Старый моторный баркас ПТ-512 подошел к причалу, ведя на буксире шлюпку с мачтой. На одном борту шлюпки было написано «Теща», на другом «Кума». Мотор чихнул и замолк, выбросив последнее синее облако пережженной солярки.

— А, Юра — водяной человек! — обрадовался Володя. — Знакомьтесь. Целый день под водой или в лодке, больше ему ничего в жизни не надо.

Мы познакомились с водяным человеком, который оказался студентом, поступившим на лето в водолазы посьетской лаборатории ТИНРО. Да и у нас на станции большинство аквалангистов составляли такие вот студенты-сезонники. Что может быть лучше для будущего океанолога или биолога моря? Конечно, Юра был очень доволен своей жизнью.

На дне баркаса лежали заряженный акваланг, пояс с грузом, два здоровых таза и старинный чугунный якорь. Не иначе как времен капитана Посьета. Юра запустил мотор, и мы взяли курс на бухту Тэми. Мы шли вдоль берега заросшего лесом и высокой травой полуострова Краббе, прямо на чернеющие вдали скалы. На одной из них, плоской как камбала, стояли маяк и метеостанция.

— Необитаемый остров, — сказал Володя. — Японцы разрабатывают проекты искусственных островов. Нам пока это не грозит. Есть необитаемые.

Оставив слева бухту Новгородскую, мы взяли чуть мористее. Посьет отсюда выглядел каким-нибудь Зурбаганом или Гель-Гью. Показалась еще одна скала, зазубренная, как лезвие бритвы под микроскопом. Она господствовала над бухтой, и маяк на ней стоял большой.

Вода посерела и пошла рябью. Сделалось заметно свежо. Баркас приятно подбрасывало. Ветер срывал холодную злую пену и относил слова. Да еще мотор тарахтел, как у гоночного автомобиля, так что разговаривать было невозможно.

В бухте Рейд Паллады стало малость потише. Здесь у мыса Пемзовый притаился потухший вулкан. На воде все еще плавала ноздреватая разноцветная пемза. Совершенно пустынный край. Только фазаны бродят там меж папоротников и ив да чайки ссорятся на серых галечных пляжах.

Слева серый складчатый, как слоновая кожа, скальный берег, агатово-черные рифы, острые, как обломанные ребра. Справа, за Пемзовым мысом, остров Фуругельма. Он совсем близко, этот необитаемый остров, с двумя крошечными «фудзиямами» в центре.

Ветер дует теперь прямо в лицо, остервенело швыряет лопающуюся в воздухе пену.

Травы на Фуругельме такие, что хочется стать коровой. Там отличная пресная вода, глубокие бухты и обширные уединенные пляжи. Как вспомнишь перенаселенный Крым, даже смешно становится. Прав Александр Ильич, очень нужны здесь люди, как нигде в другом месте нужны.

Вдруг что-то завизжало, залязгало, и мы резко сбавили ход.

— Пробуксовывает сцепление, — сказал Володя и протянул Юре три копейки.

Юра наклонился над мотором и, улучив удобный момент, сунул монету в муфту. Но ее тут же стерло и выбросило с диким, пронзительным воем. Володя достал пятак. Эту жертву мотор принял более охотно.

— Как автомат с газировкой, — ответил Володя.

Ветер размазал облака по всему небу. Размытыми перьями улетали они от остывающего солнца.

Осторожно обогнув наклонный частокол рифов, мы вошли в гребешковую бухту.

Желтовато-белая осыпь раковин напоминала глыбу черепов на картине Верещагина «Апофеоз войны».

Заросший ивами мыс и две похожие на гребенчатых крокодилов полосы рифов надежно защищали бухту от ветра.

Но странным показался внезапный этот переход от ветра и легкой качки к абсолютному спокойствию и тишине. Это было колдовство, и все здесь казалось заколдованным: зеленеющая стеклянная толща необыкновенно прозрачной воды, ленты зостеры и неподвижные звезды на битых черепках гребешков, жуткая костяная груда на берегу.

Дно быстро повышалось, и мы шли самым малым ходом, все время промеряя багром глубину. Не знаю только, зачем мы это делали, когда на дне была видна самая малая песчинка.

— Стоп, — сказал Володя и бросил якорь. — Теперь чуть назад.

Но якорь не зацепился за грунт, а пополз по песку, разгребая раковины. Только после третьей попытки он зарылся куда-то в траву, и канат натянулся. Мы попрыгали в шлюпку и на веслах пошли к берегу. Но и «Теща-Кума» не смогла довести нас до места. Ее просмоленное днище заскрипело о гребешковую груду и остановилось. Пришлось НЭре, благо он был босиком, прыгать в воду и подтаскивать шлюпку к берегу.

Мы бродили по этой тарелочной горе, инстинктивно стараясь не раздавить вымытые дождями и солнцем раковины. Но они лопались под ногами с жалобным скрежетом. Миллионы тарелочек, пепельниц, ламповых абажуров.

Юра, сидя на вершине горы, запускал их в море, считая, сколько раз гребешок подпрыгнет на воде. Личный рекорд его, кажется, был девять.

— Между прочим, — сказал я, — в московских зоомагазинах гребешки идут по пятьдесят две копейки за штуку.

— А тут сидит парень и швыряет в море полтинники! — обрадовался Александр Ильич.

Все засмеялись.

— Смейтесь, смейтесь, — сказал Нейфах, — у вас во Владивостоке они еще дороже. Я видел в ГУМе, в отделе сувениров.

— А что, Александр Ильич, может, наладим совместными усилиями сбыт гребешков по Союзу? — предложил Володя. — Вам деньги пойдут на строительство, мы пустим их на закупку оборудования.

— Эх, ребята! — Александр Ильич тоже швырнул гребешок в воду. — Ракушки — это мелочь. Тут у нас столько богатств, столько богатств, что только успевай поворачиваться.

На нашем фарфоровом камне работает Ленинград, а скоро и весь Советский Союз будет, всю, значит, фарфоровую промышленность мы снабдим сырьем. Видели бы вы эту гору! Белая как снег, без единой травинки. Прямо экскаватором ее разрабатываем. А Гусевское месторождение кварцевого песчаника? Наше стекло золотую медаль в Монреале получило. Такого кварца больше нигде нет. Мы и дома из стекла строить будем. Я уже архитекторам задание дал. Пусть люди уже сегодня живут в домах коммунистического типа. Не только же квадратные метры важны, но и красота. Глаз радоваться должен. А еще у нас тут…

— Есть малахит, — сказал я, показывая большой сине-зеленый камень, который нашел на берегу.

— А ну-ка? — Володя взял его из моих рук и отбил кусочек. — Действительно настоящий малахит, причем отличный, хотя и много породы.

— Вот видите, — Александр Ильич развел руками, — и малахит есть, и уголь, и газ! Люди нам нужны. Люди прежде всего. Среди всей этой красоты надо построить такие дома, чтобы человек как увидел, так прямо и ахнул. Тогда он навсегда останется здесь… Я сейчас нам кое-что к ужину раздобуду.

Он ушел в травы, а мы стали выбирать раковины в подарок друзьям и знакомым. Из этой груды гребешков всех цветов и калибров можно в полном смысле слова составить целые сервизы. Большие раковины не только заменяют тарелки в походных условиях, ими можно украсить и любой званый вечер. Подать, к примеру, рыбную закуску.

Вернулся Александр Ильич с пучком отличного горного лука.

— Прямо тут растет? — удивился Нейфах.

— Да! Мы его едим. И молодые побеги папоротника тоже. Только их надо знать, как приготовить.

Мутная плесень затянула небо. Холодным овалом сверкало вверху затуманенное солнце. Хмурые желтые полосы появились над светлой линией горизонта.

Пора было возвращаться на комбинат. Володя взял румпель и повел баркас. Мы сидели притихшие, задумчивые. Грустной свежестью тянуло с посуровевших берегов.

— Можно, я поведу лодку? — попросил я.

— Пожалуйста. Держите на правую скалу. Нам надо пройти между ней и берегом.

Темнеющая скала с выемкой посредине походила на ружейный целик. Я постарался совместить с ним мушку — крамбол на носу баркаса. После некоторых усилий это удалось. Потом я добился того, чтобы мушка не ходила, но, взглянув за корму, увидел волнистый виляющий след. Впрочем, проход оказался достаточно широким.

На комбинате уже дожидалась серая райкомовская «Волга». Шофер просигналил нам и, когда все собрались, широким жестом открыл багажник. Там дымился молочным паром отборный огненный чилим. Александр Ильич принимал нас по-царски.