При таких географических представлениях нетрудно было архиепископу черногорскому посылать русских князей на поклон к Кингис-хану, заменившему у него Иннокентия III (или «кинга» Ричарда Львиное сердце) из западной России в Забайкальскую золотую орду. Но ученому-монаху Рубруку, обладавшему уже лучшими географическими сведениями, пришлось перенести эту «Золотую Орду» поближе к действительному «Золотому Ордену за Дунаем» на нижнее течение реки Итиля (Волги), хотя даже и эта локализация географически и стратегически нелепа.
Итак, вся видимость за то, что обе разбираемые нами книги являются фальсификацией римских клерикалов XV века с целью устранить всегда готовое возражение тогдашних грамотеев, что своей «унией» они хотят восстановить уже испытанное славянами от католических патеров «адское иго» (jugum tartaricum).
Понятно становится теперь, почему и автор книги «Путешествие Венецианского дворянина Марко Поло» (которая впервые обнародована по-немецки в 1477 году, а написана, вероятно, перед первым униатским Флорентийским собором 1438 года) распространил «тартаров» почти по всей Азии и заставил отрока Марка ездить к Великому Хану (Pontifex maximus по латыни) не в Римскую область, а в Китай; понятно и то, почему Черногорский епископ Иоанн де Плано Карпини как раз около времени Брестского униатского собора догадался, наконец, отождествить тартар с монголами и этим окончательно устранить неприятные напоминания о прошлом. Понятно и то огромное количество свидетелей, вплоть до самого бога, которых этот черногорский архиепископ призвал в подтверждение своего неожиданного для славянских грамотеев утверждения, будто татары их летописных сообщений вовсе не татрские духовные и светские рыцарские ордены, а далекие монголы, нахлынувшие внезапно не только на Киев, Москву и Новгород, но и на Польшу, и на югославянские земли, и даже на самую Венгрию. Понятны и заключительные слова его предисловия: «Если в нашей книге мы пишем нечто такое, что неизвестно в ваших странах, то вы не должны ради этого именовать нас лживыми».
Мне неизвестно, вызывались ли на Брестский униатский собор 1596 года тени всех этих давно умерших свидетелей, которых приглашал Плано Карпини в подтверждение своих слов, и даже читалась ли там его книга, но факт тот, что при первом ее издании Гаклюйтом через два года после этого собора, был вызван свидетелем его правдивости другой монах, Вильям Рубрук, якобы путешествовавший в тех же странах, а он один стоил многих десятков. Ведь, можете себе представить, он путешествовал по личному приказу его королевского величества Людовика Святого, короля французского. Это был тот самый король, который в 1226 году еще одиннадцатилетним мальчиком наследовал своему отцу под опекой своей матери Бланки Кастильской, а потом предпринял крестовый поход в Сирию, был взят в Дамиетте в плен сарацинами, но через месяц освободился за большой выкуп, воротился во Францию и в конце своей жизни предпринял еще поход на сарацинов в Тунис, где и умер. И вот что пишет ему Рубрук в предисловии своей книги:
«Превосходительнейшему и христианнейшему государю, Людовику, божией милостью славному королю Франков, брат Вильгельм де Рубрук, наименьший в ордене братьев миноритов, (шлет) привет и (желает) всегда радоваться о Христе.
Писано в Екклезиасте о Мудреце: „Он отправился в землю чужих народов, испытает во всем хорошее и дурное“.
Это дело свершил я, господин Король мой, но, если бы как мудрец, но не мудро, а более глупо; боюсь, что я принадлежу к их числу.
Все же, каким бы образом я ни свершил это, но, раз высказали мне, когда я удалялся от вас, чтобы я описал вам все, что увижу среди тартар, и даже внушили, чтобы я не боялся писать вам длинных посланий, я делаю то, что вы препоручили, правда, делаю со страхом и почтением, так как у меня не хватает соответствующих слов, которые я должен был бы написать вашему столь славному величеству».
Из этого предисловия, казалось бы, надо было заключить, что автор лично представил свою книгу Людовику святому, так как далее следует описание его пути без всяких дополнений. Ведь ясно, что если б были какие-нибудь препятствия к сдаче отчета королю, пославшему его в командировку, то он по естественной ассоциации идей тут же изложил бы эти препятствия, а не стал бы откладывать их до тех пор, когда король удосужится прочесть всю его длинную книгу. Ведь на это при медлительности рукописного чтения и невозможности читать подряд несколько дней с утра до вечера, отбросив всякие домашние и хозяйственные дела, пришлось бы употребить не один месяц. А между тем в конце книги обнаруживается, что препятствия к доставке ее вовремя королю были, а он отложил сообщение о них до окончания ее чтения королем. Вот что пишет он в заключительной главе: «Из Армении я переправился на Кипр и в Никозии нашел вашего Провинциала (т. е. начальствующего священника у католиков), который в тот же день повез меня с собою в направлении к Антиохии, находящейся в очень плохом состоянии. Там мы пробыли праздник апостолов Петра и Павла».
«Отсюда прибыли мы в Триполи, где, в день Успения Святой Девы, имели собрание нашего ордена и Провинциал ваш определил, чтобы я избрал (для жительства) монастырь в Акре, не позволил мне (что совершенно невероятно!) ехать к вам и приказал, чтобы я написал вам то, что хочу, через подателя сего послания. Я же, не смея противиться обету слушания, составил, как мог и умел, эту книгу, прося прощения у вашей несравненной кротости как за лишнее, так и за нехватки, или за сказанное не совсем умно, а скорее глупо, так как я человек не достаточно умный и не привык составлять такие длинные повествования. Мир божий, который превосходит всякое понимание, да хранит ваше сердце и разумение ваше! Охотно я повидал бы вас и некоторых особенно близких мне друзей, которых имею я в королевстве вашем. Поэтому, если это не противно вашему величеству, я хотел бы молить вас, чтобы вы написали Провинциалу о позволении мне явиться к вам, под условием скорого возвращения в Святую Землю».
И вот, читатель, если у вас есть хоть малейшее литературное чутье, вы восклицаете:
— Но почему же Рубрук, которого насильно не пустил в Париж к королю какой-то «провинциал», не написал ему об этом сейчас же, еще из Акры, или не продолжил об этом своего предисловия, а отложил до окончания чтения королем 53 главы его большой книги? Ведь всю эту книгу король должен был читать, еще совершенно не понимая, почему его собственный посланец не возвратился лично к нему, а посылает свой доклад через какого-то «подателя сего»? Ведь по окончании чтения через неделю или даже через месяц Людовик, хотя и «святой», мог бы даже выругаться за то, что автор держал его в недоумении так долго, не говоря уже о неправдоподобности сообщения, что какой-то Акрский провинциальный священник мог задержать возвращающегося королевского посланца и приказать ему «избрать себе для жительства один из монастырей в Акре в Сирии»!
Ответ на такой вопрос может быть только один:
— Если провинциальный священник, не считаясь с мнением своего короля, запретил возвратиться к нему его посланцу после блестящего окончания им трудного и далекого путешествия, сделанного по личному приказу самого короля, то путешественник в самом начале сообщил бы королю об этом, а не начал бы так, как если б все было в полном порядке. Из этого ясно, что и начальное обращение Рубрука к королю, и заключительное обращение к нему же, сделаны не для Людовика святого, а выдуманы для читателя, чтоб придать в его глазах достоверность и авторитетность сочиненной дома книге.
Это старинный наивный литературный прием, уместный теперь лишь для пера неопытного сочинителя и незаметный лишь для слабого литературного чутья малоопытного в чтении человека.
Но если это так, то и середина книги — такое же сочинительство, сделанное не по личным впечатлениям, а как домашняя компиляция всего прочитанного автором у разных путешественников и снабженная для большей убедительности небывалыми приключениями и воображаемыми личными впечатлениями автора.