Рустам загадочно улыбался.

У Мухаббат ёкнуло сердце. Томительное чувство охватило её, пресекло дыхание. Девушка прижала фотографию к груди.

Отзовись, Рустамджан!

Мухаббат положила на место портрет, вышла на веранду.

Что это — там, возле сарая?.. Могила!.. Ой, как можно! Ведь это обыкновенная яма, я сама её выкопала вместе с мамой. Брали из неё глину и лепили кирпичи для починки тандыра.

Сердце щемит, ноет. Рустам писал после злосчастной размолвки: «Теперь я буду давать о себе знать постоянно. Хоть две строчки, а напишу: «Жив, здоров, обнимаю, желаю всего самого-самого. Твой Рустам». Никакие бои я сражения не помешают мне».

Так почему же он молчит? Почему?!

Скрипнула калитка. Мухаббат вздрогнула. Ведь она так ждала и так боялась, что ожидание может обернуться бедой!

Вошла Света Рагозина. Всем на удивленье, она очень быстро освоила разговорную узбекскую речь. Втайне она гордилась этим, а иногда не упускала случая поставить в неловкое положение какого-нибудь парня, полагающего, что приезжая — ни бум-бум по-узбекски. Скажет при ней парень приятелю солёное словцо, а Света ему в ответ по-узбекски:

— Нехорошо, йигит, надо бы выбирать выражения.

Парень готов сквозь землю провалиться. А Света хохочет. Она вообще любила посмеяться. Казалось бы, и повода для смеха нет. Отец на фронте, точнее — за линией фронта, партизанит. Письма от него редко приходят. Сама болеет, с сердцем у неё что-то, мать тоже не может похвастаться здоровьем. И всё равно Свете только повод дай.

Жизненных сил в ней много.

Она и к Мухаббат пришла весёлая, улыбающаяся. Однако, завидев подругу, осеклась:

— Что с тобой, Мухаббаточка, на тебе лица нет!

— Да так… Предчувствия томят. Рустам не пишет и вообще…

— Ох, эти мне предчувствия! В мирное время — и то письма иногда теряют. А сейчас война. Думаешь, Рустам уехал на фронт для того только, чтобы письма тебе писать? Ему, понимаешь, ещё и воевать приходится. Без паники, подружка. Главное — без паники!

— Тебе хорошо говорить. Ты недавно получила письмо от Петра Максимовича.

— Ну да, получила. И, между прочим, в нём были такие строки… Я однажды читала их тебе, но сейчас напомню. «Каких только удивительных встреч не бывает на белом свете! Представьте себе, мои дорогие, к нам препожаловал в гости ваш «грозный» квартирный хозяин — милейший Рустам. Фамилию его не называю — вы её знаете. Пишу-то я в особых условиях. С ним я и пересылаю это послание».

— Помню… Я всё помню. Но мне-то письма нет, нет ни словечка.

Странное это обстоятельство сбивало с толку и Свету. В самом деле. Папа переслал письмо с Рустамом. Почему же тогда Рустам молчит?.. И всё равно Света что-то говорила, успокаивала подругу.

— Ho надо, Светочка, я понимаю… Душа болит.

— Идём прогуляемся. Сегодня выходной день. Расщедрился председатель колхоза, хоть никаких особых поводов для этого нет. Сводка Совинформбюро короткая: «В течение семнадцатого апреля на фронтах существенных изменений не произошло».

— А зачем повод? Просто наш раис дал людям отдохнуть. На фронте и то, говорят, солдат во второй эшелон отводят, чтобы дух перевели.

— Верно. Тем более. Выходной — пошли гулять, — Света чуть ли не насильно надела на Мухаббат пальто и повела к калитке. На прощанье сказала тётушке Санобар:

— Не забывайте нас, Санобар-хола. Мама и тётя Хаджия соскучились но вас.

— Зайду, доченька. Обязательно загляну.

Подруги вышли па улицу. Прошли немного — дорогу им перебежал чёрный кот. Здоровый, толстый.

— Чёрный кот! — весело вскрикнула Снега. — Дурная примета… Только это чепуха. Если бы неё дурные приметы сбывались, на земле не осталось бы ни единой живой души. Бегали бы только чёрные коты.

— Но ведь существуют и добрые приметы.

— Пустое. В старину тёмные люди их выдумали, а мы верим. Смешно!

— Может быть, ты и права, Светаджан. И всё равно… Хочешь, расскажу тебе одну вещь? Только это секрет.

— Ой, люблю секреты! — Света на ходу крепко обняла подругу, они споткнулись и чуть не упали. — Рассказывай поскорее.

— Сейчас… Знаешь, Света, когда уехал Рустам и я осталась одна, я… выбрала звёздочку… Небесную звёздочку. И сказала сама себе: «Эта звёздочка Рустама. Она светится — он жив»…

Света расхохоталась.

— Вот молодец! Значит, Рустам будет жить вечно.

— Погоди, — Мухаббат взяла подругу за руку. — Но до смеха мне. Я тоже так думала… Надеялась. А звёздочка вдруг покатилась, покатилась и исчезла!..

— Показалось тебе со страху. На месте звёздочка. Куда ей деваться?

— Страшно мне… Не видать звёздочки. Ослепла я, что ли?

— Я на тебя рассержусь, подружка. Заладила одно и то же. Звёздочка исчезла, писем нет. Может, и есть тебе письмо. Только Ильяс-почтальон, говорят, вторые сутки пьёт без просыпу. Никогда такого с ним но было. Ну, выпьет малость, а тут как с цепи сорвался…

Она не договорила — навстречу им тяжело шагал Ильяс-палван. Небритый, в глазах тоска, смятение, боль. Богатырь шагал и ничего не видел. Он чуть не налетел на подруг. Света тут же съязвила:

— Ассалам алейкум, Ильяс-ака! Что же это вы знакомых не замечаете… Спешите на лекцию о вреде алкоголя?

Ильяс вздрогнул, остановился как вкопанный. Потом невидящие глаза его уставились на Свету, и девушка съёжилась от страха. Жуткий взгляд! И самое страшное то, что Ильяс, оказывается, не пьян…

Богатырь стоял, стоял, не проронив ни звука.

— Что с вами? — не выдержала Мухаббат. — Ильяс-ака, заболели? Плохо вам…

— П-п-пошшш-ли д-домой… — Он не сказал — тихо прорычал.

Девушки перепугались.

— Мухаббат… С-соловейчик, умоляю… Вернитесь домой. Я трезвый и ничего плохого… — он вдруг всхлипнул, и это совсем перепугало подруг.

— Что с вами, Ильяс-ака? — голос у Мухаббат дрогнул.

— Идёмте… идёмте.

И такая тоска, такое горе стонали в его голосе, что девушки отшатнулись.

— Пойдёмте…

Они пошли. Молча. Тяжело дыша. Ильяса качало из стороны в сторону. Ему было очень худо. Они зашли в дом. Ильяс-палван в совершеннейшем затмении, прямо в сапогах, прошагал в комнату Мухаббат. Тяжело опустился на сундук. Девушки, ошеломлённые, выжидательно молчали.

Он заговорил. Шёпотом. Сбивчиво. Задыхаясь:

— Света, уйди… Нет, не уходи, Соловейчик… Я распечатал его… не мог иначе, Соловейчик!.. Оно… Два дня…

Мухаббат в предчувствии чего-то страшного, непоправимого похолодела. Озноб пробежал по спине, подкатил к горлу. Она прижала ладони к щекам — ледяным, деревянным. Дрогнули губы, плечи. Она чувствовала себя человеком, который стоит на краю пропасти, охваченный ужасом смерти, и вдруг, сжав в кулак волю, шагнул навстречу вечной тьме.

— Дайте… Дайте письмо.

Ильяс-палван сгорбился, заёрзал, жалобно скрипнул старинный сундук под непомерной тяжестью его могучего тела.

— Дайте!

Богатырь сунул прыгающие пальцы за пазуху, вытащил серый самодельный конверт.

— Прости меня, Соловейчик! Я не мог не прочитать… Два дня прятал… А п-потом подумал… Всё равно…

— Он умер? — Мухаббат спросила тихо, внешне спокойно. Света смотрела на конверт во все глаза, содрогаясь от скользкого, противного страха, разливавшегося по всему телу.

— Жив, — тихо ответил Ильяс.

— Так что же вы!.. — Мухаббат привскочила от радости, схватила конверт.

Ильяс-палван закрыл лицо громадными ладонями. А Света хлопнула Ильяса по плечу.

— У-у-у, медведь, до смерти напугал. Разве так шутят?

Она перевела взгляд на подругу и замерла: по лицу Мухаббат разливалась белая-белая краска.

Ничего более ужасного Света никогда в жизни не видала. Меловая статуя! И губы меловые, и глаза.

— Мухабба-а-а-т!..

Мухаббат качнулась, повалилась плашмя. На шум вбежала тётушка Санобар, охнула, кинулась к дочери. Света стояла в оцепенении. Ильяс-палван по-прежнему сидел сгорбившись на сундуке, и сундук жалобно поскрипывал под непомерной тяжестью.