К тому же началась война с Карфагеном. Прекратились пиры, встречи, дворец опустел. Платон долго искал свидания с Дионисием и, когда тот наконец принял его, попросил разрешения уехать в Афины.

   — Да, ты можешь ехать, — ответил Дионисий. — Я велю снарядить корабль и дам тебе денег.

   — Это очень милостиво с твоей стороны.

   — Но когда наступит мир, ты, надеюсь, снова вернёшься в Сиракузы?

   — Вместе с Дионом. Только вместе с ним, — сказал Платон.

   — Хорошо, вместе с Дионом, — пообещал Дионисий. — После войны.

Деньги, что Дионисий прислал на корабль, Платон не взял, повелел вернуть их обратно: сумма была ничтожной, оскорбительной подачкой. Спевсиппу и Ксенократу этот поступок учителя понравился. Ксенократ сказал, когда посланец тирана сошёл на берег:

   — Я убил бы Дионисия, если бы он решил тебя казнить. Ничего, кроме смерти, он не заслуживает. И Дион поступил бы верно, когда бы, имея силу, вышвырнул Дионисия из Сиракуз.

   — Убить, вышвырнуть — это самое простое и бесполезное, — ответил Ксенократу Платон. — Благое дело, осуществлённое с помощью насилия, смерти, казни, мести, изгнания, никогда не завершится благополучно.

   — А если нет другого пути? — спросил Спевсипп.

   — Куда нет пути, туда и ходить не следует, — сказал Платон.

В Пирее возвратившегося Платона встречали Эвдокс, Дион, приехавший из Тарента Архит, Филипп из Опунта, Тимолай из Кизика, Амикл из Гераклеи, Пифон и Гераклит из Эноса, афиняне Гиппофал и Калипп и одетая по-мужски одна из двух его учениц Аксиофея из Флиунта. Второй его ученицей была Ласфения из Мантинеи, но среди встречавших её не оказалось, и Платон, едва приблизившись к Аксиофее для приветствия, спросил у неё про Ласфению:

   — А где голубка?

   — Голубка не прилетела, — ответила, улыбаясь, Аксиофея, — весть о твоём приезде не успела дойти до Мантинеи.

В Афины из Пирея возвращались пешком, и только поклажа Платона тряслась по громыхающей по дорожным камням повозке. Платон шёл рядом с Эвдоксом и расспрашивал его о делах Академии.

Никаких особых новостей Эвдокс поведать не мог, ничего такого за время отсутствия Платона в Академии не случилось, кроме одного. Эвдокс своим решением принял э Академию нового ученика, пришедшего в Афины из Стагиры Халкидской.

   — Его зовут Аристотель, он сын Никомаха из Стагиры, Асклепиад. Отец Аристотеля был лекарем македонского царя Аминты и его сына, нынешнего царя Филиппа. Ты ведь знаешь, что Пердикка, к которому ты послал Эвфрея, погиб в битве с иллирийцами.

   — Да, знаю, — вздохнул Платон.

Он узнал о гибели Пердикки незадолго до отплытия из Сиракуз. Смерть Пердикки, юноши умного и обещавшего быть хорошим царём, сильно огорчила его. В ряду неудач эта потеря была не последней.

   — И каков он, этот Аристотель? — спросил Платон. — Хорош ли собой, привлекателен, силён ли в геометрии?

   — Он привлекает лишь своей ухоженной причёской, запахом благовоний и дорогими перстнями, — ответил, посмеиваясь, Эвдокс. — А так — шепелявит, слегка худ, особенно ноги, глаза у него маленькие и колючие, остёр на язык, упрям.

   — Зачем же ты его принял? — удивился Платон.

   — Вот и я спрашиваю себя: зачем?

   — И что же? Каков ответ?

   — Он пришёл из Пеллы Македонской пешком — к тебе, за знаниями. Он рос с Филиппом, другом его детских и отроческих забав. И то, что не удалось Эвфрею, может быть, удастся со временем Аристотелю.

   — Ладно, — сказал Платон. — Это оправдывает твоё решение. Пришлёшь его ко мне завтра после утренней трапезы.

Оставшийся до Афин путь Платон проделал рядом с Дионом: им было о чём поговорить.

   — Мы ещё вернёмся в Сиракузы, — сказал Платон Диону. — Вернёмся вместе. Дионисий дал мне обещание. И мы сделаем то, что задумали.

Аристотель стоял у калитки, когда Платон вышел из сада.

   — Ты кто? — спросил незнакомца Платон.

   — Меня послал Эвдокс, — ответил юноша. — Я Аристотель из Стагиры. Ты хотел видеть меня.

   — Да.

Они пошли рядом. Какое-то время молчали, присматриваясь друг к другу. Эвдокс описал всё точно: у Аристотеля были длинные волнистые волосы, длиннее, чем принято было носить юношам в Афинах, умащённые ароматным маслом, чёрные, блестевшие под солнцем. Тонкие пальцы его худых рук были унизаны перстнями — серебряными и золотыми, с камнями. Взгляд его тёмных, сдвинутых к переносице глаз, маленьких и быстрых, то и дело встречался со взглядом Платона. Шагал он быстро, невольно обгоняя учителя, — его несли вперёд лёгкие, сухие, волосатые, как у сатира, ноги. Пушок над тонкой верхней губой и на подбородке ещё не приобрёл цвета волос, золотился на солнце. Аристотель слегка шепелявил — Платон это сразу же заметил, как только тот заговорил.

   — Зачем тебе философия? — спросил Аристотеля Платон. — Твой отец был лекарем у царя, и ты мог бы заниматься врачеванием.

   — Можно стать кем угодно — лекарем, ритором, поэтом, скульптором, — ответил Аристотель, — но при этом не достичь главного в жизни.

   — И что же главное? — скосил глаза в сторону Аристотеля Платон.

   — Главное — узнать, зачем мы, зачем земля, небо и планеты, зачем всё это создано, кем и как. Это главное.

   — Почему?

   — Потому что без знания этого нет другого знания, а только навыки или догадки. Было бы стыдно прожить жизнь, не узнав главного. Не стоило появляться на земле.

   — А удовольствия жизни? — спросил Платон, — Разве это не привлекательно? Разве удовольствия — не главное? Услады роскоши и любви?

   — Шар катится, потому что он круглый. Но весь мир отражается в нём тогда, когда он блестящий, — Аристотель разжал кулак и показал на ладони золотой, словно солнце, шарик. — Быть золотым, быть совершенным металлом, знать, что совершенство есть. Тогда в нём отразится весь мир и свет.

   — Ты хочешь стать совершенным?

   — Совершенен тот, кто знает о совершенном. Достичь в мыслях пределов божественного замысла — значит сравняться с Богом. Не такова ли цель человека?

   — Может быть, — ответил Платон.

   — И эта цель достигается знанием, не правда ли?

   — Хорошо, — сказал Платон. — Сравнялись в знании с Богом. И что дальше?

   — А дальше... — Аристотель вдруг рассмеялся, словно вспомнил что-то весёлое. — А дальше — вечность. Бессмертие — вот абсолютная власть над временем, над материей, над жизнью, над всем. Абсолютная свобода и абсолютная власть.

   — Ты хочешь многого, — сказал Платон, остановившись. — Никто из людей ещё не достигал такого могущества.

   — Ну что ж. Тогда, как Эмпедокл, — в кратер Этны. Пусть все думают, что боги взяли меня к себе.

   — Вулкан, как известно, выбросил из своего жерла медную туфлю Эмпедокла, и все узнали, что тот просто погиб.

   — Но, может быть, гибель — это и есть путь к богам, — сказал Аристотель. — Твой учитель Сократ это допускал. Но всё это надо проверить, учитель.

Платон покивал головой, глядя Аристотелю в глаза, улыбнулся и сказал:

   — Эвдокс не ошибся в тебе. Оставайся. И проверяй.

Уходя, Аристотель ни разу не оглянулся, хотя Платон неотрывно смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом аллеи. Платону это понравилось. Он подумал, что ученик, который не оглядывается на учителя, пойдёт дальше своего наставника и, может быть, достигнет пределов высшего знания.

Дион купил дом у Калиппа, молодого наследника архонта Еватла, скончавшегося три года назад. Еватл оставил Калиппу и его младшему брату Филострату два дома, богатое загородное поместье, десятка два рабов и около трёх талантов золота и украшений. Став учеников Академии, Калипп пожертвовал братству небольшой виноградник близ Элевсина, вино из которого поступало на общий стол. Калипп этим долго хвастался перед всяким, кто готов был его слушать, так что Спевсипп по просьбе Платона сделал ему на этот счёт замечание. Даже курица, снеся яйца, кудахчет не так долго. Калипп сам предложил Диону купить у него дом. Это случилось в отсутствие Платона, иначе он отсоветовал бы другу заключать сделку со столь хвастливым человеком. Ведь неуёмное хвастовство предполагает постоянное самолюбование, самовосхваление, а последнее вынуждает человека повсюду стремиться к первым ролям, везде выставлять себя лучшим, вопреки реальным способностям. Было ясно, что Калипп отныне станет похваляться тем, что он лучший друг не только Диона, но и Платона. Последнее особенно раздосадовало философа, но изменить что-либо было уже невозможно. Дион уплатил за дом сполна, а Калипп, о чём, по своему обыкновению, повсюду растрезвонил, успел израсходовать вырученные деньги, пожертвовав их Элевсинскому святилищу. Ещё до возвращения Платона из Сиракуз он принял там посвящение Деметре вместе с Дионом. Таким образом, Дион и Калипп были отныне связаны не только дружбой, но и совместным посвящением. Теперь их имена, не без стараний Калиппа, конечно, повсюду назывались вместе — жертвовал ли Дион деньги на афинские празднества, участвовал ли в организации Истмийских игр, дарил ли городу, приютившему его, статуи богов и героев. Дион был богатым человеком: Дионисий, изгнав его из Сиракуз, не отнял у него имения, не лишил имущества и регулярно присылал Диону, своему родственнику, причитающиеся ему немалые доходы. Этито доходы и послужили впоследствии причиной всех бед, обрушившихся на Диона, Платона, Дионисия, да и на многих других. Но основную роль в этом сыграл всё-таки Дионисий.