Декабрьское 1943 года предложение Агитпропа Маленкову и Щербакову о необходимости принять специальное решение ЦК по литературно-художественным журналам, чтобы приструнить писателей, не умерло своей смертью (в отличие от Щербакова, который умер в 1945 году). Вопрос не был в том — ударить или не ударить по журналам, вопрос был в том, по каким именно журналам ударять. Как выяснилось, именно на этом вопросе схлестнулись интересы двух конкурирующих «фирм»: Жданова и Маленкова (их борьбу Сталин, пожалуй, даже поощрял). Маленков курировал Москву, Жданов — Ленинград; в этом смысле география стала полем их схватки. Кадровое противостояние их (борьба за звание «любимого ученика т. Сталина») в 1946 году шло с переменным успехом: мартовский пленум ЦК избрал секретаря ЦК Маленкова членом Политбюро, и он сравнялся со Ждановым, но майский пленум освободил его от поста секретаря ЦК, и Маленкова на время даже «сослали» в Среднюю Азию. В это время Жданов провел немало своих питерских людей в аппарат ЦК. Однако, не без помощи Берии, Маленков смог еще летом вернуться в столицу, где снова стал вести заседания Оргбюро ЦК. Таково было положение обоих «любимых учеников» к августу 1946 года.

18 апреля 1946 года, выступая на совещании работников аппарата ЦК ВКП(б) по вопросам пропаганды, Жданов огласил мнение тов. Сталина о главных литературно-художественных журналах страны. Толстых журналов было тогда всего четыре: три московских — «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и ленинградская «Звезда». Московские журналы сдавали подготовленные номера на проверку в ЦК, «Звезда» — в ленинградский горком. Ответственность за московские журналы нес и ЦК, за «Звезду» — только ленинградский горком. Тов. Сталин лучшим признал «Знамя» (в 1944 году по нему принималось критическое постановление ЦК и, таким образом, признавалось, что оно существенно улучшило его работу), вторым был назван «Октябрь» (который разнесли в 1943 году за повесть Зощенко, по которому тоже было принято секретное постановление ЦК, и вот он тоже улучшился), меньше вождю понравилась питерская «Звезда» и, наконец, «самым худшим» был назван «Новый мир»[1302]. Эта оценка была безусловным ударом по Г. Ф. Александрову, которого в декабре 1943 года назначили куратором «Нового мира» от ЦК. Замечу, что Александров был человеком скорее Маленкова, чем Жданова. Апрельский доклад Жданова установил ориентиры в пропагандистской кампании по журнальной части на ближайшее время, ориентиры не всем приятные.

Эти ориентиры резко изменились в самом начале августа 1946-го. Общепринятой ясности в этом вопросе нет. Д. Бабиченко, например, о начале августа 1946 года пишет вообще загадочно: «А потом что-то произошло в Москве»[1303].

Мне кажется наиболее правдоподобной простая гипотеза. Тов. Сталин, регулярно читавший в ту пору все толстые журналы, ознакомился с вышедшим в конце июля в Ленинграде сдвоенным номером «Звезды»; увидев рассказ не любимого им Зощенко, прочел его и воспринял как пасквиль, прикрытый невинной рубрикой «Новинки детской литературы». Гнев его, видимо, пролился непосредственно на руководителя Ленинграда т. Жданова, который немедленно поручил Управлению Агитпропа подготовить докладную записку и проект постановления ЦК — вопрос о выборе журнала для битья решился помимо воли Жданова. Надо полагать, что именно Жданов указал Агитпропу в качестве второй мишени в Ленинграде (одной было, несомненно, мало) имя А. А. Ахматовой, поскольку он лично руководил в октябре 1940 года запрещением её сборника «Из шести книг» и владел некой аргументацией на её счет[1304].

Уже 7 августа 1946 года Александров и Еголин представили на имя Жданова докладную записку Управления Агитпропа о неудовлетворительном состоянии журналов «Звезда» и «Ленинград» и неопубликованный до сих пор проект соответствующего постановления ЦК. В докладной записке были перечислены все произведения из ленинградских журналов, к которым можно было хоть за что-нибудь придраться. Применительно к Зощенко записка содержала главное обвинение: «Описание похождений обезьяны автору понадобилось только для того, чтобы издевательски подчеркнуть трудности жизни нашего народа в дни войны… Автор оглупляет наших людей»[1305]. Имелся в докладной записке и обычный в таких случаях абзац с критикой ленинградских партийных органов; эта критика сравнительно мягкая: «Ленинградский горком ВКП(б) не уделяет достаточного внимания литературно-художественным журналам, не замечает крупных идейных ошибок в содержании произведений, опубликованных в „Звезде“ и „Ленинграде“, не руководит работой редакций»[1306]. Если бы от Сталина исходила более жесткая критика ленинградского горкома, то Жданов, думаю, не посмел бы её сильно смягчить и несомненно проинформировал бы о ней (в установочном порядке) Александрова, что, в свою очередь, нашло бы отражение в докладной записке. По-видимому, установку на резкую критику ленинградских парторганов Агитпроп тогда не получил. Не исключено, что Жданов перед заседанием Оргбюро познакомил Сталина с докладной запиской Агитпропа[1307].

8 августа 1946 года шесть сотрудников ленинградских журналов (три — от редколлегии «Звезды» и три — от «Ленинграда») были без объяснения причины срочно вызваны в Москву и в тот же день отбыли в столицу на «Красной стреле». В пути они обнаружили, что этим же составом в столицу направляются секретари горкома Попков и Широков. «„Что же такое стряслось?“ — принялись гадать мы, — вспоминал один из шестерки П. Капица. — Обсудили многие материалы, напечатанные в последних номерах журналов, но никому и в голову не пришло вспомнить „Приключения обезьяны“»[1308]. Об этой, в общем-то, высосанной из пальца причине скандала посланцы питерских журналов узнали утром в Агитпропе ЦК, где их принял Александров, «приглушенным тихим голосом» объяснивший гостям причину их вызова вечером на Оргбюро ЦК. (Рассказ «Приключения обезьяны», — сказал он — переполнил чашу весов). В. Саянов, входивший в шестерку, рассказывал потом сыну Зощенко, как, вопрошая на заседании Оргбюро ЦК: «Что это? По-моему это пасквиль», — Сталин потрясал номером «Звезды»[1309].

Неправленая стенограмма заседания Оргбюро, прошедшего в Кремле вечером 9 августа, опубликована[1310]. Участникам, сидевшим в зале за индивидуальными столиками, позволили записывать, что они успевали (канва напечатанных фрагментов записей Капицы в общем соответствует опубликованной стенограмме; при этом Капица замечает, что «протокола этого заседания, как мне известно, нет»[1311] — т. е. стенографисток в зале он не заметил).

Поскольку «стенограмма» велась не сразу, приведу запись начала заседания, сделанную А. А. Прокофьевым[1312]: