Святополк смотрел на нее внимательно и наконец спросил:

— Почему тебя Буской зовут? Ты ж уж старая.

— Ой, деточка, — улыбнулась старуха, — Я ж не всегда такой была. Родилась, как мама сказывала, с рукавичку всего. А на дворе дождь бусой лил[43], мелкий, значит, как пыль, вот по дождю и назвали Буской. Отец недоволен был, что я родилась, ждал парня. Ну, а за мной, слава Сварогу, родился и парень, стало быть, брат мне. Ну Жданом и нарекли, потому как ждали. Кажному имени, деточка, своя причина есть. Кажному.

— Значит, и моему?

— И твоему, деточка. А как же? Ты ж не осевок какой, а князь. Святополк — это значит святой воитель. Да, деточка. Значит, это тебе от рождения определено. Не зря ж вон тебя пестун натаривает и из лука, и копья кидать. А ну-ка давай свежую сорочку наденем.

Старуха стала натягивать на отрока сорочку, он спросил:

— А где же мой крест, Буска?

— А эвон на подоконце, — отвечала бабка пренебрежительно.

— Зачем ты сняла его?

— А шоб не мешал.

— Но это ж Бог.

— Может, и Бог, но не наш, детка. Не наш, коли тебя от хвори не сберег. Наш главный бог — Сварог. Как у нас поется-то: «У бога Сварога деток много. Перун — сынок, Стрибог — сынок. И Дидо и Ладо тоже сварожата, потому как Сварог всего неба бог. Поклонимся Сварогу — главному богу, одарим медом и житом, что потом нашим нажито». Вот так-то, детка.

Буска опять тепло укутала княжича.

— А сейчас будем есть.

— Я не хочу.

— Надо, детка, надо. Не будешь есть, хворь не выгоним. Голод еще никого не вылечивал. А овсяная каша силу дает, детка. Поешь овса, возьмешь лук и стрелишь стрелой аж через Припять.

— И перелетит стрела?

— Как есть перелетит, детка. Конь-то откуда силу берет? С овса, детка, с овса.

Так с приговорками накормила-таки Буска хворого отрока. Потом дала опять лекарства выпить, горло выполоскать.

Когда рассвело, была потушена свеча, в оконце засветило солнце, пришла в опочивальню княгиня.

— Ну как?

— Слава Сварогу, — отвечала Буска, — хворь-то по углам разогнали, но сидит она еще здесь, сидит, злыдня. Те-то сорочки выстирали?

— Нет еще.

— Как же так? В них же злыдня эта таится. Скорее гнать ее надо, скорее. Вот лечила б у себя в избушке, сразу б выстирала. А у тебя слуг много, рук мало, княгинюшка. Не сердись.

— Я сейчас же распоряжусь. Встирают.

— Распорядись, милая, распорядись.

Арлогия прошла к сыну, присела на ложе, ласково погладила его по щеке:

— Что, сынок? Плохо?

— Сейчас ничего, — отвечал Святополк, тяжело дыша. — Ночью было плохо, что-то шибко в груди давило, хотелось проткнуть ее.

— Ты уж бабку Буску слушайся, сынок.

— Да уж слушаюсь, — отвечал княжич, вымученно улыбнувшись, — У бога Сварога деток много, Перун — сынок, Стрибог — сынок и Велес — скотий бог тоже сынок… — и повторил всю присказку, которую только что услышал от Буски.

— Это ж надо, — удивилась старуха. — Память-то, память какая у княжича. Сразу видать, княжьих кровей отрок.

Похвала старушечья более княгиню согрела, чем княжича. Арлогия никогда никому не говорила, но в душе твердо убеждена была, что если кто и достоин в грядущем великого княженья, то это ее сын — Святополк. Ведь его отец Ярополк был рожден королевой венгерской, законной женой Святослава. А Владимир? Рожден рабыней, наложницей Святослава. И теперь в его детях, рожденных от разных жен, есть и рабья кровь. А у Святополка не то что у названых братьев, этих самых Вышеславов, Ярославов, Мстиславов, у него королевская кровь. И он даже мог бы претендовать на королевскую корону, а уж на великокняжий стол ему сам Бог велел.

Так думала Арлогия, вознося своего единственного и любимого сына на недосягаемую высоту. Но только думала, никогда не произнося этого вслух, лишь лелея мысль дожить до сыновьего возмужания и тогда все ему рассказать.

Выздоравливал Святополк медленно. Бабка Буска применила все свои снадобья в лечении княжича, ежедневно по нескольку раз бормоча заклятия против хвори, и наконец-то добилась своего. Болезнь изгнали и из «деточки», и из всех углов его опочивальни, и даже изо всех сорочек, выстиранных в снеговой воде и высушенных на ветру.

Святополк выздоровел, но был столь слаб после болезни, что Буска и не помышляла об уходе: «Пока на ноги не поставлю, пока в седло не посажу дитятко, до тех пор не оставлю сердешного». Что ни говори, за время болезни привязалась старуха к княжичу ровно к сыну родному. Да и он привык, что у ложа его на тулупе лежит добрая, заботливая старушка, лечит, кормит, натирает, а ночью, когда и свеча погашена, сказки сказывает про леших, про кикимор, про Бабу Ягу Костяную Ногу. Жутко княжичу от тех сказок и сладко на душе.

— Расскажи про Лешего, Буска, как он водит?

— Я же сказывала вчерась.

— Расскажи еще.

— В лесу дремучем, в дебре колючей жил-был Леший, мохом обвешанный, — начинала в который уже раз бабка Буска, и княжич затихал, затаивался, вроде и дышать переставал, слушая сказку.

А меж тем зима набирала силу, студень[44] перевалил уже за половину, замерзла река.

— Скоро коляды, — обмолвилась как-то Буска. — Славно бы было, детка, тебе и на улку выйти в праздник-то.

— А что такое коляды, Буска?

— Коляды — это… — замялась старуха. — Коляды — это когда колядуют.

— Как колядуют? Кто?

— Эх, дитятко, — вздохнула Буска сочувственно. — Не зря, видать, баяли, что в Киеве народ силодером в воду заганивали, а в Новегороде и огнем и мечом. В веру-то надо лаской, а не таской, дитятко. А про коляду как рассказать? Лучше показать.

И отправилась бабка Буска к княгине уговаривать ее, чтоб в колядки пустить ряженых в опочивальню княжича.

— Пусть поглядит, порадуется. А то ведь сколь недель уж, окромя мово колдовства, ничего не зрел дитенок.

— Ну что ж, пусть приходят, — согласилась Арлогия. — Но ведь их дарить чем-то надо?

— А как же, такой обычай.

— Скажи в поварне, пусть напекут с медом, с маком каких постряпушек.

Дивился княжич, когда бабка Буска стала натаскивать к нему в опочивальню постряпушки: пышки, ватрушки, пирожки.

— Зачем это?

— Годится, деточка, шибко годится. Погодь, узришь.

На следующий день за окном послышался шум, крики, бил бубен, заливалась дудка.

— Что это? — спросил Святополк Буску.

— Колядовщики, детка, пожаловали.

И вот с шумом ввалились колядовщики в опочивальню княжича. Впереди всех в вывороченной шубе «коза», за ней «дед» с мешком, один парень с бубном, другой с дудой и еще с десяток размалеванных сажей и краской юных колядовщиков. Ударил бубен, задудела дудка, и нестройный хор запел славу:

И тут «коза» принялась отплясывать так, что скрипели половицы и подпрыгивали рога. А колядовщики в такт пляске запели:

С этими словами «коза» ухватила Буску и потащила на круг, та не упиралась, стала тоже кружиться в пляске.

Княжич раскраснелся, развеселился и даже расхохотался, когда у «козы» свалились рога и чуть не боднули Буску.

А хор продолжал петь: