Воздух всё густел, застывая. Точь-в-точь банановое суфле. Пит уже мог бы, наверное, откусывать от него куски. А запах продолжал усиливаться.

Пит подумал – робко, нерешительно, – что не всегда ему попадались одни спелые бананы, были ведь и немного подгнившие… трудно иногда понять, спелый банан или уже перезревает. Почти невозможно уловить переход между спелым и переспелым…

Запах крепчал. Воздуха почти не оставалось. Пит дышал сплошными бананами. И не только дышал. Бананы были всюду – они лезли не только в нос, но и в уши, тыкались под мышки, елозили по животу, пятки скользили на бананах… И только глаза Пит предусмотрительно держал закрытыми.

"А может, мне всё снится?" – с надеждой подумал Пит, с трудом преодолевая тошноту: бананы прошлого подступали к горлу. – Может, стоит открыть глаза – и всё исчезнет? Ну откуда, в самом деле, может взяться такой мощный запах? Даже тогда, на базаре, они пахли гораздо слабее. А сейчас…" – Пит открыл глаза.

Он стоял в огромном контейнере, полном перезревших бананов и на их поверхности торчала одна голова. Глаза удивлённо хлопали.

На тебе – клеймо!

Как я попал в тот мир – лучше не спрашивайте, всё равно не отвечу. Это до сих пор остаётся государственной тайной. И, боюсь, обычные сроки давности по отношению к ней действовать не будут. Недаром вся операция проводилась под грифом «Абсолютно секретно» и отменять его не собираются, хотя прошло немало времени. Секретность была по-настоящему абсолютной: все, абсолютно все соблюдали её. Наверное, потому, что были лично заинтересованы в сохранении тайны.

Поэтому я с лёгкой душой опускаю все подробности, начиная от момента перехода (разумеется!) и стану рассказывать с той минуты, когда, устав от долговременного мельтешения по улицам города, зашёл в один из баров. Я успел установить, что тот мир практически не отличим от нашего, и настало время поближе познакомиться с обитателями. Узнать, насколько подобны наши мыслительные способности. Внешне-то нас практически не отличишь: ни на первый взгляд, ни на, как мне думалось, на последующие. Но оказалось совсем иначе…

Человек, к которому я подсел (или он подсел ко мне – честно говоря, не помню, да это и неважно), ничем не отличался от тех, кого я в массовом количестве наблюдал и у нас, и в том мире.

За одним-единственным отличием: у него на лбу стоял отчётливый синий штампик: "Хороший человек". И он пил молоко. Собственно говоря, потому я к нему и подсел: меня заинтересовало, что в алкогольном баре человек пьёт молоко. А затем я увидел штампик.

До этого момента, бродя по улицам, я подобного не замечал. И ничего удивительного: погода была мерзопакостной, дождь со снегом, многие шли, надвинув шляпы на глаза и повязавшись косынками. Последнее, как вы понимаете, относится к женщинам. Но теперь, анализируя произошедшее, мне начинает казаться, что не погода была тому виной…

А он, едва взглянув на меня, пробормотал:

– Я вижу, вы нездешний. Не из нашего мира.

– Как вы догадались! – ахнул я, внутренне холодея. Хорошо, что я сидел, иначе упал бы – я физически ощутил, как ослабели ноги. На такой прокол после нескольких часов пребывания в их мире я не рассчитывал.

Я ожидал, что сейчас взвоют сирены, послышится рёв моторов, и меня окружат стражи порядка с автоматами наизготовку. А затем – стальные браслеты, каменные стены тюрьмы, свет в лицо и неожиданные допросы по ночам. К этому я был готов, и на этот случай у меня имелось несколько хороших заготовок, которые помогли бы быстренько установить контакт с правящей элитой того мира. Но произошло иное.

Мой визави лишь слабо улыбнулся.

– У вас же нет штампа! – и он прикоснулся к своему лбу.

– И что это означает? – осторожно спросил я.

– То, что вы не из нашего мира, – просто ответил он и отхлебнул глоток молока. – Всего-навсего.

– Вам приходилось встречаться с такими? – вопрос был неожиданным и для меня самого. Не это меня просили разузнать!

Но разговор тёк сам собой. И вопрос мой был проигнорирован. Но так, что у меня не осталось ни малейшего сомнения: он знает. И от этого стало чуточку обидно: стало быть, до меня здесь побывал не один путешественник между мирами. А я-то надеялся…

– У вас нет штампа, – повторил он, снова отхлебнув молока.

"И что это означает?" – вторично хотел спросить я, но вовремя прикусил язык: могло быть так, что в этом случае я попал бы в ловушку во времени. Меня предупреждали относительно подобных вариантов. А также о возможном коварстве обитателей того мира. Откуда об этом узнали? Секретно… Вместо этого я спросил:

– В вашем мире у всех штампы?

– Да, – вздохнул он. Вздохнул, быть может, оттого, что я не попался в ловушку.

– И что означает ваш? – мне захотелось перехватить инициативу.

– Только то, что вы видите, – он снова вздохнул. – Что я – хороший человек. И не могу совершить ни одного дурного поступка. Даже попить пива – и то не могу! – вырвалось у него. – А я его так люблю! Потому и прихожу сюда, в этот бар. Это не считается нарушением. А здесь я могу хотя бы понюхать!

И его ноздри потянулись к моей кружке.

– Так отхлебните! – предложил я, пододвигая к нему бокал.

Он отшатнулся:

– Нет! Я не могу! Мне нельзя! Клеймо ставится раз и навсегда, и я обязан быть таким, каким меня счёл Он… – и мой собеседник поднял очи горе.

– А… – я не успел спросить: за наш столик плюхнулся здоровенный детина. Он так брякнул кружкой, что пивная пена плеснула мне на рукав. – Какого чёр… – язык мой сделал судорожное движение и прилип к гортани: на лбу детины синела чёткая надпись: "Бандит и убийца".

Мой первый собеседник, похоже, был хорошо знаком с детиной: они обменялись кивками.

– Не пугайтесь, – прохрипел детина, отхлебывая из кружки: – я уже выполнил причитающийся лимит убийств на сегодня. А тем более вы из другого мира.

Да что такое! Второй встречный "колет" меня на раз. Все директивы о секретности летели насмарку. Надо будет сказать, чтобы тому, кто пойдёт следом за мной, нарисовали какой-нибудь штампик.

– У меня есть жена и дети, – неожиданно нежно сказал детина, окружив кружку волосатыми лапами.

Она скрылась, словно гнездо клеста среди еловых ветвей.

– И я их люблю, – продолжал детина. По его полувыбритой щеке поползла слеза, то и дело застревая среди пеньков волос. – А я вынужден щёлкать по носу моих малюток, хотя мне хочется зацеловать их до смерти!

Он сжал лапищи, и осколки глиняной кружки фейерверком полетели вокруг.

– Гарсон! – гаркнул он. – Ещё кружку пива! Нет! Две!

Бледный парнишка принес три кружки, и, трясясь от страха, поставил перед громилой:

– Т… третья – за счет заведения, сэр!

– Угощайтесь! – громила пододвинул нам кружки.

– Спасибо, – я взял предложенное.

– Нет, нет, я не могу! – заотказывался "хороший человек", а ноздри его сладострастно расширились.

– Пей, а то убью! – провозгласил громила.

– Подчиняюсь насилию, – смиренно произнёс "хороший человек" и в три глотка выхлебал кружку.

На его лице разлилось блаженное выражение.

– Ради таких случаев я и прихожу сюда! – прошептал он.

– Как вам везёт! – проговорил громила, раскачиваясь из стороны в сторону. К пиву он так и не притронулся. – Вам, вам, – палец его уставился на меня.

– Чем же? – удивился я.

– На вас нет клейма. Вы можете вести себя, как хотите.

– Не совсем так, – возразил я. – Если кто-либо из нас совершает… недостойные поступки, он позже приходит… к духовному наставнику, и кается.

– Да я готов каяться каждый день! – возопил бандюга. – Если бы мне разрешили хотя бы разок поцеловать моих малюток!

– А мне, – утирая слёзы, произнёс "хороший человек", – хотя бы раз плюнуть на тротуар!

Он вынул кружевной платочек и высморкался.

– Скажите, – я решил взять быка за рога, благо оба собеседника находились в соответствующем настроении, – а кто ставил вам штамп на лоб?