Известно, что многонациональная Америка стремится сохранить единство и усиленно воспитывает патриотизм. Национальный миф ей заменяет кино. Различие допускается и даже подчеркивается на каком-то поверхностном уровне. Оно стало феноменом моды и рекламы. Последние выступают как средство нейтрализации и одновременно дозволенной канализации энергии этих различий. Даже политические диссиденты и террористы вписаны в экономию обмена современного общества. Они допускаются и даже поддерживаются в системе сложных общественных противовесов как некая граница, которую не должны переходить остальные граждане. Власть как бы говорит: смотрите на этих злодеев: они хотят разрушить то, что завоевано с таким трудом; они угрожают нашему благосостоянию. Она поступает с жизненными различиями точно так же, как американское кино. О ком бы ни снимались фильмы – о древних греках, ранних христианах, русских или арабах – везде господствуют американские ценности. Одетый в ту или иную национальную одежду киногерой демонстрирует американские идеалы. Такого рода решением не следует пренебрегать на том основании, что оно скорее внешнее, чем внутреннее.

Чувственность человека формируется географией, точнее, топографией города. Нью-Йорк – город прямых улиц, образующих прямоугольники. Такая решетчатая или сотовая структура бесконечных кварталов прямоугольной формы не опирается на единый центр, из которого исходили улицы старых городов. Современные города также напоминают шахматную доску и реализуют свою геометричность независимо от ландшафта, выравнивая поверхности, засыпая овраги и спрямляя реки. Это вызвано рыночным отношением к городской земле, которая должна служить объектом обмена. Различные земельные участки должны быть сопоставимы, и чем меньше параметров, необходимых для сравнения, тем легче использовать землю вместо денег. Отсюда возникает необходимость преодоления зависимости цены на землю от близости к центру.

Чисто теоретически город без центра допускает большое разнообразие социальных контактов. В Нью-Йорке существует несколько центров, например Рокфеллеровский центр, который не имел внешних препятствий и рос во всех направлениях. Город без центра имеет флексибельный характер. Центры возникают и исчезают; на месте одних домов и кварталов возникают другие. Нью-Йорк постоянно перестраивается. Ни в одном городе мира не сносилось так много домов, как в нем. План города постоянно корректировался, и решетчатая структура переносила это совершенно безболезненно. На место одних зданий из стекла и бетона ставились другие, еще более функциональные и экономичные. Хамелеонообразный облик города очень важен для закрепления мультикультурности. Нью-Йорк формировался как интернациональный город, и по мере роста благосостояния его жители уступали свое устаревшее жилье новым эмигрантам. Однако Нью-Йорк отличался от Лондона отсутствием транспортных артерий и сосредоточением большого количества рабочих мест в центре. Из-за этого строительство индивидуального комфортабельного жилья на окраинах замедлялось.

После Второй мировой войны архитекторы взялись за радикальную реконструкцию транспортной системы. В отличие от городов, ориентированных на общественный транспорт, Роберт Мозес видел Нью-Йорк глазами владельца индивидуального транспорта. Противники считали его проект разрушительным для города, но Мозес, предвидя реальный рост количества автовладельцев, планировал широкие автострады, транспортные развязки и места для парковок. Движение грузового транспорта было ограничено улицами с глухими фасадами домов или ограждениями. Благодаря хорошим дорогам люди не должны были ощущать давления города на свою психику. Судя по отзывам современников, Мозес плохо разбирался в традициях градостроительства, зато остро ощущал социальный заказ эпохи: фрагментировать город и связать его системой коммуникаций, рассчитанной на индивидуальный автомобильный транспорт. Разрушая привычную привилегированность центра, он чувствовал потребность человека в комфортабельном жилище и благодаря автострадам раздвинул границы города. В пригородах развернулось строительство жилья, где могла жить отдельная семья, а также предприятий, которые должны были создать большое количество рабочих мест, и, главное, планировался целый ряд небольших предприятий, где могли работать женщины, получившие возможность вносить свой вклад в семейный доход.

Телесное движение понималось строителями современных городов с точки зрения медицины и биологии. Аналогии с сердцем и легкими, венами и артериями привели к пониманию индивидуального тела, движение которого стимулировало общественный организм. Город планировался как пространство, обеспечивавшее движение. Города XVIII в. были рассчитаны на самостоятельного, свободно передвигавшегося индивида. Сегодня темп движения ускорился, и человек связан с отдаленными местами города посредством автотранспорта. Это предполагает, что покоящееся в автомобиле тело перемещается в пространстве. Поэтому города становятся более рациональными и бесцветными. Если гарвеевская метафора в строительстве городов предполагала индивида, передвигавшегося на своих ногах, то теперь это пассажир транспортного средства, и движение его имеет монотонный характер. Пространство и движение в городе сделали человека инертным, пассивным и обособленным.

Психологи и социологи признали феномен «одиночества в толпе» опасным симптомом болезни общества и поспешили предсказать скорый кризис. Однако современные города оказались весьма живучими. Это говорит о том, что существуют какие-то невидимые сети порядка, обеспечивающие единство граждан. С одной стороны, они стали невидимыми, т. е. не обнаруживаются, не связываются с единством нации, не требуют от человека самопожертвования, прежде считавшегося гражданским долгом. С другой стороны, они не стали внутренними или душевными, ибо современный человек остро ощущает дефицит именно душевности, и инфантильное желание близости, конфликтующее с дистанцированным поведением, порождает различные психические аномалии, подробно описанные в психоанализе.

Ж. Бодрийар писал: «Классический родительский дом с дверями и окнами на детских рисунках символизирует одновременно и самого ребенка (человеческое лицо), и материнское тело. Как и исчезновение жестуальности, исчезновение этого традиционного дома, где были этажи, лестница, чердак и подвал, ведет прежде всего к фрустрации – человек лишается опознавательной символики. Современный стиль вещей оставляет чувство неудовлетворенности своим отсутствием глубинного соучастия – в нем мы не воспринимаем инстинктивно свое собственное тело, практически не узнаем в нем своих органов, своей соматической организации»[31].

Сегодня важной коммуникативной структурой, соединяющей людей в общественное целое, является реклама системы вещей. Ж. Бодрийар в одной из своих книг всесторонне проанализировал фундаментальный сдвиг в системе вещей современного общества. Он характеризуется, во-первых, «скрытостью» их функций и одновременно значительно большей функциональностью. Тот, кто хотя раз в жизни разобрал механические часы, наверное, помнит радость их понимания. Это похоже на схватывание сути доказательства геометрической теоремы. Когда это происходит, геометрия перестает быть проблемой. Механические вещи рациональны, и, глядя на готический храм или арочный мост, мы отчетливо ощущаем их прочность, основанную на расчете. Каждая деталь конструкции выполняет свое назначение, и эстетика подчиняется механической логике. Подобная же механика, но только моральная, господствует в интерьерах буржуазного общества. Просторные помещения и стоящие в них вещи имеют функциональное назначение: стол и стулья, буфет и шкаф, кровать и тумба демонстрируют строгий порядок и устойчивость. Вещи служили годами и даже переходили из поколения в поколение. Они создавали дополнительную защиту от анархии и выступали своеобразным культурным кодом, обеспечивавшим стабильность общества и оберегавшим индивида от распада. Перемещаясь из общественного пространства в приватное, приходя со службы домой, человек не отключался от общества. Оно заботливо опекало его домашней обстановкой, которая символизировала и реализовывала порядок. Бездомный – это асоциальный человек, представляющий угрозу обществу. Именно поэтому общественное мнение отслеживает нарушение соответствия социально-экономического статуса и обстановки. Уход из дома – это не просто прихоть. Это революция. Осознавая это, Л. Толстой использовал бегство как последнюю и радикальную форму протеста.