Александр Орлов отмечал, что человек, которого отправили за границу без семьи, начинает беспокоиться и перестает эффективно работать. Он знает, что ему больше не доверяют. В этом случае есть два выхода:

«Такой человек пишет в Москву, что не может работать, что он хочет вернуться, его работа замедляется — это уже не одно и то же. Нельзя отправлять человека рисковать жизнью и одновременно показывать ему, что он потерял доверие. Поэтому ему привозят жену и детей. Некоторые сотрудники, семьи которых остались в России, никогда не поменяют безопасность и жизнь членов своей семьи на сомнительное будущее в США. Они продолжают работать, возвращаются в Москву и пользуются случаем только тогда, когда они уверены, что никто не пострадает».

Полковник Стригин, спокойный человек, похожий на Фрэнка Синатру, переживал слишком сильно. Он был ветераном войны, вступил в Красную Армию в возрасте семнадцати лет, за боевые заслуги уже в тридцать один год стал полковником.

Два года он провел во Франкфурте, где служил офицером по связи с американскими войсками и из-за этой работы попал под подозрение. Он видел западную жизнь, ему нравилась открытость американских офицеров, с которыми работал. После командировки по Западной Германии он сравнил то, что увидел, с тем, что писали в газетах и журналах о жизни на Западе. Эти семена сомнения попали на почву, удобренную недоверием руководства. Он провел в Рангуне два года, а его жена и дочь все еще были в Москве.

Неспособность Стригина сконцентрироваться на работе привела к официальным упрекам. 28 апреля ему сделали выговор на собрании членов КПСС, состоявшемся в посольстве. Он признал свои ошибки, объяснив их болезнью сердца, и сказал, что уже подал заявление о переводе в Москву. Он попросил членов партии простить его. То, как он защищался, привело в раздражение посла, который заметил: «Он обещает изменить свое поведение и улучшить работу, но ведет себя, как женщина».

Через три часа после собрания полковник Стригин, охваченный волнением и неуверенностью, пытался покончить с собой. Он был найден лежащим без сознания в своем доме, об этом, по установленному порядку, известили посольство. Сотрудники службы безопасности буквально прилетели к его дому и неохотно позволили увезти в больницу, где ему сделали промывание желудка, которое показало, что он принял большую дозу снотворного.

В больнице около его кровати стояла охрана в штатском. Когда Стригин на следующий день пришел в себя, охранники начали ругать его и называть предателем.

«Я не предатель! — закричал Стригин. — Это вы предатели. Почему вы не говорите на английском, чтобы вас все поняли?» Он обратился за помощью к медсестре, которая измеряла его температуру. «Вы разве не понимаете? — сказал он, разозлившись. — У меня в России осталась четырнадцатилетняя дочь».

Той ночью Стригин предпринял безуспешную попытку обратиться за политическим убежищем. Воспользовавшись невнимательностью своих охранников, он вскочил кровати и выпрыгнул из окна своей палаты, которая находилась на первом этаже. Он бежал, спотыкаясь, по двору больницы и кричал: «Бирманская армия, помогите!» Он добрался до комнаты охраны, но солдаты были слишком удивлены, чтобы действовать быстро, и к тому моменту, когда они вызвали дежурившего офицера, Стригина уже схватили русские.

Они объяснили врачам, что у него был нервный срыв. Врачи не обращали внимания на требования Стригина вызвать руководителя бирманской контрразведки, хотя он дал им даже номер его телефона. Охранникам удалось довести полковника до бессознательного состояния, и его отвезли в посольство.

На следующий день в газетах появились короткие заметки, рассказывавшие о произошедшем в больнице, но власти не приняли никаких мер.

Через несколько дней в аэропорту Рангуна приземлился китайский самолет. К самолету подъехали девять черных лимузинов и окружили его. Из восьми вышло по пять человек. Из девятой вывели слабого человека, который не мог идти самостоятельно. Его почти загрузили в самолет. Охрана не пропускала к Стригину журналистов и фотографов.

Операция была организована в тесном взаимодействии с китайскими коммунистами, и Стригина сопровождал китайский военный атташе. О судьбе полковника ничего не известно.

Контрастом неудачному побегу полковника Стригина стало дезертирство в следующем месяце Александра Юрьевича Казначеева, который бежал с подобающим для дипломата спокойствием. В его случае не было неприятных сцен в аэропорту, прыжков из окна и криков в больнице. Его побег был образцовым. По словам Арнольда Бейхмана, освещавшего этот случай для «Христиан сайенс монитор», дезертирство оказало большое влияние на общественное мнение Бирмы. «То, что советский дипломат, работавший в течение двух лет в Бирме, решил оставить свое правительство, до сих пор остается главной темой разговоров», — писал он. Казначеев работал в посольстве и был агентом разведки.

Редактор рангунской газеты «Гардиан» так комментировал этот случай:

«Фактом, который нанесет престижу СССР больший урон, станет то, что Казначееву еще нет тридцати лет, то есть до недавнего времени он знал только лучшее из того, что может предложить Советский Союз. То, что он решил отказаться от этих официальных благ при первом же знакомстве со свободой человека в Бирме, нанесет советской пропаганде такой удар, от которого она не сможет оправиться в этой части мира».

Кем же был молодой член привилегированного советского «нового класса», который дезертировал через несколько месяцев после того, как ему дали важное задание, и всего через месяц после неудачного побега его коллеги?

Казначеев происходил из семьи, которая, по западным меркам, относится к высшему слою среднего класса. Можно сказать, что его семья «была обеспеченной». В юности он мог позволить себе бросить школу и стать стилягой — советским вариантом хиппи.

Стиляги выражают свое презрение к режиму, эксцентрично одеваясь, бросая учебу, имитируя американских подростков. Они подражают американцам, протестуя против скуки и обыденности советской жизни. При Сталине такое «декадентское» поведение молодежи подавлялось массовыми отправками в лагеря. При Хрущеве протесты против подобного поведения детей влиятельных родителей появляются только в печати. Газета «Советская культура» писала:

«Стиляги составляют только часть молодежи, но до сих пор власти ничего не предпринимают против них, хотя они выставляют напоказ свою эксцентричную внешность: длинные пиджаки в желтую или зеленую клетку, яркие „американские“ галстуки, накладные карманы, подкладные плечи, завернутые манжеты, узкие брюки и — гордость всего наряда — желтые или светло-коричневые ботинки с толстыми подошвами, которые должны быть на размер больше, чтобы носки загибались вверх. Их прически — образец искусства, они любят бакенбарды. Вечера они проводят в барах или бильярдных салонах, либо там, где можно танцевать. Вечером их можно встретить в любой гостинице, где есть оркестр, но они предпочитают танцевать под плохие записи американского джаза. С ними приходят девушки-стиляги, которые носят обтягивающие до неприличия юбки и платья. Они носят юбки с разрезом. Летом они носят сандалии. Их прически сделаны в стиле „модных“ киноактрис».

Эдвард Кренкшо писал в книге «Жизнь без Сталина»:

«Они именуют города и улицы их старыми названиями: вместо Ленинград они говорят Петроград, вместо Сталинград — Царицын, о чем другие уже не вспоминают. Московскую улицу Горького они называют Бродвеем. Когда они встречаются на улицах, то говорят: „Добрый вечер, леди и джентльмены“, даже если встречаются только юноша и девушка. Не употребляется слово „товарищ“, вместо него используется „мистер“. Копейки называют центами, рубли — долларами».

Мать Казначеева была медсестрой, в 1941 году она стала врачом, но никогда им не работала, его отец был специалистом по электронике в одном из институтов Академии наук СССР. Александр был единственным ребенком в семье — еще один признак нового класса. Казначеев сказал, выступая перед Комитетом сената по внутренней безопасности: «У меня нет московских друзей или знакомых, у которых бы было три или четыре ребенка. Я никогда не видел таких семей. Я могу утверждать, что 30 % городского населения могут позволить себе завести двух детей, 50 % — только одного ребенка, а 20 % вообще не могут позволить себе завести детей… Около 80 % населения России живет в городах в таких условиях, о которых я сейчас рассказал. Население России составляло 50 % населения Советского Союза в 1919 году. Сегодня эта цифра не превышает 30 %».