Это ли не недомыслие, что я сижу у себя в то время, когда этот человек один входит в Двин, презирая военачальника двухсоттысячного войска, почти равного великому эмиру, и дерзко, бесстрашно, но, как всегда, спокойно и бдительно, не возлагая на меня малейшей надежды, сам ищет дорогу к бегству… А я, отчаявшийся, слепой и жалкий спарапет, еще медлю следовать за таким человеком»…
Так, тяжко вздыхая, говорил сам с собой Смбат, когда внезапно громкий шум привлек его внимание. Он бросился к окну и увидел огромную толпу арабских воинов, которые высоко на руках несли безоружного человека с открытой головой. Сотни рук терзали и били его, ликующие дикие возгласы неслись ввысь, а окровавленный человек спокойно и без страха, презрительно смотрел на терзавшую его толпу.
Этот человек был Овнан.
В это время конный отряд телохранителей востикана ворвался в гущу воинов, рассеял разъяренную толпу и, вырвав из их рук пленника, увез его во дворец востикана.
Смбат отошел от окна и в отчаянии ударил себя по голове: «Увы, как жаль этого храбреца! Как подумаю, что причиной его гибели являюсь я и что я только по имени армянский спарапет — не могу ничего сделать для его освобождения, — то поистине нахожу, что он счастливее меня…»
Глава двадцать первая
Две гробницы
Мы видели, как Овнан, перебегая с крыши на крышу, поднимаясь и спускаясь, исчез из виду. Добравшись до углового дома, он спустился на улицу, но увидев конный отряд, повернул в обратную сторону. Не успел он сделать и нескольких шагов, как появился другой большой отряд. Овнан, очутившись между встречными мечами, продолжал идти вперед. Арабы сначала не обратили на него внимания, но вдруг один из них с ужасом попятился назад и крикнул: «Вот главарь врагов!» Он видел Овнана совсем близко в одном из боев в Шираке, знал силу его оружия. В одну минуту обнажились сотни мечей, и «главарь врагов» был окружен. Овнан, обнажив меч, прокладывал себе дорогу, защищаясь щитом и нанося удары направо и налево. Но вот меч выпал из его рук: начальник арабского отряда, который благоразумно наблюдал издали за этой картиной, проехал вперед и ударил Овнана молотом по голове. Удар проломил шлем и повалил горца наземь. Разбежавшиеся было арабы вернулись и в одну минуту умертвили бы его, если бы не начальник отряда Ибрагим, который, размахивая молотом, грозил размозжить голову тому, кто убьет врага. Он понимал, что его ждет награда, если доставить Овнана во дворец живым. С большим трудом ему удалось сдержать разъяренную толпу, пока не подоспела помощь конников. Овнан уже пришел в себя от страшного удара, когда его на руках доставили во дворец к Буге.
Востикан устремил свои проницательные, глубоко поставленные глаза на того, кто назывался «главарем врагов», и спросил:
— Кто ты, и как тебя зовут?
— Меня зовут Овнавом, — ответил он спокойно.
— Это ты Овнан из Хута?
— Да, я самый.
— Как ты осмелился, неверная собака, злодей и нечестивец, войти в город, где живу я, наместник эмир, а, преемника пророка?
Овнан в ответ на эти чванливые укоры только поднял брови и окинул его презрительным взглядом.
— Что? Ты мне не отвечаешь? Да ты знаешь, что я могу сделать? — Востикан скрежетал зубами и сверлил его полными яда глазами, но вынужден был опустить их под спокойным взглядом Овнана и замолчать.
Тогда спокойно заговорил Овнан.
— Прежде всего, если бы ты чтил слова своего пророка, то не назвал бы меня неверным, ибо должен был знать, что я поклоняюсь единому богу, а моя смелость — знак того, что зло очень далеко от меня. Если бы тебе не изменила память, то ты должен был знать, что это тот самый Овнан из Хута, который истребил войска твоего предшественника Юсуфа, сына Абусета, в Муше и убил его самого, тот самый Овнан, который разбил пятьдесят тысяч твоих войск в Брнашене и обратил их в бегство; тот Овнан, который рассеял войска твоего военачальника Жирака и у ворот Двина перед твоими глазами повесил изменников и предателей своего народа. С отрядом всего в двести человек он разбил множество твоих войск в Шираке, Артагане и Артануше. Теперь, когда бог предал Овнана в твои руки, ты можешь замучить его, но укоры твои говорят только о твоей низости и скудоумии.
— В таком состоянии ты еще осмеливаешься дерзить мне? Да ты знаешь, что я могу сделать? Я такого нечестивца, как ты, могу простить только при одном условий: отрекись от своей веры, прими истинную веру, Тогда удостоишься славы, чести и величии, познаешь божью милость там, где господствует сила. Смотри, как далеко распространилась власть нашего пророка, и пойми, что любое сопротивление этой силе подобно стебельку против самума в пустыне.
Послушайся меня и покайся, тогда я прощу тебя я подарю тебе жизнь и славу. Подумай о том, что ты в моих глазах преступник, залитый арабской кровью, и твой меч только сейчас лишил меня двенадцати воинов. Мятежника карают смертью, а я вот дарую тебе жизнь.
Овнан ответил на это только презрительным смехом, Буга растерянно раскрыл свои маленькие глаза. А Овнан обернулся к человеку, сидящему тут же с тростниковым пером, который записывал весь этот разговор.
— Мирза Хасан, скажи сам, неужели я тебе не даровал жизнь?
Писец растерянно посмотрел на Овнана, вскочил в места и попятился назад.
— Да, да, разбойник, помню, как ты ночью ворвался в мой дом в Хлате, связал моих слуг и сломал мне руку. Как не помнить тебя! Ты достоин тысячекратной смерти!
— Да, я нашел тебя на армянской земле, где ты служил лживому клятвопреступнику. Твой владелец, предательством и изменой вступивший в мою родную страну с двумястами тысяч воинов, чтобы разорять и убивать — не разбойник? Если бы я был разбойником, то не взял бы у тебя только одну бумагу, не вернул бы тебе твое золото. Я мог бы потребовать от тебя отречения от веры, мог бы сжечь твой дом вместе с тобой, твоими слугами и твоими глупыми бумагами. Кто бы мне помешал, если насилие было моим законом? А ты, Буга, осмеливаешься называть меня разбойником, меня, вставшего на защиту страны своих предков, святынь своего народа и своей веры? Могу ли я отречься от веры, которая никогда не простит клятвоотступника и изменника? Зови же своих палачей, тело мое принадлежит тебе, но твоя власть тут и кончится, нет мученья, которое устрашило бы меня.
Глаза Овнана метали молнии и были так страшны, что даже Буга невольно содрогнулся и приказал увести этого человека. Он велел заковать его в цепи посадить в темницу, угрожая смертью каждому, кто позволит ему бежать. Он вызвал Ибрагима, который привел Овнана, и приказал наградить его и сделать начальником своей охраны.
Что Овнану тяжесть цепей и мрачная темница? Он презирал все пытки, а все поношения нечестивцев считал для себя честью.
За двадцать дней его пребывания в темнице все арабские начальники, начиная с Жирака, приходили смотреть на человека, слава о храбрости которого облетела арабские войска, Они приходили смотреть «на волка Сасуна», как называли его, а посмотрев на эту голову с длинными до плеч волосами, на его яркие глаза, из которых исходила нечеловеческая сила, говорили потом, что видели «льва Сасуна».
Но Буга торопился. Он должен был выступить в весенний поход, поэтому попытался еще раз уговорить Овнана отречься от веры. Он отправил к нему старого денпета[60], который вскоре вернулся и сказал, что Овнан предпочитает смерть, и уговорить его невозможно. Денпет находил, что для пользы дела надо как можно скорее обезглавить его.
На следующий день Овнана, окруженного многочисленными воинами и палачами, вывели из темницы и привели на лобное место. Он поднял руки, отягощенные цепями, помолился в последний раз и склонил голову на плаху. Сверкнул меч — и голова его покатилась на землю.
Немного погодя спарапет Смбат уже входил к востикану. Тот разрешил взять тело мученика.
Народ разошелся.
Через несколько дней рано утром из Двина выехала колесница под охраной отряда армянских всадников. Во главе отряда был второй сын спарапета, юный Мушег. Впереди него на коне ехала высокая женщина в черном, с черным покрывалом на голове, с двумя женщинами, одетыми так же. Молчанием и горем был охвачен этот небольшой караван, медленно двигавшийся к Багарану. Не доезжая до города, путники немного отдохнули, а когда приблизились к Багарану, то навстречу им вышла большая церковная процессия, которая со свечами, куря ладаном, с пением шараканов о мучениках[61] проводила колесницу с телом Овнана до церковных дверей.