Так или иначе, но возникающая, по слову Федина, литература о Серапионах мало-помалу готовила почву для «реабилитации» имени Лунца и, стало быть, для выхода его книги в СССР.

Существенным толчком в этом направлении стала энергичная деятельность Соломона Семеновича Подольского, историка литературы и театра, отсидевшего положенный срок в Гулаге, вернувшегося в Москву к любимой работе, много занимавшегося наследием Вс. Мейерхольда и неожиданно заинтересовавшегося Лунцем. В короткое время целеустремленный Подольский собрал тексты Лунца и биографические материалы о нем, завязал переписку едва ли не со всеми, кто знал Лунца лично (в СССР и за рубежом) и на основе всех добытых материалов написал большую статью о Лунце, намереваясь со временем доработать ее до объема книги. С рукописью своей статьи Подольский познакомил всех здравствовавших тогда Серапионов[1360] — казалось, что имя Льва Лунца снова может их объединить. Именно в процессе этого общения Подольского с Серапионами возникла мысль об издании книги Лунца и о Комиссии по его наследию.

Вот фрагменты писем Елизаветы Полонской к С. С. Подольскому[1361]

Наиболее тесные и доверительные отношения сложились между Подольским и Вениамином Кавериным, чья последовательно антисталинская позиция убеждала Подольского в надежности каверинской поддержки.

Активные поиски С. С. Подольского и посвященная Лунцу диссертация западного слависта Гари Керна, равно как и его сенсационная публикация писем из архива Лунца в нью-йоркском «Новом журнале»[1363] — все это подсказало Каверину мысль о сборнике произведений Лунца[1364]. Для практического осуществления этого плана Каверин придумал создать официальную Комиссию при Союзе писателей по литературному наследию Льва Лунца и уже от ее имени добиваться издания книги. Правда, сам Каверин в «Эпилоге», написанном «в стол» в 1970-е годы, утверждал, что «вопреки увлечению Подольского не верил в нашу удачу»[1365], однако, скорей всего, это грустное высказывание post factum, а в середине 1960-х Каверин испытывал обычно свойственный ему оптимизм.

Комиссию по наследию Л. Н. Лунца создать был правомочен лишь Секретариат Союза писателей. Каверин написал соответствующее обращение. «Письмо, — вспоминал он, — без колебаний подписали К. Паустовский, Н. Тихонов, К. Чуковский, В. Шкловский. Я сомневался, что его подпишет К. Федин, и действительно он предложил предварительно переговорить с Н. Тихоновым, „подготовить вопрос“ (что было вполне разумно), и лишь потом поставить его на заседании Секретариата»[1366]. Разговор с Фединым произошел 9 января 1967 года в Переделкино, куда Подольский привез подписанное писателями обращение и личное письмо Каверина Федину:

Как пишет Подольский в своем дневнике, «Федин начал читать письмо Каверина; лицо изменилось — он не был готов к этому», отсюда и его реакция: «Ставить вопрос на секретариате нельзя. Вопрос это трудный. Он будет для них неожиданным. Пойдут разговоры. Надо подготовить общественное мнение». Прощаясь с Подольским, Федин сказал: «Попробуем издать Лунца» и Подольский записал в дневнике: «Я ушел окрыленный»[1368].

С этого момента вопрос о Комиссии по наследию Лунца был приведен в рабочее состояние, и всю дальнейшую историю могут рассказать письма Серапионов — членов Комиссии.

История о том, как аккуратно была задушена вторая (первая — в 1924 году) попытка издать книгу Лунца, как безвольно проглотили это члены Комиссии по его наследию, кратко рассказана в каверинском «Эпилоге». Каждый из членов Комиссии сыграл в этом деле свою роль, и сохранившиеся документы позволяют увидеть это воочию. Однако прежде чем дать им слово, необходимо сделать еще несколько замечаний.

На внешние и как бы объективные обстоятельства, решившие судьбу книги Лунца, несомненно, наложились еще и сугубо личные сюжеты и непростые взаимоотношения Каверина с прочими Серапионами. Уже давно Федин, Тихонов и Слонимский выступали единым блоком, а Каверин им противостоял (при том, что долгие годы внешне отношения были корректными, если не сказать — добрыми). В этом проявились не только черты характеров, индивидуальные свойства психики, но и обстоятельства политические. Советские писатели, Серапионы меру лояльности к власти установили для себя неодинаково, поскольку неодинаковой была мера их первоначального политического испуга (в итоге у Каверина и Зощенко он оказался наименьшим).