13 Н. Л. Озмидов с женой и дочерью, М. А. Шмидт и О. А. Баршева [см. прим. 1 к п. № 59 10—11 мая 1885 г.] и другие единомышленники Толстого ехали па Черноморское побережье Кавказа в Уч-Дере, где Озмидов организовал земледельческую общину. Однако месяца два-три спустя в общине начались неудовольствия на Озмидова, который отдавал свои распоряжения начальническим тоном. Часть общинников решила перейти в общину К. М. Сибирякова, близ Туапсе. М. А. Шмидт и О. А. Баршева временно вернулись в Москву. Письмо Толстого к Озмидову привело к тому, что в общине снова водворился мир, — однако, через несколько месяцев, община развалилась.
14 Сергей Дмитриевич Сытин (1863?—1915? г.) — младший брат книгоиздателя И. Д. Сытина. После нескольких лет бурной жизни, под влиянием Толстого и его единомышленников решил начать трудовую жизнь. В сохранившемся письме его к Толстому от 23 ноября 1886 г., когда он перешел уже из общины Озмидова в общину Сибирякова, он говорит о своей новой жизни с юношеским восторгом: «... И работа перед нами, и круг людей, в котором я, и каждый кустик так сладко улыбается, свободно, хорошо дышится, и остается только хвалить бога за создание меня самого и всего того, что окружает меня... Все больше и больше увлекает меня труд и дает что-то очень хорошее, но необъяснимое для меня». Однако община Сибирякова тоже потерпела крушение. Весной 1887 г. С. Д. Сытин приезжал к Толстому в Ясную поляну, намереваясь устроиться на земле где-нибудь поблизости. В июле того же года писал Толстому из с. Батищева, Смоленской губ., где он, нанявшись в работники к крестьянину «не из зажиточных», попрежнему чувствовал себя прекрасно. На зиму мечтал устроить школу в Батищеве, но это не удалось. Он вернулся в Москву, где снова почувствовал недовольство жизнью и собой, и жил у брата, работая у него на складе, в сараях. В этот период он вновь писал Толстому, говоря: «Милый Лев Николаевич, многим я вам обязан — всей жизнью». О дальнейшей его судьбе сведений не имеется.
15 О болезни Софьи Андреевны есть сведения в письме Толстого от 18 июля 1886 г. к Н. Н. Ге-отцу: — «У нас всё было совсем с внешней стороны хорошо, но недели 2 тому назад С. А. заболела воспалением мочевого пузыря и теперь лежит. Ей гораздо лучше, и она лежит уже только из предосторожности» (см. т. 63).
16 Макс Мюллер (Max Müller, 1823—1900) — языковед, специалист по санскриту, исследователь в области мифологии и древних религий. Окончив Лейпцигский университет, работал в Париже под руководством Евг. Бюрнуфа, по мысли которого начал собирать материал для издания древнейшего санскритского памятника Ригведы. С 1848 г., приглашенный профессором сравнительного языкознания в Оксфорд, в течение многих лет работал над переводом Ригведы (см. выше, прим. 5). Написал на английском языке ряд сочинений о религии разных эпох, которые вызывали протесты со стороны церковников. С сочинениями Макса Мюллера по истории мифологии и религии еще в 1877 г. познакомил Толстого H. Н. Страхов. В яснополянской библиотеке вышеназванные книги Макса Мюллера сохранились во французском переводе: «Essai sur la mithologie comparée», P., 1874, «La science de la religion», P., 1873, «Essais sur i'histoire des religions» (указания года не сохранилось — обложка оборвана).
17 Толстой говорит о книге известного французского синолога Станислава Жюльен (St. Julien, 1799—1873) — «Le Livre de la voie et de la vertu», P., 1841 — перевод книги Лао-Тзе «Тао-Те-цзин» («Книга пути и добродетели» или, как переводит Толстой, «... пути и истины».
* 113.
1886 г. Июля 17—18. Я. П.
Вчера получилъ ваше письмо съ статьями Стаховича.1 — Вы спрашиваете: стоитъ ли того заниматься вамъ такимъ исправленіемъ? Не стоитъ. — Ваше изложеніе проще, но и въ вашемъ есть недостатки не въ формѣ, главное, а въ содержаніи. Напримѣръ: жаба лежитъ брюхомъ кверху, а потомъ говорится сейчасъ же, что она потащилась дальше. Нужно непремѣнно сказать какъ она перевернулась опять спиной кверху. Вотъ поправки. к[оторыя] важны по формѣ. И когда есть то вниманіе, или какъ хотите назовите, к[оторое] позволяетъ видѣть это, тогда языкъ будетъ хорошъ. — Но это не интересно. Интереснѣе ваше воспоминаніе о нашемъ разговорѣ въ Ясной и вызовъ говорить все, что я думаю о вашемъ отношеніи къ собственности. Прежде всего скажу мое чувство, по к[отор]ому я спросилъ васъ. Это чувство любви — жалости къ вамъ. Вы мнѣ представляетесь такимъ изнѣженнымъ испорченнымъ, какъ и я самъ, еще больше меня, что когда я живо представилъ себѣ то положеніе, въ к[оторомъ] вы будете, если ничто не будетъ мѣшать вамъ, положеніе Файнермана, то мнѣ стало страшно, физически жалко васъ. Это было мое чувство. Другое чувство увѣренность въ томъ, что вы нетолько другихъ, но и себя обманывать не станете и дойдете до конца. Мнѣ стало жутко за васъ, и я перенесъ это чувство на васъ — подумалъ, что и вамъ жутко за себя. А это невѣрно: радостно не жалѣть себя, a жалѣть другаго. —
Это все правда, насколько я сумѣлъ ее высказать. Романъ «Hidden Depths»2 я дочелъ теперь до разсказа умирающаго брата о томъ, какъ онъ потерялъ вѣру, п[отому] ч[то] хотѣлъ провѣрить ее разумомъ, и несмотря на жалкую слабость этого мѣста, онъ мнѣ очень нравится и наводитъ на важныя для меня мысли.
Вчера у меня провелъ день франц[узскій] писатель Deroulède3 и очень меня заинтересовалъ. Представьте себѣ, что это человѣкъ, посвятившій свою жизнь возбужденію французовъ къ войнѣ, revanche4 противъ нѣмцевъ. Онъ глава воинственной Лиги и только бредитъ о войнѣ. И я его полюбилъ. И мнѣ онъ кажется близкимъ по душѣ человѣкомъ, к[оторый] не виноватъ въ томъ, что онъ жилъ и живетъ среди людей язычниковъ. — Вчера же получилъ письмо отъ Ге старшаго. Онъ пишетъ эскизы на Евангеліе прямо сначала и описываетъ мнѣ 7 эскизовъ, сдѣланныхъ имъ. Одно описаніе порадовало меня очень.5 — Помоги ему Богъ сдѣлать эту работу, картины (иллюстрацію) на Евангеліе. Кажется, что это большое и хорошее божье будетъ дѣло. Какъ бы хорошо было, если бы вы устроили заграницей изданіе этихъ картинъ. Оттуда онѣ бы легче вошли къ намъ. А и не вошли бы, и то хорошо. — У насъ все идетъ работа. Я отстаю, чувствую себя слабымъ физически и, кажется, чувствую требованія духовной работы. Учитель переписалъ «Ч[то же] н[амъ] д[ѣлать]»,6 нужно ли еще? Что дѣлать съ разсказами Стаховича? Поклонитесь отъ меня вашей матушкѣ и вашимъ друзьямъ.
Л. Толстой.
На вашъ вопросъ: чтò вы не такъ по моему дѣлаете съ деньгами, мнѣ нечего отвѣчать: не то, что не хочу, а нечего. Иногда думаю, что слишкомъ смело расходуете деньги. Да вы навѣрное сами это чувствуете и замѣчаете
Полностью печатается впервые. Два отрывка напечатаны в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 39—40. На подлиннике рукой Черткова пометка: «Я. П. 18 июня 86», Исходя из того, что Чертков руководился штемпелем отправления, датируем расширительно.
Письмо это является ответом на письмо Черткова из Лондона от 7—8 июля, составляющее, как он говорит, продолжение его предыдущего письма, но посланное отдельно на следующий день. Приводим из него всё наиболее существенное. «Стахович мне прислал три рукописи, из которых мне сюда доставили две, — пишет он. — «Жаба» мне показалась тяжело изложенною и с сохранением переводного характера. Я попробовал несколько изменить изложение и посылаю вам при сем оба варианта... Разговорную речь я сохранил по Стаховичу, п. ч. она мне показалась живою, но всё описательное изложение выразил другим слогом и немного упростил. Если у вас окажется время просмотреть обе эти рукописи, то, пожалуйста, сообщите мне ваш отзыв о них для того, чтобы я мог выяснить себе, прав ли я, что в наших изданиях следовало бы по возможности приближаться к тому простому нелитературному слогу, который вы ввели в ваших рассказах. И вместе с тем мне необходимо знать, достаточно ли я умело излагаю этим слогом для того, чтобы стоило бы продолжать в таком духе исправлять получаемые мною рукописи или же лучше, за моею неспособностью владеть таким слогом, сохранять первоначальный литературный слог, который во всяком случае покажется менее искусственным простым читателям, чем плохое упрощенное изложение... — В вашем письме вы говорите о том, в чем единственная возможность опростать припасаемую для себя корзину. И я действительно не только согласен с вами, но, как вы справедливо предположили, вижу... дальнейшее, что вы не успели досказать. По этому поводу хочу вам сделать признание в том, что вы меня немножко не то, что огорчили, но удивили, когда в Ясной поляне последний раз спросили меня, готов ли я отказаться фактически от тех материальных средств, которые теперь проходят через мои руки. Я упоминаю об этом теперь... чтобы попросить вас высказывать мне ваше мнение в тех случаях, когда вам кажется, что я неправильно отношусь к этим средствам... В двух словах, вот в каком я теперь отношении к деньгам. Выручать деньги с земли я не могу, еслиб в моем распоряжении была бы земля, п. ч. «эксплуатировать» землю «и труд рабочих возможно только на правах так называемой собственности и посредством насилия, — очевидного или маскированного. А потому, будь у меня земля, я мог бы только передать ее в полное распоряжение тех, которые ближе всего к ней живут и работают ее. Но в тех приемах, посредством которых мать получает ежегодно известный доход, я не принимаю решительно никакого участия и лишен возможности сколько-нибудь даже влиять на них. Знаю только, что получаемые деньги отнимаются у тех, которым они нужны, и труд которых их производит. Часть своего дохода мать передает в мое распоряжение и была бы очень огорчена, если бы я ей в этом отказал. Вместе с тем я имею возможность так или иначе деньги эти возвращать, если не тем поименно, которые их произвели (это невозможно), то по крайней мере тому же разряду рабочих людей. Это я и делаю, поддерживая этими деньгами те учреждения, преимущественно школы, которыми местные наши крестьяне положительно дорожат... Частью же употребляю эти деньги на народную литературу, потребность в которой определяется спросом на наши издания. Наконец, часть получаемых из рук матери денег я употребляю на такие расходы по одежде и путешествиям, которые необходимо сопряжены с жизнью совместно с матерью. Мне было бы очень легко и теперь сказать матери, что я не могу трогать те деньги, что она мне дает, а крестьянам сказать, что так как деньги отбираются от них неправильно, то пускай они остаются в руках тех, кто их отобрал. Но я чувствую, что, поступив так, я поступил бы не любовно и по отношению к матери, и к крестьянам. Я знаю, что есть другая сторона: — употребляя в дело деньги, не можешь избежать наемный труд и проч., издавая книгу, передаешь деньги тому, кто ее печатает и для которого деньги зло...»