Проходит несколько дней. Боль притупляется, но кража любимого Пежо надломила ее, она чувствует, что какая-то пружина внутри, туго заведенная до того, теперь сломалась, и весь механизм стал вял и разболтан. ЛЛ не хочет видеться ни с кем, ее мутит от пустых разговоров, все вокруг, в унисон ноябрьской погоде, кажется унылым, мокрым, серо-коричневым. Троллейбус норовит обрызгать грязью, неприветливые лица навевают тоску, действительность убога и безрадостна. Ничто не приносит хороших новостей, но как-то, возвращаясь с работы, она натыкается взглядом на объявление, приколотое на дверь подъезда, где весьма толково предлагается помощь дипломированного мага в общих проблемах быта, таких как недомогания и сглазы, разбитые сердца или потеря сна, и где, среди прочего, указаны розыск давно потерянных вещей и услуги по возвращению краденного. ЛЛ не верит, потом колеблется и борется с собой, потом, не выдержав, звонит. Низкий вкрадчивый мужской голос обещает помочь, вселяя непонятную уверенность, и она, удивляясь сама себе, быстро собирается и едет по названному адресу.

Дверь открывает красивый черноволосый мужчина. Сеанс стоит недешево, но она готова платить – очень уж хочется разыскать свой автомобиль, да и незнакомец, тронув потайные струны, разбудил что-то в ее сердце. Они долго беседуют, он берет ее руку сильной теплой ладонью, ЛЛ все больше теряет голову. Маг назначает второй сеанс, она не спит всю ночь, черноволосый красавец чудится ей в ее квартире, в комнате, рядом в постели. Сама не своя, она приходит к нему опять, смотрит ему в лицо побежденным взглядом, но теперь он холоден и деловит: с минуту рассматривает ее задумчиво, затем вновь берет деньги – больше, чем в первый раз – и вручает бумажку с планом местности, нарисованным от руки, где небрежным крестиком помечен ее Пежо. У ЛЛ наворачиваются слезы, она хочет объяснить, оправдаться, но слова не идут на язык, а он молча ждет, пока она уйдет, не предлагая никакой помощи, бесстрастный, бездушный. Все кружится перед глазами, она послушно уходит, автомобиль оказывается в точности там, где обещано, но радости нет – красавец-маг околдовал ее неведомыми чарами, ей нужно видеть его, смотреть в глаза, слышать его голос. Промучившись три дня, она едет по знакомому адресу, готовая к унижению, но застает лишь опечатанную дверь и двух строгих мужчин неподалеку, которые забирают ее с собой и опрашивают, как жертву, разъяснив, что группа мошенников, промышляющих кражами машин и вымоганием денег за, якобы, их находку, уже давно на крючке. Скоро все будут пойманы, не сомневайтесь, ободряют ее, но ЛЛ убита горем и больше не желает ничего слышать. После, дома, она долго сидит уставившись в одну точку, вспоминая черноволосого красавца с вкрадчивым баритоном и повторяя про себя: – «Жизнь – это обман, обман, обман…»

Впрочем, может все было и не так – рассматривая с некоторой дистанции часто ошибаешься в деталях. Потянувшись, я отложил в сторону очередную газетную пачку и взялся за следующую. День уже клонился к ранним сумеркам, и свет от окна слабел, но мне не хотелось ни уходить, ни зажигать электричества, будто мое занятие несло в себе что-то от постыдного порока, и нужно было прятать его от всех. Рассеянно перебирая газетные листы, я наткнулся было на еще одну заметку, способную разбудить фантазию, затем, читая, перевернул страницу – и замер. В середине выпуска лежал листок из другого издания – наверное, попавший туда случайно и гораздо более старый, судя по желтизне. Это был не «Хроникер», а что-то иностранное; язык, по виду скандинавский или немецкий, был вовсе мне незнаком, но не это заставило меня застыть – прямо в середине страницы красовалась большая фотография Пиолина, я сразу его узнал, хоть он и был на ней куда моложе, чем теперь. Пиолин смотрел не в камеру, а куда-то вбок, ощерясь и недобро хмурясь. Не оставалось сомнений, что его разыскивали за что-то, но я не понял ни слова из текста, набранного мелким шрифтом, да и, по правде, не хотел понимать. Старый «Хроникер» вдруг тоже потерял для меня интерес. Я с трудом разогнул ноги, затекшие от долгого сидения, и отправился в столовую посмотреть, не исправилась ли погода.

Глава 11

За окном столовой было все так же – сыро, ветрено и стыло. Природа будто замерла в состоянии тревожной тоски, выйти из которого у нее не было сил. Холсты поблекли и палитры почти опустели – лишь несколько красок предлагали себя, упорно сочетаясь в однообразных картинах, словно торопясь захватить пространство, на которое никто больше не претендовал.

Так может пройти вся осень, думал я отрешенно, усевшись за стол и выводя пальцем бессмысленные фигуры. Пролетят месяцы, и ничто не изменится – ни песок, ни ветер, ни мрачное небо – потому что удобно и так, а меняться и незачем вовсе. К чему суетиться, если можно оставаться как есть, и никто не теребит? К чему выдумывать что-то, когда все уже пройдено, к чему повторяться, то и дело набредая на чужие следы? Кто, в конце концов, оценит по достоинству, уловив нюансы, оттеняющие новизну? У каждого наблюдателя найдутся свои отговорки, прикрывающие страсть к неподвижности или обыкновенную лень, и суждения его будут неглубоки, а оценки поверхностны. Да, погода отвратительна, скажет он, тучи нависли, и ветер пробирает да костей, того и гляди снова заморосит – и в этих сентенциях не будет ничего, кроме брюзжания и боязни простудиться, будь он, наблюдатель, хоть стократ умнее и любознательнее среднего. Пропадет всуе и серо-лиловое облако, походящее на грустного осьминога, подобравшего щупальца и склонившего голову набок, и пронзительная музыка поскрипывающих рам, которой вторит аккомпанемент редких капель, и ажурная мелодия, и грозный вековой рокот. Прогулка немыслима – весь итог. Я – наблюдатель, не желающий усложнять. Подайте мне чего-нибудь попроще, я буду как все…

Взгляд рассеялся, и палец замер, словно обессилев; казалось, я могу задремать прямо тут на стуле, брошенный всеми – задремать и не проснуться до самой весны – но снаружи вдруг послышались мужские голоса, и я тут же очнулся, вскочил и вновь прильнул к стеклу. Это были Кристоферы – они стояли неподалеку, метрах в двухстах, и лениво переругивались друг с другом. В руках у них я заметил лопаты, а на песке валялась длинная мачта, и еще какие-то снасти, рассмотреть которые издали было трудно. Потом один из них отошел в сторону и подбоченился, а другой принялся ожесточенно копать, вздымая тучи песка и залихватски покрикивая.

Не раздумывая ни минуты, я бросился в спальню, схватил свой плащ и поспешил к ним. Кристофер I – тот, что прохлаждался в стороне – присвистнул, увидев меня, и второй Кристофер тут же бросил работать и воззрился в мою сторону с удивленной гримасой. Некоторое время все молчали, а потом первый проговорил лениво: – «Глянь-ка, турист пожаловал. Ты что, подсобить?»

«Ага, – кивнул я, поглядывая чуть искоса и подозревая подвох, – если нужно, конечно».

«А то, – воскликнул Кристофер I, – нужно, и еще как. Вон, смотри, приятель наш как старается – аж взмок весь…» Он достал из кармана пачку сигарет, понюхал ее для чего-то и, вновь подбоченясь, благодушно спросил: – «А ты, к примеру, что умеешь делать?»

«Да почти все, – осторожно ответил я. – Могу вот помочь ему копать, если требуется».

«Копа-ать… – протянул первый Кристофер. – Копать – это дело!» – Он не торопясь закурил и швырнул лопату в мою сторону, так, что она воткнулась в песок в метре от меня. – «Вот тебе, действуй. Как держать, знаешь?»

Я взялся за черенок двумя руками и осмотрелся с лопатой наперевес. Кристофер II сплюнул под ноги и вдруг глупо захихикал. «Где копать-то?» – спросил я сердито. Их манеры раздражали меня чрезвычайно, и я уже жалел, что навязался в помощь. – «Где копать, и что вообще тут будет – что-то вроде флага?»

«Флаг-то мы тебе в руки дадим, – осклабился первый Кристофер, – ты у нас прыткий, вот и будешь с флагом. А где копать – пошли, покажу». Он отвел меня шагов на тридцать вправо, постоял, осмотрелся, отошел еще немного и ткнул себе под ноги. «Тут значит и копай. Утомишься – мы тебя подменим. Сам, лично подменю, – он стукнул себя кулаком в грудь, подмигнул мне и добавил, – а тебе – флаг…» – и быстро потрусил к прежнему месту, где Кристофер-второй уже принялся за работу, все так же вскрикивая и швыряя песок себе за спину.