Изменить стиль страницы

На площади Збавителя напряжение возросло — неподалеку аллея Шуха — место главной резиденции гестапо. Вдруг слышу приближающийся шум моторов. Останавливаюсь. С площади Унии Любельской выныривают фургоны гестаповских машин. Я отскакиваю в сторону и вжимаюсь в проем ворот полуразрушенного здания. Машины с ревом проносятся мимо. На улице снова пусто и тихо. Ускоряю шаги и благополучно миную самый опасный участок — площадь Унии Любельской.

На Пулавской чувствую себя уже несколько спокойней. Появляется надежда целым и невредимым добраться до дома. И вдруг на Ольшевской от стены отрываются две фигуры и преграждают мне дорогу. В темноте различаю мундиры жандармов.

— Стой! Куда? Комендантский час.

Однако вижу, что оружия они не снимают.

— Опоздал поезд, — начинаю я объяснять. — А знакомых в районе вокзала у меня нет, вот и пришлось идти.

Они явно меня изучают. Потом один оглядывается по сторонам и нервным шепотом говорит:

— На соседней улице облава! Беги налево!

Едва я достиг угла, как улицу осветил яркий свет фар. Краем глаза замечаю двигающиеся вдоль стен две шеренги жандармов. Сворачиваю в переулок, бросаюсь к первым попавшимся воротам — заперто. К следующим — то же самое. Другого выхода нет, надо бежать дальше. Мчусь во всю прыть в сторону Хотимской. Слышу стук сапог приближающегося отряда. Перебегаю улицу, и вдруг резкий окрик разрывает ночную тишину:

— Хальт! Хальт!

Жандармы рассыпаются в цепь и бросаются за мной в погоню. Я бегу вниз, на Слонечную. Топот преследователей все ближе. Подбегаю к высокому угловому дому, дальше бежать некуда — впереди большой, совершенно открытый пустырь. Лихорадочно озираюсь по сторонам и вдруг замечаю за домом мусорный ящик. Бегу к нему, вскакиваю внутрь и осторожно прикрываю над собой крышку. Звуки погони становятся все явственнее. Жандармы уже совсем рядом. Не остановились, пробегают мимо. Через несколько минут снова возвращаются, приближаясь к моему убежищу. Долетают проклятия:

— Черт побери, убежал!

Откроют ящик или не откроют?

Немцы громко переговариваются, стучатся в дом. Кто-то отпирает ворота. Слышится долгий разговор, потом наконец все стихает. Однако я продолжаю сидеть в своем убежище. Начинает пробирать холод, тесно, неудобно, жуткая вонь.

На рассвете выкарабкиваюсь наконец из ящика и задворками, чуть живой, добираюсь до Падевской. Стакан горячего чая с малиной и самогонкой возвращает меня к жизни.

При встрече Валеры подозрительно принюхивался ко мне и все старался допытаться, не кутнул ли я часом где-нибудь… В конце концов хочешь не хочешь пришлось рассказать о своей ночевке на помойке. Он долго еще потом подтрунивал над моим ночным приключением, но деликатно сохранил все в тайне.

В тот же день я узнал от Миколая о внезапном нападении японцев на Пирл-Харбор. Он полагал, что следствием этого нападения явится вступление Соединенных Штатов в войну с Германией и Италией, а также более тесное военное сотрудничество США с армией Советского Союза. Красная Армия, развязав себе руки на Дальнем Востоке, сможет высвободить и бросить большие силы для завершения войны в Европе. Второй сенсацией явился распространившийся в подпольных кругах слух о решении Гитлера перейти на Восточном фронте к обороне. Но больше всего Арцишевский доволен был подписанием декларации о дружбе и взаимопомощи между Сталиным и генералом Сикорским. Миколай полагал, что этот шаг генерала Сикорского во многом может предопределить будущее страны. Участие Польши в борьбе против оккупантов в период, когда советские войска приняли на себя основную тяжесть гитлеровских ударов, представлялось ему исторической необходимостью.

Во время нашей беседы в комнату влетел как снаряд Анджей Жупанский. По красным пятнам на его лице нетрудно было понять, что у него какое-то весьма важное сообщение.

— Я только что встречался со своим товарищем по гимназии Юреком Чаплицким, — начал Анджей. — Он работает в Варшавской дирекции Восточной железной дороги. Его начальник, немец, ежедневно приносит на работу какие-то опечатанные папки с секретными материалами. Судя по всему, это очень важные документы, поскольку на ночь они сдаются на хранение в гестапо и ежедневно выдаются для работы руководителям дороги всего на несколько часов.

Это сообщение крайне заинтересовало Арцишевского.

— Анджей! Считай своим важнейшим заданием достать эти материалы. Они могут оказаться исключительно ценными. Только помни — полнейшая конспирация.

Через несколько дней Жупанский принес первые копии секретных документов, которые удалось снять Чаплицкому вместе со своим сослуживцем Рогальским. Они подделали ключ к портфелю своего шефа и, когда тот выходил, сразу же принимались снимать копии с документов. Можно понять, какой это был труд, если учесть, что у них не было столь распространенных в детективной литературе микрофотоаппаратов, спрятанных в пуговице пиджака или в трости. Они просто переписывали документы от руки. Риск был большой — в любую минуту мог вернуться шеф, мог накрыть их за этим занятием кто-либо из немецких чиновников или гестаповцев, отвечающих за хранение документов. Материалы действительно оказались ценными и содержали сравнительный анализ обстановки на железных дорогах Восточного фронта. Кроме расписания маршрутов на главных железнодорожных узлах, в них содержались также сведения об авариях и потерях на транспорте. Из этих данных можно было делать выводы об эффективности различных форм так называемой «рельсовой войны». Эти выводы подтверждали важную роль акций саботажа и диверсий в дезорганизации железнодорожного транспорта в тылу врага. На основании хранившихся в папке донесений с различных узлов и станций, подробно описывающих характер нападения на них, продолжительность прекращения движения, нанесенный ущерб и т. д., можно было заключить, что воздушный налет на железнодорожный узел силами одной эскадрильи, состоящей из восьми бомбардировщиков, вызывал четырехчасовой перерыв в движении, а нападение партизанского отряда причиняло настолько значительные разрушения, что перерыв затягивался до 36 часов. Для нас это было большой неожиданностью, а для Центра — основанием для выработки эффективной тактики транспортных диверсий. Документы эти мы стали получать регулярно два раза в неделю. «Ребята из Гдыни», как мы их прозвали, были выше всяких похвал.

Примерно в это же время Франек Камровский доложил командиру об установлении постоянной связи между Генеральной Губернией и Поморьем. Поначалу через границу он ездил сам, а позднее, чтобы не вызвать подозрений, стал высылать каждый раз новых связных. В Торуне он наладил постоянную связь с семьей адмирала Стейера, давно и хорошо знавшей Арцишевского. Два сына адмирала, Дональд и Владжимеж, узнав, что Арцишевский ведет работу против немцев, тут же изъявили желание примкнуть к нам и взялись за выполнение нелегкого задания — установить дислокацию гитлеровских войск в районе Торуня. Вскоре от них стали поступать донесения о системе противовоздушной обороны, оборудовании аэродромов, о перебросках воинских частей на Восточный фронт. Материалы эти представляли исключительную ценность, а характер их обработки свидетельствовал о недюжинных военных способностях авторов.

ЗАСАДА

В один из дней, когда Арцишевский, сидя за столом, шифровал радиограммы, в комнату вошла крайне взволнованная хозяйка дома и сообщила об аресте гестаповцами двух ребят из группы Карповича, принимавших участие в нашей операции по доставке в город радиостанции Янека. Оказалось, что, помогая нам, они уже раньше состояли членами «Шарых Шерегов»[16] и по заданию этой организации писали на стенах антигитлеровские лозунги. Во время выполнения одного из таких заданий они и были схвачены. При обыске у одного из них дома немцы нашли парашют Янека. Только теперь мы узнали, что эти предприимчивые юноши по собственной инициативе совершили однажды ночью вылазку за этим — по их мнению — прекрасным материалом для рубашек. Судя по всему, пока они никого не выдали, во всяком случае, никого больше не арестовали. Однако немцы могли сломить упорство ребят пытками и вырвать у них какие-либо сведения о нашей группе. Карпович объявил уже тревогу, и все покинули свои дома.

вернуться

16

«Шарые Шереги» — название юношеских подпольных групп, занимавшихся так называемым малым саботажем и образованных в оккупированной Польше из бывших харцерских отрядов. (Прим. перев.)