Такой облавы мне видеть еще не доводилось. Казалось, сюда стянули жандармов со всей Губернии. Выскочить из поезда не было уже никакой возможности… Столько шифрованных телеграмм и оружие!.. Что делать?.. Грохот рывком открываемых дверей сливался с окриками: «Раус! Раус!»[11] В вагоны, тыча по сторонам прикладами, врываются гитлеровцы, выгоняют всех на перрон, в окна выбрасывают оставленные вещи. Осматривают каждый закуток — не укрылся ли кто, не оставил ли свертка.
Плотная толпа людей под дулами автоматов вливается в просторный зал ожидания. Я стараюсь держаться поближе к середине. В толпе шепчутся:
— Может, немца укокали?
— Иесусе, всех расстреляют…
Какая-то женщина начинает всхлипывать. Шум нарастает. Снова пронзительные окрики разъяренных немцев. Воспользовавшись минутой тишины, я подхожу к одному из молча вышагивающих взад и вперед офицеров и на немецком языке начинаю возмущаться:
— Я служащий строительной конторы. Мы ведем в Пётркуве срочные работы оборонного характера. Вот мои документы, я не могу ждать, пока проверят всех.
Оторопев, он машинально берет протянутую мной кеннкарту и удостоверение строительной конторы. Буквально буравит меня глазами. Я выдерживаю его взгляд.
— Убирайся!
Не торопясь выхожу из зала ожидания и направляюсь в город. На улицах, несмотря на непоздний еще час, необычно пустынно. Вероятно, слух о готовящейся в широких масштабах облаве уже разнесся. Позже я узнал, что все задержанные в тот день на вокзале были вывезены в концентрационный лагерь. Не выпустили почти никого.
Разрядка после пережитых минут напряжения наступила только на явочной квартире. Я сел в кресло и в течение получаса не мог вымолвить ни слова. Когда наконец я пришел в себя и рассказал о своих дорожных приключениях, Игорь пошутил:
— Вот видишь, значит, облавы устраивают не только на радистов! Ты мог влипнуть еще раньше меня. Ладно, идем спать.
Игорь поставил будильник. Утомленный пережитым, я мгновенно уснул. Когда я проснулся, Игорь сидел, и как видно уже давно, за рацией. Я подошел к столу. Он скосил на меня покрасневшие, утомленные глаза.
— Ты дрых, как пожарник, даже будильника не слышал.
Он отбил подтверждение о приеме последней радиограммы и вручил мне целую пачку бумаг.
— Вон сколько скопилось, будет тебе что везти. Миколаю скажи, что оставшиеся радиограммы передам в течение ближайших дней.
…На вокзале царило обычное оживление, словно накануне ничего и не случилось. Пассажиры с мешками втискивались в вагоны, охранники вели какого-то парня. Жандармы, насытившиеся вчерашними трофеями, спокойно прохаживались вдоль перрона.
До Варшавы я добрался без всяких приключений. Передал радиограммы Миколаю, а сам отправился к Роману, который привез новые донесения.
Вечером я зашел к Арцишевскому за указаниями о встрече курьера. Он встретил меня в прихожей уже одетым.
— Ты знаешь, приятная неожиданность — курьером будет Янек Мейер, помнишь, блондин, жил с нами в Грязовце. Надо передать об этом пани Зофье, она может встретить его сама — я нарисую его шаржированный портрет, и по нему она наверняка его узнает даже без пароля.
В тот же день я передал все это Зофье Сикорской. От себя на словах дорисовал ей портрет Янека, упомянув его характерные вьющиеся светлые волосы и тонкие черты лица.
И вдруг все наши планы по встрече курьера оказались спутанными самым неожиданным образом. Вечером 23 октября у Брацких нежданно-негаданно объявился Игорь Мицкевич.
— Не могу установить связи с Центром, — смущенно объявил он Арцишевскому, будто сам был в этом виноват. — Я изредка слышу очень слабые их позывные, но они на мои не отвечают. Похоже, меня они вообще не слышат. Я проверил аппаратуру: все вроде бы в порядке. Вероятно, что-то случилось…
— Может быть, их разбомбили? — высказал я свое предположение.
— Тогда я вообще бы не слышал никаких сигналов, — возразил Игорь.
— А может, у них аппаратура испортилась? — нерешительно вставил Анджей Жупанский, выполнявший уже при нашем командире обязанности адъютанта.
— Ну нет, у них же есть контрольные приборы, — ответил Игорь.
Арцишевский молчал, меряя большими шагами комнату. Наконец он повернулся к Игорю:
— Ты передал все радиограммы, которые доставил тебе Юрек?[12]
— Нет, часть осталась, я привез их обратно. На последнюю, переданную 18 октября, подтверждения не получил. Возможно, они ее и приняли, но уверенности у меня нет.
Просмотр неотправленных телеграмм показал, что сообщение о месте встречи курьера и пароле оказалось именно той телеграммой, о приеме которой Игорь не получил подтверждения.
— Дело серьезное, — задумчиво произнес Арцишевский. — Предположим, эту телеграмму они получили, тогда, безусловно, курьера пришлют. Если дело в неисправности нашей рации, вопрос решится просто — курьер доставит новую исправную аппаратуру. Если же повреждена их радиостанция, ее наверняка наладят. Есть и еще одна вероятность — они могли эвакуироваться в тыл и сменить место дислокации. В этом случае существует реальная угроза потери связи.
— Установят более мощный передатчик, — возразил Игорь.
— Так или иначе мы своей работы не прекращаем, — продолжал Миколай. — Ты, Игорь, возвращайся в Пётркув и продолжай попытки восстановить связь. Если в течение недели это не удастся, надо будет на какое-то время укрыть рацию где-нибудь в деревне. В этом случае придется послать связного на ту сторону фронта.
После отъезда Игоря в Пётркув потянулись томительные дни ожидания — удастся ли восстановить связь? Однако вести приходили неутешительные. Спустя неделю Игорь сообщил нам, что прекратил попытки восстановить связь и отправил рацию в Гомулин.
В сложившейся обстановке Арцишевский принял решение ожидать курьера, но работы ни на минуту не прекращать. Он писал статьи для подпольных газет, выступал на собраниях подпольных организаций, вербовал себе сторонников. Никакой личной жизни для него не существовало. Нередко он недоедал — жиденькая похлебка часто составляла весь его обед. Можно было только поражаться, откуда он черпал столько энергии. Дни, когда связь с Центром была нарушена, Арцишевский использовал для изучения деятельности польских подпольных политических группировок и их программ, искал контакты с людьми, на поддержку которых можно было рассчитывать.
В Варшаве ему удалось отыскать много прежних друзей и знакомых. Коллеги по работе в редакции «Курьера Балтыцкего», Менжницкий, Воедылло и другие, состоявшие уже в подпольных организациях, информировали его об основных особенностях в расстановке политических сил, о людях, руководивших борьбой в подполье. В тот период наибольшую активность проявлял Союз вооруженной борьбы (ZWZ) во главе с генералом Стефаном Ровецким, носившим псевдоним «Грот». Интеллигенция и особенно военная молодежь охотно тянулись к ZWZ главным образом по причине аполитичности, декларируемой этой организацией, а люди стремились к бескомпромиссной борьбе с оккупантами, и только.
Основные политические направления польского Сопротивления еще не сформировались, однако заметно росли и крепли симпатии к Советскому Союзу. Все яснее становилось мировое значение войны, ведущейся на Восточном фронте, для будущих судеб не только Европы. С нарастающей тревогой и вниманием воспринимались сообщения о сдаче советских городов, о новом наступлении гитлеровских войск на Ростов и Москву.
Когда многие политические деятели подполья предсказывали неизбежность поражения Красной Армии, Арцишевский написал обширную статью, в которой доказывал, что натиск немецкого наступления иссякает и Восточный фронт постепенно стабилизируется. Правда, успел ли он опубликовать эту статью в подпольной печати, не знаю — нас целиком захватило новое событие: явился курьер.
Им оказался, как и было обещано, Янек Мейер. Он явился в ресторан пани Зофьи, откуда Арцишевский привез его на квартиру Брацких. Здесь Янек рассказал нам, как перебирался через фронт: он был выброшен с парашютом в ночь на 31 октября под Варшавой.