным лицом и пылающим взглядом женщины.

— Итак, вы осмелились прийти? Если память не изменяет мне, вы заявили, что никогда не переступите порог моего дома. Помню, вы поклялись в этом!

— Да!.. Да, это так!.. — отвечал командор, видимо сам не понимая, что говорит, и продолжал свой путь. Вдруг беззубая старуха схватила узловатую палку, которую ее перепуганная жирная подруга прислонила к креслу, подняла ее обеими руками и, словно малосильный ледокол или некая хрупкая преграда, двинулась навстречу непрошеному гостю. Теперь, когда он дошел до середины залы, под искристым светом люстр стали заметны его полное изнеможение, смертельная бледность, физическая немощь, хотя по осанке этого нельзя было ожидать. Да он старик! Такой же старик, как дряхлый Казанова из повести! — подумала Алиса, и дрожь отвращения пробежала по ее телу. Пришелец протянул руки, схватил палку за середину и быстрым сильным рывком отшвырнул в сторону старуху, вцепившуюся в ее концы; та покачнулась и упала, как перевернутый на спину жук, подле кресла с золочеными ручками. — Да, это так! Так я и говорил! — продолжал он, переведя дыхание. — Но сегодня я узнал, что вы собираетесь дать концерт и этим вечером начинаются репетиции. Музыка, всем известно, укрощает зверей, даже самых свирепых. Эта мысль и побудила меня прийти. — Он подошел к Титании и с силой сжал ее руку. В наступившей тишине слышно было только сдавленное яростное карканье упавшей старухи. Умоляющим голосом, не соответствующим его решительным, резким движениям, командор продолжал: — Титания, брось этого пажа! Еще не поздно отказаться от твоего безумия! Титания, приди в себя! — И тут же, оставив умоляющий тон, грозно закричал: — В твои годы, несчастная, безумная женщина, ты стала всеобщим посмешищем!

И тут все, от старухи, стенавшей в кресле, до ангелочков с картины Мерлоццо де Форли, словно только и ждали этих слов, перешли в наступление. Толстуха с обезьяньим лицом наконец победила охвативший ее мерзкий страх. Она встала, поискала свою палку и, не найдя, оперлась о спинку кресла. Голосом возчика она стала осыпать пришельца самой отборной, неслыханно бесстыдной бранью. Вторая достойно ее поддерживала. Они рычали и ругались, а командор по-прежнему дергал за руку Титанию, которая, казалось, только одна и была потрясена его словами. Беззубая встала, поправила свои золотистые босоножки и бесчисленные шали и, словно кошка, бросилась к этой паре.

Тут из-за ширмы появилась рука молодого человека и потянула к себе Алису — она, как загипнотизированная, не могла оторвать глаз от происходящего; юноша нетерпеливо потащил ее к двери, и они вошли в обширную сводчатую библиотеку.

— Графиня Мустацца очень отважна, но глупость губит ее и вредит Титании, — объяснил он. — Сейчас, как всегда, явится полиция. Лучше нам сбежать.