А дети все прыгали, играли и пели, без устали на Фреда глядели, будто что-то узрели. Сон не сон, но, тем не менее, их песнь показалась знакомой.
«Считалочка из недавно просмотренного фильма. Сцена, включенная в фильме-кроссовер двух франшиз, теперь повторяется у меня на глазах».
Вид прыгающих участников частной школы Макгрегора с каждой проходящей секундой оставлял все меньше надежды на возвращение. А затем появился он — хозяин сна. Долгий, скребущий звук, неистовый хохот Инглунда, местами порванный красно-зеленый свитер, перчатка с острыми металлическими лезвиями на кончиках пальцев, осклизлое лицо с искаженной улыбкой и… коричневая шляпа с висячими полями.
— Не соскучились?
Отделенная во сне часть Фредди Кригера, его злая часть, наяву подавляющая добрую, приняла облик киношного маньяка — Фредди Крюгера. Злое, мерзкое, ненавидящее своих родных существо — именно таким казался грязный обожженный садист чистенькому ухоженному прокурору, при этом второй постоянно забывал, что первый — его половина.
Крюгер точил ножи, пока подбирался к ученикам, и планировал продемонстрировать кристально-честному прокурору, «что делают с детьми настоящие парни»: монстр подошел к одной из невидящих опасности девчонок, взял за косичку, замахнулся перчаткой и…
— Посмотри на эту маленькую дрянь! Так и просится к дяденьке в объятия — отрезал голову. Затем швырнул ее, отделенную от тела, в сторону, где ошивались псы-мутанты.
Дети продолжили играть.
— Ну, что, продолжим?
— Нет, нет! — прокурора начало трясти.
А маньяк вошел в раж.
— Ха-ха-ха-ха! Идите ко мне детишки! Идите к Фредди!
— Нет, не убивай!
— Ха-ха-ха-ха!
— Не убивай!
— Ха-ха-ха-ха!
— Ну, зачем же…
Шоу закончилось со смертью узкоглазого Роджера. Фредди вырвал глазное яблоко мальчика и стал жадно обсасывать.
— О, вампирские штучки…
Через минуту после крюгеровского бесчинства дети исчезли. Откуда они взялись — прокурор не имел ни малейшего понятия, но чувствовал, что они — лишь часть его сна, как и киношный маньяк, который теперь с пожирающим любопытством пялился на своего идеализированного двойника.
— Ты знаешь, кто я?
Они ссоревновались в диалоге — Фредди, по сути отличный лишь более гладкой внешностью и Фредди, настоящий, который живет внутри того псевдодоброго Фредди!
— Убийца… которого сожгли родители убитых детей.
— Это да — в голосе киношного звучала слепая гордыня, он гордился детоубийствами, — Не спорю.
Фредди Кригер не смог бы никогда так поступить. Он бы попросту забоялся. А вот матерый потрошитель Фредди Крюгер — вполне — две конфликтующие противоположности в одном человеке рассоединились в «наваждении».
— Но это плохо — протестовал прокурор, — Это незаконно. Нельзя убивать. Так написано в бумагах…
— К черту бумаги! — вспылил монстр, — Что они для тебя — лживого ублюдка?
— Закон для меня все…
— Нет, ты же знаешь, его не существует.
— Я следил…
— Что?
— Годами. За каждым твоим шагом наблюдал. Момента выжидал. Готовился к выходу…
Прокурор спросил напрямую:
— Что мне нужно сделать для того, чтобы ты оставил мой разум в покое?
Крюгер прошептал:
— Вызволить из заточения!
«Из заточения вызволить» — означало дать выход своим чувствам, о чем и просила душа Кригера, о чем молила. Ей надоела тонкая оболочка — лживый облик законника — одеяло, под которым прячется зверская сущность несчастного лондонца.
Крюгер старался для Фредди — чтобы ему жилось легче, подальше от самообмана.
— Загляни в свои кошмары!
Британские патриоты и консерваторы никогда не опишут, каким современный Голливуд представляет этот город потому что, по всей логике, редко включают телевизор.
Но будучи совсем маленьким, Фредди Кригер находил себя именно в таком Лондоне — мрачном, злобном, гротескном, все из-за творящейся в семье «непогоды»: отец часто пил, а мать, чтобы уберечься от очередных побоев, запиралась в комнате и не вылезала из нее до наступления позднего утра.
Трезвея, кормилец напрочь забывал, что вытворял, когда был «не в духе». Не стесняясь показаться тряпкой, он вставал на колени и молил супругу не заявлять в полицию, просил держать его психи в строжайшем секрете и обещал исправиться. Бросить это болезненное пристрастие, постепенно разрушающее и тело, и душу…
Но сколько бы Гарольд не обещал, сколько бы супруга не прощала, ничего не менялось…
Из-за родительской несостоятельности Фредди с малых лет ощущал себя изгоем. Брошенным. В школе мальчик показывал себя умным, воспитанным, но в это же время очень тихим и явно закомплексованным. Решить его проблему брались педагоги, директор школы. И, увы, у них ничего не выходило.
Боясь реакции отца-алколигка, Фредди предпочитал не разглашать эту столь конфиденциальную информацию и на любопытство училок отвечал прозаично «со мной все хорошо».
Старший сынишка — Джимми Кригер — разительно противоположный младшенькому, вырос отъявленным хулиганом без грамма стыда, проводившим на улице, в затасканных дворах, большую часть времени.
На вопросы о наличии родителей и родственников Джим отвечал сверстникам «все мои близкие мертвы». Возможно, он хотел, чтобы их не стало… потому что именно из-за них почти не находился в квартире и был вынужден промышлять мелким воровством, цеплять не самых красивых девчонок, драться…
Несколько неудач, падений и домашних арестов. Эмоции били через край…
В один день, о котором Джимми/Джерси до сих пор вспоминает — день, когда он первый раз за три недели посетил предков. На словах, чтоб переночевать, а истинной целью была попытка перемирия с отцом, да и маму проведать нелишне…
Гарольд Кригер опять выпил и устроил настоящий дебош: перевернул верх дном всю квартиру, пытаясь выбить дверь комнаты, в которой спряталась перепуганная до смерти супруга.
— Хелена, открывай! Ну, что ты как не своя? Мы с тобой немного позабавимся! Хелена…
Фредди смотрел на видоизменившегося папашу и дрожал от страха под одним из столиков в гостиной. По лицу мальчика бегали судороги, превращая происходящее в голографический мираж.
— Открывай, сука долбанная! Я сейчас войду и зарежу тебя к черту! Пандемия настала, чума идет! Я обрублю зло на корню!
Бесноватые вопли, спущенные штаны, часто упоминаемое расстройство кишечника… На свободу и нормальную жизнь в такой обстановке могли рассчитывать только умалишенные.
Мразь и ничтожество — думал Фредди, глядя на ломящегося Гарольда, который, спустя полчаса неравной борьбы, таки ворвался в комнату.
Материнские мольбы для поникшего Фредди проходились ударами по голове, а отцовские крики — сильными сердечными стуками. Фредди плохо спал, можно сказать, мучился, говоря то с загадочными «людьми с усами», то с седыми немцами, то с якобы жившей в квартире бабулькой, чьи останки, по словам фантомши, похоронены под домом.
Исковерканная психика также влияла и на рацион питания: последние три месяца Фред ел крайне редко, за время голодовки значительно похудел, стал напоминать тощий скелет и обзавелся мелкими болячками.