¹ «Статьи Стаховича» — переводы М. А. Стаховича (см. прим. 2 к п. № 104 от 3 апреля 1886 г.), сделанные им для «Посредника». Из письма к Черткову заведывавшей складом «Посредника» вместо Бирюкова Н. Д. Кившенко (АЧ) видно, что это были переводы «Жабы» и «Бедняков» В. Гюго и «Рождественской сказки» — надо полагать, Диккенса: Кившенко не переслала ее Черткову, так как эта вещь Диккенса уже печаталась в то время «Посредником» в изложении А. А. Рутцен (см. прим. 5 к п. № 105 от 11 апреля 1886 г.).

² Роман Скина. См. прим. 3 к предыдущему письму, № 112 от 15—16 июля.

³ Поль Дерулэд (1846—1914) — французский писатель и политический деятель националистического направления. Писал драмы, водевили, романы. Приняв участие волонтером в франко-германской войне 1870 г., проникся шовинистической идеей «реванша» — мести пруссакам за нанесенное Франции поражение, выпустил две книжки воинственных стихов — «Les chants du soldat», 1872 г. и «Les nouveaux chants du soldat», 1875 г., a в 1882 г. образовал «Лигу патриотов», к участию в которой призывал всех граждан без различия классов и партий; затем выступал энергичным сторонником стремившегося к военной диктатуре генерала Буланже. Будучи избран депутатом в Палату, приковывал к себе общественное внимание бурным, вызывающим поведением. В 1889 г., во время знаменитого дела Дрейфуса, заявил себя крайним антисемитом и сторонником плебисцитарной республики. Дважды пытался произвести государственный переворот, за что и был изгнан на десять лет из Франции, куда более не вернулся. — Та симпатия, которая вспыхнула в Толстом к личности француза и о которой он говорит в письме к Черткову, сопровождалась в нем благодушно-ироническим отношением к его идеям. Несколько лет спустя, работая над своей статьей «Христианство и патриотизм», Толстой описывает это посещение Дерулэда в следующих словах: «Года четыре тому назад... один известный французский агитатор в пользу войны с Германией приезжал в Россию для подготовления франко-русского союза и был у нас в деревне. Он приехал к нам в то время, как мы работали на покосе. Во время завтрака мы, вернувшись домой, познакомились с гостем, и он тотчас же рассказал нам, как он воевал, был в плену, бежал из него, и как дал себе патриотический обет, которым он, очевидно, гордился, — не перестать агитировать для войны с Германией до тех пор, пока не восстановится целость и слава Франции. В нашем кругу все убеждения нашего гостя о том, как необходим союз России с Францией для восстановления прежних границ Франции и ее могущества и славы и для обеспечения нас от зловредных замыслов Германии, не имели успеха. После беседы с ним мы пошли на покос, и там он, надеясь найти в народе больше сочувствия своим мыслям, попросил меня перевести старому уже болезненному... мужику, нашему товарищу по работе, крестьянину Прокофию, свой план воздействия на немцев, состоящий в том, чтобы с двух сторон сжать находящегося в середине между русскими и французами немца. Француз в лицах представил это Прокофию, своими белыми пальцами прикасаясь с обеих сторон к потной посконной рубахе. Помню добродушно-насмешливое удивление Прокофия, когда я объяснил ему слова и жест француза... «Что же, как мы его с обеих сторон зажмем, — сказал он, отвечая шуткой, как он думал, на шутку, — ему и податься некуда будет, надо ему тоже простор дать». Переведенное старику заявление гостя, что французы любят русских, вызвало со стороны того некоторую подозрительность. «Чей же он будет? — спросил меня Прокофий... Я сказал, что он француз, богатый человек. — Что же он, по какому делу? — спросил Прокофий. Когда я ему объяснил, что он приехал для того, чтобы вызвать русских на союз с Францией в случае войны с немцами, Прокофий, очевидно, остался вполне недоволен и, обратившись к бабам, сидевшим у копны, строгим голосом, невольно выражавшим чувства, вызванные в нем этим разговором, крикнул на них...: — Ну, вы, вороны, задремали. Заходи! Пора тут немца жать. Вон еще покос не убрали, а похоже что с середы жать пойдут, — сказал он. И потом, как бы боясь оскорбить таким замечанием приезжего чужого человека, он прибавил, оскаливая в добрую улыбку свои до половины съеденные зубы: — Приходи лучше с нами работать, да и немца присылай. А отработаемся, гулять будем. И немца возьмем. Такие же люди»... (См. т. 30.)

⁴ Отмщение, реванш.

⁵ В письме от 14 июля 1886 г., о котором, говорит Толстой, H. Н. Ге описывает ему в кратких словах семь уже сделанных им эскизов к картинам на евангельские темы: «1) Введение: евангелист Иоанн с книгою и за ним толпа людей — посредине Иисус, ласкающий ребенка, которого держит за руку, за ним — пророки Илия и Исаия, затем Сократ, Давид, Будда, Конфуций и др. 2) Отрок в храме с учителями, где нашли его мать и Иосиф; 3) Проповедь Иоанна на Иордане; 4) Искушение, — на слова «Отойди от меня сатана! Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи!» Спаситель отвернулся с отвращением от видения славной победы— летящего царя в колеснице, окруженного воинами на лошадях — всё это летит по трупам; 5) «Вот спаситель мой!» — Утро. Спаситель поднимается из мрака к свету, а внизу Иоанн указывает на него ученикам... 6) «Отныне будете видеть небо отверзтым» — ... Спаситель окружен апостолами... и говорит им с восторгом эти слова; 7) «Ныне исполнися». В синагоге, в Назарете Спаситель говорит эти слова» (Письмо Н. Н. Ге см. в кн. «Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге». Переписка. Вступ. статья и прим. С. П. Яремича, Academia, М. -Л., 1930). В своем ответном письме от 18 июля Толстой пишет Н. Н. Ге: «Вчера получил ваше радостное письмо, милый друг, радостное потому, что от вас, и оттого, чтò вы пишете про ваши работы. Больше всего мне нравится по замыслу «Искушение», потом «Вот спаситель мира». В письме к Черткову Толстой особо выделяет один из описанных эскизов — вероятно, первый из двух только что названных. — Рисунки Ге сделаны углем в величину александрийского листа бумаги. Большинство из них воспроизведено в альбоме его произведений, изданных после его смерти H. Н. Ге-сыном, как указывает С. П. Яремич, с неверной датой: 1890—1892 гг., тогда как они несомненно относятся к 1886 г.

⁶ Учитель, переписавший статью Толстого, был, повидимому, учитель яснополянской школы, потому что для обучения младших детей в Ясной поляне жили в это время только гувернантки. Спрашивая Черткова, не нужно ли переписать экземпляр статьи еще для кого-нибудь, Толстой, очевидно, заботился об увеличении заработка учителя.

Отвечая Толстому на слова его письма: «... Мне стало грустно за вас, и я перенес это чувство на вас, — подумал, что и вам жутко за себя», Чертков в письме своем, написанном около 25 июля (письмо это против обыкновения не датировано или от него утерян первый листок), пишет: «Большое вам спасибо за ваши откровенные мнения и мысли обо мне. Мне это было нужно. — Что касается до страха, то мне действительно бывает страшно, но — не нищеты. У меня есть полная уверенность, что никто мне не даст никогда помереть с голода, а что работать я буду столько, сколько могу, и как бы мала и плоха ни будет моя работа, она определяется ведь не результатом, а трудом: «не трудящийся да не ест». А приложить весь свой труд всегда возможно, хотя бы работа и не была по количеству больше бабьей или детской. Лишений я также не боюсь никаких. Как я ни избалован в этом отношении, я из опыта знаю, что могу переносить всякие физические лишения сравнительно легко. Но мне бывает страшно... при мысли о слабости моих нервов в связи с слабостью головы. Эта слабость приступает ко мне периодически и сейчас же психически отражается в моей голове, т. е. воображение мое становится болезненным, и я сознаю в себе такое состояние, которое не могу иначе определить, как словами: психическое расстройство. Эти периоды бывают для меня очень мучительны. Не могу даже высказать вам, как я страдаю в это время. И вот этого-то я иногда боюсь. Если это увеличится, то может дойти до полного психического расстройства или сумасшествия. Но когда я в совершенно нормальном состоянии, как напр. теперь, то я вовсе и этого не боюсь. Во-первых, до этого может и не дойти, тем более, что я надеюсь скоро жениться, хотя и не знаю, на ком. А во-вторых, если дело и дойдет до сумасшествия, то собственно говоря, чем же это хуже смерти?... Я сообщил вам об этом страхе, который меня иногда беспокоит, п. ч. не хотел утверждать, что не боюсь одной вещи, когда боюсь часто другой».