Потом, громко вздыхая и откашливаясь, двигалась дальше.

Кажется, до меня она шла бесконечно и, несмотря на её слова о том, что случайно забыла где-то здесь дорожную сумку, мне почему-то казалось, что женщина нас всех обманывает, начиная с самой себя. Впрочем, именно так в конце и оказалось.

— Молодой человек, вы не видели здесь светло-серую сумку? — обратилась она ко мне, застыв рядом. — Знаете, с таким квадратным рисунком.

— Нет, извините! — ответил я, морщась от неприятного запаха, напоминающего чем-то клей Момент.

— Знаете, с такими рюшечками, — продолжала настаивать женщина, словно я спросил у неё о том, как выглядел её багаж. — Она среднего размера и могла быть на лавочке, под ней или висеть.

— Нет, ничего такого не видел, — уже слегка раздражаясь, я отодвинулся ближе к окошку, но продолжал прислушиваться к тому, как незнакомка пошла дальше.

— Ой, батюшки, не могу больше! — Через какое-то время послышался её истошный вопль у самых дверей и, обернувшись, я увидел, как она рухнула на лавочку, а какая-то пожилая женщина, участливо нагнувшись к ней, говорит громким шёпотом. — Ну что вы так убиваетесь-то из-за сумки? Что там было?

— Ой, не спрашивайте меня ни о чём! — продолжала заливаться слезами незнакомка, и тут где-то впереди громко и пронзительно заплакал ребёнок, отчего вагон неожиданно погрузился в полную тишину. Потом рыдающая женщина сорвалась с места и побежала к противоположным дверям, резко затормозив и, не удержавшись, упав у последней лавочки, откуда вскоре приподняла шевелящийся свёрток, из которого снова раздался громкий плач. Почему-то я был уверен, что это именно голодный крик и с малышом всё в порядке. Мне даже на мгновение показалось, что вот сейчас незнакомка обнажит свою огромную, судя по вздувающимся на кофточке буграм, грудь и станет кормить, нежно укачивая ребёнка. И, может быть, споёт какую-нибудь колыбельную песенку. Но вместо этого женщина снова пошла по рядам, показывая пассажирам малыша и бубня. — Вот они, вещи-то, нашлись, слава Богу!

Я почувствовал, как внутри меня зреет возмущение и отторжение в отношении такой мамы, которая может забыть ребёнка в электричке, а потом разыскивать его, обзывая вещью. Как-то подобное не укладывалось в голове, пусть и моё первоначальное мнение относительно прихожанки соответствовало действительности. Даже и для воцерковленных граждан, это был бы явный перебор, хотя кажется, с ними уже ничего не способно удивить нормального человека.

Когда женщина добралась, наконец, до меня, то я собрался сказать ей в лицо что-то очень обидное и правильное, но протянутый мне малыш неожиданно громко завопил.

— Вот он я! А ты кого думал увидеть?

Его личико, кажется, мгновенно увеличилось в размерах, а нереально огромные глаза готовы были проглотить меня целиком, стремительно приближаясь и закручивая в какую-то ужасающую тёмную спираль. А внутри неё зрело нечто, сначала неразборчиво сверкающее жёлтым и напоминающее лимон, а потом постепенно приобретающее всё более чёткие очертания капсулы. Кажется, с неё как всё здесь начиналось, так и заканчивалось, а ребёнок стал пульсировать, резко уменьшаясь и увеличиваясь в размерах, словно дышащая жабрами рыба, которая долго пробыла без воды. При этом малыш постепенно скукоживался, его черты всё больше размывались и наконец вспыхнув, всё это исчезло, а я почувствовал в груди пронзительную ноющую боль. Быстро расстегнув рубашку, я обнаружил ту же самую капсулу, теперь болтающуюся у меня на шее на выкрученном чёрном шнуре, напоминающем телефонный провод из детства. Её жёлтые внутренности вытягивались по форме маленьких ручек и ножек и, прислушавшись, можно было даже расслышать отчаянный детский писк.

— Вот он я!

Это вызвало омерзение и желание поскорее избавиться от капсулы, которая вобрала в себя чью-то жизнь и сделала меня за неё ответственным. Или именно в ней и заключалось нечто, и мне видятся истинные безликие внутренности сущего? Я представил себе, как засыпаю, а маленькие ручки, шустро действуя сквозь оболочку, начинают сначала медленно, а потом всё проворнее и неумолимее приподниматься к моей шее, а потом цепляются за приоткрытый рот, переваливаются сквозь язык и падают внутрь, заставляя непроизвольно глотать. И вот теперь малыш мчится в мой живот по некоему безумному тоннелю, как водным горкам, крича от ужаса или удовольствия и предвкушая постепенное разложение внутри меня и наше странное единение. Интересно, душа может раствориться в желудочных соках или нет? А по ночам в тишине я буду теперь, несомненно, постоянно слышать его всхлипывания и глухие угрожающие слова, смешивающиеся с моим тяжёлым дыханием.

— Вот он я!

Вздрогнув, я открыл глаза и упёрся взглядом в чёрный дисплей ноутбука, на котором, кажется, ещё некоторое время отчётливо видел удаляющееся вопящее лицо ребёнка. Потом, когда кошмар немного развеялся, я перевёл глаза на наручные электронные часы и вскрикнул от удивления. Надо же — почти шесть часов! Ничего удивительного, что батарейка компьютера уже давно сдохла, а я, получается, проспал часов пять кряду. Никогда подобного со мной не случалось, тем более на работе, однако, наверное, всё-таки прошлой ночью, я так толком и не уснул, правда, несмотря на это, чувствовал себя замечательно. Что же — раз уж так получилось и рабочее время подходит к концу, я с удовольствием размял ноги, поднялся, захлопнул ноутбук и, подхватив стул, направился с ним к окну. Как видно, коллеги внимательно следили за всем, что происходило на крыше, так как окошко сразу же распахнулось и оттуда появились знакомые руки, чтобы принять стул. Вот такая трогательная предупредительность.

Через несколько мгновений я уже клал компьютер на стол и услышал тихий голос сидящего рядом вихрастого молодого человека, непривычно обратившегося на вы.

— Часа два назад подходил Вениамин Аркадьевич — интересовался вами. Мы сказали, что вы работаете на крыше, и он попросил вас зайти к нему, как только вы освободитесь.

— Ладно, спасибо. Сегодня уже, пожалуй, не стоит, а вот завтра утром — обязательно.

Эти мои слова вызвали шок на лицах коллег, которые не могли, видимо, даже представить себе, что на слова директора можно было отреагировать таким образом. Впрочем, ещё вчера утром, я, конечно же, сразу побежал бы в его кабинет, бросив все дела и без капли сомнений, что только так и можно поступить. Но не сегодня — после нашей непродолжительной встречи мне почему-то думалось, что вряд ли Вениамин Аркадьевич будет особенно недоволен тем, что я произвольно перенёс момент свидания.

— Хорошо. Тогда — всем доброго вечера и до завтра, — кивнул я и, обойдя перегородки, ненадолго остановился возле закутка Маши, с которой хотел сегодня пообедать, но раз так получилось со сном, то стоило подумать об этом на завтра. Приятно порадовало, что, в отличие от других, она встретила меня искренней улыбкой и тут же протянула маленький серебристый свисток, который висел на низко склонённой над ярко-розовой клавиатурой лампой. — Вот, подарок. Будешь отгонять акул!

— Спасибо. А мне казалось, что в Москва-реке плещутся только утки, — улыбнулся я, рассматривая прохладный изогнутый металл, и почему-то только сейчас обратил внимание, что верёвка от капсулы, которую я позабыл вытереть после утреннего душа, больно впивается в шею, видимо, вызвав на коже за день приличное раздражение.

— Ну, хищники всегда найдутся.

— А как же ты?

— Я — в порядке, у меня есть второй! — рассмеялась Маша и показала мне язык, открывая длинную чёрную секцию, крепящуюся над столом и демонстрируя лежащий там в прозрачном пластмассовом стаканчике точно такой же свисток.

— Ну, тогда я спокоен за нас обоих. Большое спасибо! Может, завтра вместе пообедаем?

— Конечно, без проблем.

— Вот и ладно. Тогда давай, до встречи и доброго вечера!

— И тебе того же.

Маша дружески потрепала меня по руке и обернулась к мерцающему дисплею, на котором был открыт сайт с изображением множества сумок на колёсиках, который невольно напомнил мне о странном сне на крыше. Впрочем, все неприятные эмоции, связанные с ним, я постарался поскорее отогнать, как несущественные и мешающие быть раскованным. В конце концов, это всего лишь то, что не имеет абсолютно никакого значения — мешанина эмоций с фантазиями, которые, в этих обстоятельствах, наверное, и должны быть как минимум неприятными. Впрочем, пожалуй, происходящее всё больше мне нравилось, особенно той лёгкостью, с которой начали неожиданно решаться дела, казавшиеся всего лишь вчера утром невозможными. Кажется, я начал просыпаться от куда более затяжного и морально давящего сна, чем все те кошмары, которые снились мне на протяжении жизни и вот-вот начну именно жить, а не существовать. Впрочем, вряд ли предполагаемый карьерный рост играл здесь какую-то главенствующую роль — скорее это просто ощущалось извне и напоминало призрачные лики судьбы, которых не разглядеть, но, тем не менее, они уже стали видимыми и осязаемыми.