Караван много дней еще продолжал свой путь до области Артануш.

Тело Овнана было похоронено в соборе Смбатавана со всеми почестями, как подобало мученику и спасителю народа.

Народ хорошо помнил сасунского военачальника, который в трудную минуту пришел им на помощь.

Через год мать игуменья воздвигла на противоположном берегу Чороха небольшую часовню и перенесла туда тело блаженного. Перед алтарем было поставлено простое мраморное надгробие, на котором было высечено:

Через несколько лет прохожий мог видеть в той же часовне на берегу Чороха другое такое же надгробие, чуть ниже первого, с высеченной на нем надписью:

Если сердечные тайны людей зачастую скрыты в теле человеческом, то что оказать о тайнах, сокрытых под холодным камнем и погруженных в океан вечности?..

Каждый год в один из прекрасных весенних дней народ Артануша, движимый чувством благодарности, приходил к этой часовне, и люди клали цветы на эти могилы. Старики рассказывали, кто был Овнан, как храбро со своим небольшим отрядом воевал он со множеством арабских разбойников, как истреблял их, а добычу дарил народу, и с гордостью показывали хранившееся у них с давних лет арабское оружие — меч, щит и копье.

Женщины рассказывали, как прекрасна и милостива была Васкануш и как счастливы были все в ее времена.

Но кто знал и кто считал бесчисленные вздохи и слезы двух влюбленных, разлученных годами и упокоившихся, наконец, рядом в могиле…

Глава двадцать вторая

«Свободу братьям нашим плененным»

Рабство! Мы с легкостью сейчас произносим это слово и проходим мимо, а в прошлом наши предки хорошо знали и чувствовали его значение своим наболевшим сердцем. Когда дьякон на алтаре пел: «Свободу братьям нашим плененным», то в церкви раздавались громкие рыдания и тысячи рук простирались к небу, с мольбой о даровании «свободы плененным».

Кто имел в плену отца, кто детей, кто мужа, наконец, многие искали своих пропавших родных, из которых редко кто возвращался.

В плену считалось счастьем, если кто-нибудь попадал к владельцу, не подвергавшему его пыткам и мучениям, ибо кроме разлуки с родителями и детьми, надо было терпеть еще побои, поношения, насилие и настояния об отречении от веры.

Законы природы, все кажущиеся и уже принятые человеческие законы в это смутное и жестокое время попирались и словно не существовали для несчастных армян. Сын, принявший магометанство, с презрением смотрел на родителей, если плен принес ему почет и благополучие. Молодой человек, отрекшийся от своей веры и женатый на магометанке, становился несчастьем для своей прежней семьи. Красивая девушка, уведенная в плен, достигала иногда высокого положения, выйдя замуж за видного человека и становясь госпожой, но чаще делалась жалкой служанкой какой-нибудь жестокой женщины, чье происхождение и материальное состояние были выше, чем у мужа, и чья ревность была страшной и смертельной.

В таком положении находились пленные армяне не только на окраинах страны, но и в центральных областях Армении, где арабы пустили глубокие корни.

Область Апауник могла служить этому примером, В дни, когда ведется наш рассказ, почти все ее крепости и замки принадлежали арабам как полновластным владетелям, притеснявшим и разорявшим окрестные села. Это положение особенно усугубилось при востикане Буге.

Все это время Гурген воевал с греками и с отрядом в сорок человек шел против тысячи, убивая, обезоруживая и отбирая имущество. Это продолжалось до тех пор пока, наконец, греческие начальники, не вытерпев, пожаловались императору Михаилу и попросили помощи у арабов для борьбы с этим исполином. С их помощью греки стали нападать на него.

А Гурген стал еще смелее отражать их удары, нанося союзникам поражение за поражением. Тогда император через своих начальников пригласил Гургена в столицу, обещая великие награды и почести. Но Гурген, не доверяющей греческой дружбе, не согласился, а примирив Ишханика с греческим военачальником, решил ехать к спарапету Смбату.

Гурген, занятый бранными делами, не слыхал о мученической смерти Овнана. Он был уверен, что Овнан в Тароне. Теперь же, после его смерти, он особенно сблизился с Хосровом и ни за что не хотел расставаться с другом бранных лет, с которым столько было пройдено и о котором он никогда не переставал заботиться. Вечером, накануне своего отъезда, Гурген неожиданно сказал Хосрову:

— Если меня кто-нибудь изумляет — это ты. Что заставляет тебя в твои пятьдесят с лишним лет наравне со мной так смело бросаться в бой? Я не боюсь меча, потому что мне не для кого себя беречь и нечего терять. Но ты, имея жену и детей, владетель большой области, куда надеешься когда-нибудь вернуться, — почему ты ищешь смерти?

— Ты молод, Гурген, и рассуждаешь, как молодой человек. У каждого свое горе. У тебя, как я предполагаю, есть сердечная рана, о которой ты никому не говоришь. А в моем родительском сердце другая тяжелая рана. Я потерял свою дочь Аригу. Я не говорю, не причитаю, как старуха, но каждый раз, входя в дом, видеть слезы ее матери и быть бессильным ее утешить, знать, что и она, как я, предпочитает смерть плену нечестивцев, — это невыносимо.

Гурген, я бы отдал тысячу таких областей, как Акэ, чтобы еще раз обнять Аригу и вернуть ее матери. Но, кто знает, где она, в каком состоянии, жива ли… О моя девочка! Неизвестность ужасна, Гурген. Прости мои слезы, они мое утешение в одиночестве, и я не хотел об этом рассказывать…

— Бедный отец!.. — сказал Гурген отвернувшись, чтобы скрыть слезы, ибо храбрые люди всегда чувствительны. — Теперь мне еще труднее будет расстаться с тобой.

— Как? Значит ты думал, что я вернусь домой? Никогда! Если бы ты остался на греческой границе, я тогда отправился бы искать свою дочь, чтобы избавиться от этой ужасной неизвестности.

— Где же ты собирался искать свою дочь?

— Сначала в области Апауник, а оттуда хотел ехать в Двин, где есть невольничий рынок. Если и там ее не найду, доберусь до самого Багдада.

— Тогда завтра же отправимся в Апауник, поищем девочку там, а если не найдем, поедем в Двин, где и решим, что дальше делать.

— Да благословит тебя бог, да сделает он тебя счастливым отцом.

— Дай бог нам удачи, это уже будет мне наградой.

Старик бросился на шею Гургену и расцеловал его.

На второе утро десять вооруженных всадников ехало по дороге в Апауник. Храбрые и расторопные спутники наших князей знали, кого расспрашивать по пути и о чем узнавать в селах и замках. Ехали они, не торопясь, тщательно разыскивая следы уведенной в плен девочки, стараясь задерживаться у крепостей, владельцы которых были арабами. Вахрич знакомился со странами и почти всегда приносил бесполезные вести, которые нередко смешили наших друзей.

Хотя восточное гостеприимство славится по всему свету, но арабы не всегда охотно принимают гостей-христиан.

Хосров и Гурген обычно выезжали в путь незадолго до наступления темноты, чтобы создать впечатление, будто едут издалека.

Однажды, разузнав об одной арабской крепости у подножья горы Цахик, они отправились туда и вскоре после наступления темноты подъехали к крепостным воротам. Несмотря на упорный стук, им никто не открывал. Тогда Гурген приказал одному из своих воинов стать ему на плечи, другому, более легкому по весу, вскочить на него и, добравшись до верха стены, спустить во двор веревку. Так и сделали, и маленький отряд вскоре оказался во дворе. Судя по полной тишине, трудно было понять — обитаема ли крепость. Но вот у подножья холма замерцал огонек.

После того, как Вахрич несколько раз попросил открыть двери, Гурген крикнул громовым голосом: «Ну, теперь хотите или не хотите, вы нам откроете двери»., Схватив огромный камень, он разбежался и изо всех сил ударил по дверям. Двери затрещали, в доме послышались громкие вопли. Гурген, не обращая внимания на них, повторил свой удар. Ворота не выдержали и с шумом повалились на землю. Тогда Гурген потер руки, взял щит и спокойно вошел в дом, громко приказав телохранителям потребовать света и угощения, если владельцы не хотят, чтобы замок был разрушен дотла.