«Дорогому другу без времени и перемен — Николаю Тихонову, с нежной любовью. Ел. Полонская 24 / XI — 28»

«Прочитала в Литгазете речь Коли. Она хороша тем, что показала нашим руководам-философам, что такое поэзия (они не знают), но далеко не так хороша, как я ждала от него. И я очень рассердилась на Колю за неупоминание тебя. Считаю это таким хамством, вообще, со стороны ленинградцев, что дальше некуда».

Письмо Ваше о Питере упало вовремя, в самое вовремя. Похоже мы узнали, что Вы там наделали. Как же это так? Потоп — среди белого дня![1056] Сколько рукописей подмокло у Миши?[1057] Не утонул ли Илья[1058], кто был первым Хвостовым, описавшим «стихию»? помните:

Отразился ли Тифлис в Вашем творчестве? — Отразился — что тут делать. Я застрял сейчас в Новороссийске. Думаю 1–2 трогаться на Север. Довольно — виноград здесь отвратный, дыни кончились, персики гнилые, все дорого, только дешевая жара — даже ночью; спать нельзя — душно.

Я пишу с прохладцей. Написал большое стихотворение об Араксе[1060], пограничная река наша, понимаете? Мне сейчас очень не хватает Питера, Вас, Кости Вагинова (что с ним) книгу его[1061] необходимо осенью вытащить на свет во что бы то ни стало, что Союз поэтов, интересно? Тоже утонул или еще плавает?

Думаю дел там накопилась туча. Пишу сейчас маленькую поэму, совсем маленькую — там всего понемногу[1062]. Очерки я разработал — листа 3–4 набегут.

Одни названия чего стоят:

Загес и около,

Гехард — тодзор — (ущелье копья),

Сады и сады и т. д.

Но на очерках я не разбогатею, потому что они пойдут частью за авансы мои московские.

Вы конечно жаждете правды об Армении. Пожалуйста: Армения — страна великолепная, дышать там можно. Между нами говоря это пустыня. «Развалина, покрытая гробами». Но ходить и бегать по развалинам действительно можно.

Публика там забавная. Я видел Сарьяна, Чалхушьяна, Чаренца, знаменитого Аршалуйса[1063], Арараты, сады, дыни с верблюжью голову, верблюдов, кочевников, заборы, кладбища, миниатюры IX века и монастыри XII-го.

Я прошел 100 верст по горам — потом вернулся в Тифлис, после Вашего геройского отступления из него[1064] и одолел Военно-грузинскую дорогу. Вместо корабля на бал: 200 верст на автомобиле освежили немного мою горячую голову. Оттуда — дьявол уноси мои ноги — с превеликими трудностями через Владикавказ и Краснодар я попал в Новороссийск.

Сообщите Мише, я был Геленджике[1065] — туда меня понес уже морской черт, а не сухопутный. 40 верст но воде на катере, у которого лихорадка. В Армении даже змеи больны малярией. Я съел 100 гр. Хины. Под конец так привык, что посыпал хлеб ею и ел.

Путешествовал я с англичанином мистером Норкоттом, самым грязным человеком на свете. Относительно конечно. Он разрушал все представления об англичанах, как о чистеньких. Я очень хотел, чтобы он вернулся в Эривань без брюк, но он пришел все таки в лохмотьях.

Сложив все мои поездки получаю минус на минус — по алгебре это дает плюс. И на том спасибо. Как Ваши собственные дела, замечательная? Ответы надеюсь получить изустно в Питере. Эксплуатацию питерского наводнения будем вести вместе.

Целуйте Мишу и Шуру[1066]. Привет Серапионам. Кланяйтесь их Альманаху[1067]. Привет Садофьеву[1068]. Я привезу ему письмо.

В Тифлисе встретил Есенина. Он написал 2 балалаечно-геройские поэмы[1069] — из пушек по воробьям.

На будущий год или на какой другой — но заложи Шуру[1070], отошли куда-нибудь Мишу[1071], обеспечь маму[1072], рассчитай прислугу, простись с друзьями и махай сюда. Здесь тебе не Кавказ хотя тоже погибельно. Тут и Тимур и узбеки и христиане и басмачи. Тут все радости и все болезни. Такие мечети, что наша в Ленинграде — выкидыш архитектурный[1073]. Такие фрукты — персик величиной с апельсин. Даже есть неприятно. Тебе говорят «и селям — алейкум» и ты отвечаешь: «валей — кум — и — селям», ты пьешь зеленый чай, ешь лед с бекмессом, лезешь на животе в пещеры и взбираешься на горы тоже на животе — сизифов тут целые залежи, что ни человек — сизиф, даже скучно. Трубят в такие трубы, что прямо страшно — целый минарет. Красавицы такие, как в Багдадском воре[1074]. Дальше некуда.

Привет всем. Целую. Живи и веселись.

Мы были в пропастях земли, мы подымались на вершины, мы ночевали в дымных кельях по уступам гор, мы обманывали туземцев, нас обманывали туземцы, нас чуть не съели осминоги и орлы, мы ели «хфорелей» и пили айран. Словом, мы путешествовали, мы блаженствовали. Спина моя хранит мозоли от вьюка, ноги мои сожжены, волосы почернели, и нос блестит всей красотой раба.

Сейчас мы валяемся под пальмами в Хосте. Компания наша распалась. Одних уж нет, а те далече. Каверин исчез неизвестно куда, Лукницкий[1075] — в море, на шхунах. Мы с Марусей[1076] едем в Батум. Привет Шуре. Вы счастливцы. Вы увидите японцев, Кабуки и проч.[1077] Пиши пожалуйста в Новороссийск. Маруся целует.