— Вы бы, товарищи, прошли в своё купе, — раздражённо посоветовал кто-то. — Там и целовались бы, не загораживали бы людям прохода!..

— Сейчас, сейчас… — извиняющимся голосом проговорил Пётр Максимович, смахивая кулаком набежавшие слёзы.

В вагон еле протиснулись и Халмурадов с Евдокией Васильевной. Все вместе они действительно прошли в первое же освободившееся уже купе. Подождав, пока пройдут самые волнующие минуты встречи так долго не видевшихся и истосковавшихся друг по другу родных людей, Халмурадов шагнул к Петру Максимовичу и раскрыл объятия.

— Давай встретимся по-нашему, по-узбекски, — сказал он, крепко обнимая гостя.

— Ох, спина! — приглушённо охнул Пётр Максимович. — Если так встречаются по-узбекски, то половина узбеков должны быть горбатыми.

— Ничего, — улыбнулся Халмурадов. — Объятья добрых друзей и горбатого распрямят.

Между тем все пассажиры уже покинули вагон. Стих возбуждённый гомон, прекратилась сутолока. А в купе всё говорили и говорили. Казалось, вопросам, порою самым неожиданным, не будет конца. А то вдруг замолкали и молчали подолгу, лишь изредка поглядывая друг на друга, заплаканные и счастливые.

Наконец не выдержал проводник. Заглянув в купе, он сдержанно проворчал:

— Мне тут прибираться надо, товарищи, и вагон закрывать. Разговаривать и в зале ожидания можно.

— Да, да… — спохватился Пётр Максимович.

Они вышли и направились в купе, в котором ехал Рагозин. Пётр Максимович нагнулся было к загодя снятым с полки чемоданам, но Халмурадов опередил его, и все они гуськом пошли к выходу.

Дожидавшийся внизу на перроне Сабир подхватил из рук Халмурадова тяжёлые чемоданы и понёс их к машине.

Опять первой спрыгнула с подножки Света.

— Пап! — тут же повернулась она к вагонной двери. — Давай руку.

Пётр Максимович был очень взволнован встречей. В движениях его появилась совсем но свойственная ему суетливость: он то поднесёт к лицу и долго наслаждается ароматом подаренного ему огромного букета невесть где раздобытых цветов, то вдруг начнёт торопливо шарить в карманах, искать платок, чтобы вытереть всё набегающие и набегающие слёзы радости и счастья.

Как только машина въехала в кишлак, грянула весёлая музыка. Послышались ритмичные удары дойры — узбекского бубна, торжествующе протрубил карнай, повёл щемяще нежную мелодию сурнай. Этого но ожидали даже Евдокия Васильевна со Светой. Ведь время-то было уже такое позднее!

Петра Максимовича встречал чуть ли не весь колхоз.

На площади у школы, освещённой неровным, колышущимся светом множества факелов, выстроились в линейку пионеры. Вокруг четырёхугольной деревянной трибуны шумели сотни и сотни человеческих голосов.

С машины соскочили сначала Халмурадов, а за ним Пётр Максимович, из кабины вышли Евдокия Васильевна со Светой. На площади раздались аплодисменты, послышались приветственные возгласы:

— Хуш келибсиз! Добро пожаловать, дорогой гость!

Как только Пётр Максимович, Халмурадов, Евдокия Васильевна и Света направились по знаку Ахмаджана-ака к трибуне, снова вспыхнули аплодисменты, заиграла музыка.

Председатель колхоза взял за руку совсем уже онемевшего от радостного изумления и смущения Рагозина, притянул к себе и тоже крепко обнял.

— Добро пожаловать, дорогой наш гость! — с чувством проговорил он.

Потом Ахмаджан-ака глянул с трибуны вниз и крикнул:

— Джамалитдин!

— Я здесь, — отозвался стоявший за спиной председателя, плотно укутанный в тёплый ватный халат Джамалитдин-ака.

На дворе давно уже стояла весна, но проклятая рука никак не унималась. А от неё и какая-то непонятная лихорадка била и била, да так, что порою зуб на зуб не попадал. Вот и старался бригадир одеться потеплее.

— Надевай! — распорядился Ахмаджан-ака.

Петра Максимовича тут же заставили снять пальто и надели на него красивый бекасамовый халат, перепоясали шёлковым поясным платком-белбагом. Шапку тоже пришлось снять и заменить её на расшитую тюбетейку. В соответствии с требованиями традиционного гостеприимства, нарядив гостя в национальный костюм, Джамалитдин-ака тоже обнял Петра Максимовича. Площадь снова разразилась дружными аплодисментами, взлетела к небу ликующая песня сурная, ей внушительно, прерывистыми рокочущими вздохами вторил карнай под ритмичную дробь дойры.

Света глянула на отца, всплеснула руками и расхохоталась.

— Ну, будет, будет! — дёрнула за руку дочь Евдокия Васильевна, сама с трудом сдерживаясь, чтобы тоже но рассмеяться. Уж слишком необычно выглядел Пётр Максимович в этом непривычном для него да и никогда не виданном одеянии.

Председатель поднял руку, призывая собравшихся к тишине.

— Дорогие товарищи! В гости к нам приехал Пётр Максимович Рагозин — герой войны, возглавлявший в тылу врага грозный партизанский отряд. Фашисты этого отряда как огня боялись. Потом Пётр Максимович участвовал в окончательном разгроме немецко-фашистских захватчиков и в изгнании их со священных пределов нашей Советской Отчизны. Только недавно вернулся он из-за границы на Родину. Так скажем же ещё раз нашему дорогому гостю: «Добро пожаловать! Хуш келибсиз! Мы от всей души рады вашему приезду!..»

— Добро пожаловать! Хуш келибсиз! — многоголосым эхом тут же разнеслось по площади.

Школьники замерли в торжественном пионерском салюте.

После этого Джамалитдии-ака взял протянутый ему тётушкой Санобар дастархан и вручил его Петру Максимовичу. Беспрерывно улыбающийся от переполнивших его радостных чувств, от смущения и благодарности к этим незнакомым людям, устроившим ему такую торжественную и душевную встречу, он принял дастархан и глубоко поклонился собравшимся. Отломил от лепёшки кусочек и положил в рот.

Школьники запели партизанскую песню:

Песня стихла. Колхозники начали расходиться с площади. А те, что были на трибуне, во главе с Ахмаджаном-ака направились к дому тётушки Санобар. По дороге к ним присоединилась Мухаббат. Она крепко обняла Свету и зашептала ей на ухо:

— Поздравляю тебя, подруженька, от всей души поздравляю. Замечательный у тебя отец!

В комнате Евдокии Васильевны собрались мужчины, а там, где жила тётушка Санобар, — женщины.

Пётр Максимович в недоумении глянул на Халмурадова. Тот сразу понял причину этого недоумения и с улыбкой пояснил:

— Традиция, дорогой Пётр Максимович, традиция… Может быть, и не совсем правильная, и устаревшая, не прочно укоренившаяся. Успокойтесь, никого это не обидит. Да и посади сейчас женщин вместе с нами — они же окаменеют от смущения — так уж с пелёнок воспитаны — кусок, как говорят, им в горло не полезет. Да, традиция — вещь цепкая, хотя против многих из них, самых вредных, мы настойчиво и решительно боремся. А уж эту безобидную сейчас прямо разрушить нет, думаю, никакой надобности, да смысла. Только вечер испортим.

Пётр Васильевич лишь пожал плечами в ответ, будто говоря: «Традиция так традиция. Просто странно с непривычки».

Началось весёлое и шумное застолье.

Правда, традиция всё же была отчасти «нарушена».

Света, как вошла с отцом в дом, так больше от него не отходила ни на шаг. Она нежно положила ему руку на плечо и с любовью вглядывалась в родное, покрытое сетью морщин лицо, в поредевшие, густо присыпанные сединой волосы.

Пётр Максимович кого-то всё время искал взглядом.

— Света, — не выдержал он наконец, — почему это Рустама Шакирова не видно?

— Они с Фазылом в Одессу уехали. Рустам хочет показать свои глаза профессору Филатову.

— Гм-м… Да… хорошо, — замялся в нерешительности Пётр Максимович. — А Фазыл знает, что в Одессе… Катя?

— Как, папочка, и ты об этом знаешь? — изумлённо и тревожно воскликнула Света.

Она ведь думала, что отец приехал в кишлак прямо из Москвы.