— Ты-то как, Федя, сыночек?..

Фазыл молчал.

— Вот видишь, какое у нас с тобой горе случилось, — тихо и печально проговорила тётя Фрося. — И не успели мы, не успели даже своими руками светлые глазоньки её закрыть, последнее слово её услышать…

Фазыл продолжал молчать, лишь дышал тяжело и прерывисто. Рустам не выпускал из своей руки его ладонь. Она снова начала дрожать.

Главврач завязал в узелок орден, медали и подошёл к тёте Фросе.

— Возьмите это и бережно храните. Ваша дочь была настоящим солдатом. Родина будет вечно гордиться такими дочерьми и так жн вечно чтить их светлую память!..

Тётя Фрося бережно приняла узелок и прижала его к груди.

— Катя!.. Катенька!!. — простонала она.

И столько было в этом стоне тоски и отчаяния, что Аня рухнула на диван рядом с тётей Фросей и плечи её затряслись в беззвучных рыданиях.

«Да, несчастье многолико, — горько размышлял Рустам. — Мне думалось, что я самый несчастный человек на земле… Но у меня хоть и глаз нет, зато есть большая и светлая любовь. Верность любимой в любых невзгодах. И… может быть… надежда на выздоровление, прозрение… Маленькая, слабая, но надёжна. А какими надеждами жить сейчас этой бедной старушке? Что светлого и радостного ждёт её впереди? Фазыл, конечно, её не оставит… Да, теперь на Фазыла одна только и надежда!»

Между тем врач с фотографией в руке подошёл к Фазылу.

— А это вам. Катя передала её Ане и попросила: «Если каким-нибудь чудом он приедет сюда или ты его где-нибудь встретишь, передай прямо в руки, а не приедет, и не встретишь, вышли туда, где он будет жить».

Фазыл и сейчас помнит историю появления этой фотографии.

Неожиданно ему дали увольнительную в город. В то время это считалось непозволительной роскошью. Фазыл чуть ли не бегом побежал к дому тёти Фроси. Катя, на счастье, была дома.

— Пойдём, погуляем по парку, — едва переступив порог, предложил он. — У меня, есть несколько свободных часов.

— Ой, правда? — радостно всплеснула руками Катя. — И сфотографируемся, ладно? Страх, как люблю фотографироваться!

— Согласен, — коротко ответил Фазыл.

— Ну тогда, Федя, ты иди и подожди меня у фотографии. А я тут… немножко причепурюсь. Я недолго, совсем недолго, — заверила Катя, заметив на лице Фазыла огорчение, и не удержалась, чтобы кокетливо не повести большими голубыми глазами.

Фазыл не понял, что значит «причепурюсь», но спрашивать не стал и ушёл.

Катю он увидел ещё издалека, и ахнул от изумления. «Да такой девушки не только в Нальчике, на всём Северном Кавказе не найти! Да что там Северный Кавказ! Во всём мире только одна такая создана…»

Такой Катя ему теперь всегда и вспоминалась. На ней лёгкое шёлковое платье, светло-русые косы закинуты за спину. На ногах белые туфли с высокими каблуками. На нежном запястье сверкают золотые часики. Лицо открытое, сияющее, взгляд больших голубых глаз весёлый и задорный.

Несмотря на то, что они находились в самом центре многолюдного города, Фазылу неудержимо захотелось тут же нежно и страстно прижать Катю к груди, крепко поцеловать её. Но он лишь осторожно взял любимую иод руку. Они вошли в фотосалоп.

— Когда со мною рядом такой орёл, ястребы, разлетайтесь! — никого не стесняясь, с шутливым вызовом громко сказала Катя, и сама же первая весело рассмеялась.

Так и запечатлел их фотограф: Фазыла с напряжённо застывшим от смущения лицом и взглядом, полным немого очарования, и Катю, задорно улыбающуюся, лёгкую, воздушную и стремительную, словно ласточка.

Фазылу вдруг показалось, что глаза Кати на фотографии ожили, губы дрогнули в улыбке. Он испуганно отвёл взгляд от снимка и поспешно спрятал его в карман.

— Ну, что ж, просьбу Кати мы выполнили. Фотографию вручили именно так, как больше всего желала покойная, — голос главврача неожиданно снова стал озабоченным и деловитым.

Нередко так, намеренно уходя в дела, в придуманные заботы, люди спасаются от душевного смятения. Повернувшись к Ане, которая перестала наконец плакать в заботливо хлопотала возле тёти Фроси, он спросил:

— Кажется, одна из комнат рядом с аптекой свободна? Проводите туда гостей, пусть отдохнут. Сегодня у них было от чего устать. Да, тяжёлый, драматически тяжёлый день.

Он снял и снова начал протирать очки.

— Что вы?! — встрепенулась Аня, — Они ко мне пойдут.

— К вам?.. Столько человек в одну комнату? Я, милочка, ценю вашу отзывчивость и благородство… Только… Впрочем, поступайте, как считаете нужным. Хочу только ещё раз, на всякий случай напомнить, — комната рядом с аптекой свободна.

Фазыл помог тёте Фросе подняться с дивана. Попрощавшись с главврачом, они вышли из кабинета. Аня взяла под руку Рустама.

По улицам им пришлось идти недолго. Неподалёку от госпиталя стояло четырёхэтажное здание, угол которого был снесён снарядом. В нём и жила, оказывается, Аня.

В комнате было тепло. Особой мебели здесь не было, но стол, несколько стульев и кровать, аккуратно застеленная стареньким выцветшим покрывалом, придавали комнате ничем не заменимый домашний уют. В одном углу стояла этажерка с книгами, в другом висело зеркало в деревянной с потрескавшейся краской раме. На стене — фотография: Аня рядом с каким-то майором. Вот и всё, видно, богатство, которым располагала Аня. И всё-таки комната не выглядела пустой, бедной. На всём лежала печать заботливой и искусной женской руки, вкуса хозяйки и желания сделать своё жилище как можно привлекательнее и уютнее.

Едва войдя в комнату, Фазыл поспешил усадить ослабевшую от потрясения тётю Фросю на стул. Но тут к нему подбежала Аня и горячо зашептала:

— Что ты делаешь, Федя? Её надо немедленно уложить в постель.

Она повесила на вешалку пальто Рустама, усадила его на один из стульев и спешно разобрала постель.

Тётя Фрося легла и закрыла глаза. А Аня побежала на кухню. Фазыл тоже сел и начал, сам того не желая, молча разглядывать нехитрое убранство комнаты. Снова, как и в кабинете главного врача, воцарилась гнетущая тишина. Каждый был занят своими невесёлыми мыслями.

Вошла с большим чайником в руках Аня. Тётя Фрося, опершись на локоть, выпила налитого ей чаю с сахаром и попросила:

— Аня, доченька, а теперь расскажи нам, когда и где вы похоронили нашу Катю.

— Может быть, не сейчас, тётя Фрося…

— Расскажи, расскажи. Теперь уже всё одно — ничего не поправишь, а сердцу материнскому каждое слово о дочери дорого.

— Вчера, тётя Фрося, после обеда. Госпитальный двор еле вместил всех, кто хотел проводить её в последний путь. Даже Пётр Максимович с каким-то генералом специально прилетели. Весь госпиталь: раненые, которые могли ходить, врачи, медсёстры; нянечки — все проводили Катю на кладбище. Я ехала на машине у Катиного изголовья. Когда гроб с её телом установили над могилой, Пётр Максимович сказал такую прочувствованную речь, что редко, кто не заплакал. Даже солдаты, прошедшие все ужасы войны, насмотревшиеся на сотни и сотни смертей, терявшие не раз родных и близких, боевых друзей своих, и те не могли сдержать слёз.

Аня замолчала, торопливо и сама отхлебнула чаю, боясь снова заплакать. Потом, справившись с собой, продолжала:

— … Глянула я вокруг — кто носовым платком, а кто и по-мужски, кулаком, вытирает глаза. В конце не выдержал и сам Пётр Максимович. Голос его охрип, а потом он и вовсе не смог говорить. Отвернулся в сторону — а куда отвернёшься, когда вокруг народ? — и только плечи вздрагивали…

— Товарищ Шакиров, — повернулась Аня к Рустаму. — А вы помните майора… Нет, тогда ещё капитана Солдатова? Кстати, он теперь мой муж…

Аня снова умолкла, посчитав, что последняя фраза может прозвучать сейчас несвоевременным и неуместным хвастовством.

— Помню, помню! — оживился Рустам. — Такой подтянутый был, всегда выбритый, аккуратный. И к воинской дисциплине прямо-таки неравнодушный.

— Он и сейчас такой, — голос Ани потеплел. — Так вот, он тоже выступал на похоронах. И о вас вспомнил. «Замечательного, — сказал, — мужества и стойкости, необыкновенных душевных сил человек. Катя, которая вынесла его на себе с того страшного минного поля, не раз, даже перед самой смертью, восхищалась его поистине железной выдержкой и чувством солдатского долга».