С тех пор не только об издании произведений Лунца, но даже и о сколько-нибудь положительном упоминании его имени в СССР нечего было и мечтать. Когда уже после смерти Сталина, в 1954 году, Вениамин Каверин, столь много впоследствии сделавший, чтобы «пробить» книгу Лунца, написал и опубликовал статью «Горький и молодые»[1333], рассказав в ней о первом визите Серапионов к Горькому — в этой публикации напрасно было бы искать само слово Серапионы, равно как и фамилию Лунца — это были заведомо недопустимые цензурой слова.

В 1956 году (в пору XX съезда КПСС, разоблачившего сталинские преступления, но не отменившего постановление 1946 года) вышел 38-й том 2-го издания Большой Советской Энциклопедии с заметкой «Серапионовы братья», подтвердившей неизменность официальной идеологической оценки этой группы: «литературная группа, возникшая в Петрограде в 1921 г. и существовавшая до середины 20-х годов <…> Идейно порочные установки группы проявились в идеологических взглядах на искусство, в отрицании общественного значения литературы, пропаганде безыдейности, аполитичности искусства. Теоретиком группы был писатель Л. Лунц. Вредное влияние „Серапионовых братьев“ особенно сказалось на творчестве М. Зощенко, подвергшегося критике в постановлении ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. Для некоторых писателей, входивших в группу „Серапионовых братьев“ (Вс. Иванов, Н. Тихонов, К. Федин, В. Каверин, М. Слонимский, Н. Никитин и др.) влияние ее взглядов было непродолжительным, преодолев его, эти писатели создали значительные произведения в духе социалистического реализма».

Эта заметка реабилитировала М. Слонимского, мимоходом упомянутого в постановлении 1946 года за «ошибочный» рассказ «На заставе» и подвергавшегося несколько лет за это третированию со стороны руководства ленинградского отделения Союза писателей; остальных «перековавшихся» Серапионов в кампанию 1946 года не тронули. Характерная реакция на заметку из БСЭ приводится в «Дневниках» К. И. Чуковского: «4 марта 1956 <…> в новом томе Советской энциклопедии напечатано, будто Лунц (Лева Лунц, мальчик) руководил (!?) „Серапионовыми братьями“, из руководимой им группы единственный остался последователь… Зощенко!!! Как удивился бы Лева, если бы прочитал эту ложь»[1334].

В годы оттепели первую попытку вернуть имя Лунца в советскую литературу предпринял Вениамин Каверин. 3 февраля 1957 года Федин сообщал Слонимскому в Ленинград, как в Переделкине отметили годовщину Серапионов: «1 февраля был у Всеволода <Иванова>. Каверин читал воспоминания о Лунце и Зощенке. Изрядно. Была гостящая здесь Полонская. В общем приятно»[1335]. В ответном письме Слонимского от 11 февраля читаем: «Воспоминания почему-то писать не хочется. А Каверин этим, кажется, горит — он тут говорил мне об этом с азартом»[1336].

Мемуары «История моих книг» написал тогда и Всеволод Иванов[1337]; вспоминались в них, конечно, коротко — и Питер начала 1920-х годов, и Серапионово Братство, упоминалось о любви Серапионов к фантазии и остроте формы. Никакой политической остроты в тексте не было — ни «одиозных» имен, ни «одиозных» событий. Хотя о своей горести Вс. Иванов упомянул: «В критике стало мелькать мнение, что „Серапионовы Братья“ — представители новой буржуазной литературы». Тут, конечно, зашла речь о Лунце и его знаменитой декларации (Вс. Иванов называет её «программой»), «Объективно, в „программе“, написанной Лунцем можно было усмотреть положения сомнительные и даже вредные для развивающейся нашей литературы» — но, объяснил Иванов, — «не хотелось обижать Лунца, ему ведь шел всего лишь двадцатый год» и многозначительно добавил: «Невысказанная вовремя правда теряет впоследствии все очертания правды».

За все эти строки Всеволоду Вячеславовичу крепко досталось. Бдительная «Литература и жизнь» (Лижи, как её называли, имея в виду стратегическую установку на безусловное обслуживание самых гнусных идеологических потребностей власти) напечатала резкую «Реплику Вс. Иванову „Факты и иллюзии“»[1338]; для придания ей веса реплику подписали редакционным псевдонимом «Литературовед». Начиналась «реплика» в сталинско-ждановских традициях: «В некоторых журнальных статьях последнего времени проскальзывает тенденция либерально-примиренческого и даже объективистского отношения к формалистическим литературным группировкам 20-х годов. Этой тенденции, к сожалению, не избежал в своих мемуарах и Вс. Иванов». Пересказав все крамольные фразы о Лунце, включая последнюю из приведенных нами, «Литературовед» назидательно заявлял: «Нет, уважаемый Всеволод Вячеславович, с годами не исчезла, а только прояснилась правда о безыдейной, аполитичной сущности литературной группировки „Серапионовых братьев“. Жизнь, историко-литературный процесс доказали это». Через 12 лет после ждановского доклада боевая труба задудела с молодой силой. Дальше следовал реверанс в сторону «пошедших правильной дорогой» Серапионов, сопровождаемый предупреждением: вот так и идите! — «Никто не отрицает, что группировка „Серапионовых братьев“ была неоднородной и что в ней велись жаркие споры по вопросам художественной формы, в которых такие писатели, как К. Федин, Н. Тихонов, Вс. Иванов не раз занимали правильные позиции. Но никто не отрицал и не станет отрицать, что по своей программной сущности это „братство“ пустынников далеко отстояло от магистральной дороги советской литературы» (еще не проложенной в 1921–1923 годах — Б.Ф.). В заключение названным советским писателям напоминалось, что они идут правильной дорогой не благодаря, а вопреки своей принадлежности к «Серапионовым братьям». Напрямую Лижи не формулировала установку Старой площади, но она выражала взгляды очень влиятельных там держиморд. В постскриптуме к письму литературоведу К. Д. Муратовой 23 мая 1958 года Федин спросил, не попадалась ли ей «реплика „Литературы и жизни“» и аккуратно выразил своё неудовлетворение ею[1339].

Возможно осенью 1958 года Вс. Иванов вернулся к мемуарам «История моих книг», во всяком случае он запросил Федина, не подписал ли кто еще знаменитую лунцевскую декларацию, и Федин ему ответил: «На меня положиться можешь: статья Лунца („Почему мы Серапионовы братья?“) подписана была только Лунцем. Я был в числе недоумевавших Серапионов, когда прочитал эту статью в „Литературных записках“: почему Лунц нам ее даже не прочитал, прежде чем опубликовать?!»[1340]. Между тем вопрос Вс. Иванова неслучаен, ибо в 1920-е годы отношение Серапионов к статье Лунца было совсем иным. Вот, скажем, М. Слонимский, в 1958 году во всем солидарный с Фединым, в 1929-м думал иначе; приведя в статье фразу из лунцевской декларации, он написал: «Об этом „Серапионы“ устами Лунца заявляли (выделено мною — Б.Ф.) еще в самом начале своего существования»[1341]…

Если мемуары «идущего правильной дорогой» Вс. Иванова все же увидели свет сразу, то воспоминаний друга Лунца Каверина читателям пришлось ждать долго. В 1960 году Каверин представил Твардовскому в «Новый мир» рукопись «Белых пятен», но напечатали их (с массой цензурных вымарок) лишь через 5 лет.

Воспоминания «Белые пятна», содержавшие главки о том, как начинались Серапионы (в ней-то и шла речь о Лунце), о Зощенко и др. были запрещены по указанию зав. отделом культуры ЦК КПСС Д. Поликарпова[1342]. В дневниковых записях В. Лакшина зафиксирована канва мытарств этой рукописи: «12 сентября 1962. У нас еще с лета лежит отвергнутый цензурой очерк В. Каверина „Белые пятна“; 22 октября 1962. Пожаловался Твардовский (в беседе с Хрущевым — Б.Ф.) и на задержку в цензуре статьи Каверина о Зощенко. Сказал, что, на его взгляд, постановления ЦК о литературе 1946 г. отменены самой жизнью, устарели безнадежно, их никто уже не решается цитировать. Но корабль литературы все еще цепляется килем за эти подводные камни[1343]; 26 ноября 1962[1344]. „Белые пятна“ Каверина не дают нам напечатать[1345]. 21 августа 1964. Разрешили (с новыми купюрами) многострадальные „Белые пятна“»[1346]. Отметим, что во всех хлопотах по части «Белых пятен» член редколлегии «Нового мира» К. А. Федин не принимал никакого участия, хотя, правда, и не мешал им.