Святослав заранее приказал своим: князя не трогать, рубить дружину. Князя Давида Святослав хотел убить сам. Храня на лице улыбку, подъехать поближе, потом, как это делаешь, чтобы не спугнуть гуся или утку, медленно наложить стрелу и медленно прицелиться в незащищенную грудь, уже видя наливающиеся сначала удивлением, потом Смертным страхом глаза, и — ударить. Так оно, может, и получилось бы. Но Святослав, думая о князе Давиде как о жертве, обреченной на заклание, забыл, что Давид был опытным воином. И улыбка Святослава его не только не успокоила, но по этой улыбке он все понял. Когда Святослав выстрелил, а дружина его кинулась рубить не успевший опомниться Давидов отряд, Ростиславич успел вскочить на ноги и закрыться лежавшей рядом с ним сырой оленьей шкурой, которую стрела хоть и пробила, но князя не задела. Как видавший виды боец Давид осознал, что его людей уже не спасти, — они, застигнутые врасплох, падали, не успевая ответить ударом на удар.

Давид едва успел вытащить из шатра супругу, схватив ее за руку и прикрываясь все той же шкурой, добежать до воды, прыгнуть в лодку и оттолкнуться от берега. Стрелы впивались в борта лодки, дырявили шкуру, одна попала Давиду в руку, одна — в ногу, но лежавшую на дне лодки княгиню не задело.

Мощно загребая веслом, князь Давид отводил лодку все дальше от берега, пока не оказался недосягаемым для стрел. Ему было видно, как беснуется и трясет кулаками князь Святослав. Несколько дружинников Давида все-таки сбились в небольшую кучку и вчетвером или впятером приняли бой. Это помогло князю уйти вниз по течению, скрыться до темноты в прибрежных зарослях.

Спустя некоторое время в ладьях, взятых на месте побоища, проплыл Святослав со своими дружинниками вниз по течению, к Вышгороду. Князя Давида не заметили.

Давид понял, что Святослав надеется найти его в Вышгороде, следовательно, туда идти было нельзя. К брату Роману в Смоленск — нельзя, через черниговские земли не пройти. Он решил пробиваться к Рюрику в Белгород. Вернулись с супругой к своему разоренному стану, поймали там несколько коней и направились к Белгороду.

Святослав всю ночь просидел под Вышгородом, ожидая князя Давида. Но не дождался. С утра кинулся искать Давида, обшарил все окрестности, но тщетно. Злоба обуяла Святослава: такое дело провалилось… Где теперь искать князя Давида? Откуда ждать возмездия? И возвращаться ли самому в Киев, который теперь может оказаться ловушкой? Может, Давид уже в Смоленске и с помощью брата князя Романа собирает войско? Святослав знал, что один он Киев удержать не сможет, да и вообще дела складывались таким образом, что речь шла уже о гораздо более значительных битвах, чем оборона Киева.

Недолго раздумывая, Святослав стал собираться в свою исконную вотчину — Чернигов, предварительно разослав гонцов к родичам с приказом прибыть к нему на совет.

В Чернигове сидел князем брат Святослава Ярослав Всеволодович. Через несколько дней туда съехались, послушные зову старшего из Ольговичей, дети Святослава князья Олег и Владимир, князь Всеволод Курский и брат его Игорь Новгород-Северский, единовластно занявший этот знаменитый на всю Русь княжеский стол по смерти брата Олега.

Совет был недолгим. Князь Святослав, не жалея черной краски, расписывал вероломство князя Давида. Но поскольку он знал, что родичам все уже известно, то и не стал весь свой гнев — о, гнев его был искренним — относить к случаю на звериной ловле. Князья, чувствуя, что дело здесь не только в этом, ждали главного. Наконец Святослав перешел к этому главному:

— Я князю Всеволоду благоволил всегда, и вы это знаете. Много добра ему сделал. Но ни ему, ни Ростиславичам верить ни в чем нельзя. Сколько знаю их проклятое племя — столько пакостят они мне. Пришла пора отомстить Мономахову отродью. Чтобы и мне и вам жить спокойно. Для того и позвал вас, чтобы объявить свою волю: собирайте дружины свои и ополчение и покончим с Ростиславичами и князем Всеволодом.

Единственным, кто мог возразить Святославу на этом совете, был Игорь. Для новгород-северского князя приказ начинать войну не был неожиданностью. С того последнего разговора со Святославом князь Игорь долго думал о предстоящей войне — слишком хорошо он знал Святослава, знал, как завидует он молодому великому князю Владимирскому. Знал князь Игорь и то, что среди всех Ольговичей никто так не стремится раздувать угли давней вражды между потомками Олега Гориславича и Мономаха, как Святослав. Об этой вражде юным князьям рассказывали с детства, как только они начинали что-то понимать. Возможно, если бы сам князь Игорь не был воспитан в такой же вражде ко всем Мономаховичам, он бы мог задуматься о том ущербе для Руси, который эта вражда приносила. А уклоняться от битвы, с кем бы она ни была, не позволяла князю Игорю его честь воина. И он ответил Святославу за всех князей:

— Теперь, князь Святослав, я вижу, что война необходима. Скажу прямо: горькая это необходимость. Ты, князь Святослав, должен был мир охранять. Думали мы, что ты только об этом и заботишься, ан нет.

Говоря это, Игорь смело глядел на Святослава, лицо которого сделалось красным и злым. От слова Игоря многое зависело. И Святослав не посмел бы наказать новгород-северского князя, если бы тот ослушался: слишком силен стал Игорь.

— Впрочем, мы готовы повиноваться тебе, — закончил Игорь. — Ты нам как отец, ты старший из всех нас, и наше дело — служить тебе.

У Святослава отлегло от сердца. И хотя он знал, что когда-нибудь припомнит князю Игорю эти речи, сейчас почувствовал нечто вроде благодарности — согласие Игоря придавало его затее благородную окраску, возводило мелкую, мстительную затею до высот справедливой борьбы за спокойствие на Руси.

Вслед за Игорем войну одобрили все. Князей, включая и Святослава, конечно, путала огромность войны, какой Русская земля, может, еще не видела. Но если они хотели победить, начинать должны были первыми, и поэтому решено было немедленно собирать войска. Вооружить всех, кого можно, в том числе и поселян, закончивших к этому времени все крестьянские работы.

Чернигов, где теперь находился Святослав, стал походить на осажденный город. Каждый день тысячи вооруженных людей — конных и пеших — собирались под его стенами, раскидывали станы. Дружины младших братьев Святослава и сыновей его вместе с полками — Трубчевскими, Переяславльскими, Путивльскими, Киевскими — образовали, пожалуй, не такое уж большое по численности войско. Трудно было набирать людей в разоренных областях Ольговичей, но если учитывать, что во главе этого все же огромного войска стояли прославленные воины, такие, как Игорь и Всеволод Святославичи — князья Курский и Новгород-Северский, — то силу этого войска следовало увеличить по крайней мере вдвое.

В это время князь Давид Ростиславич, ослабевший от ран, добрался до Белгорода, где его удивленно встретил еще ни о чем не знавший брат Рюрик. Рассказ брата о том, как Святослав напал на него, потряс Рюрика, который превыше всего ценил княжескую честь и вероломство считал самым гнусным преступлением. Однако следовало заканчивать бесславное сидение на краю Руси, в Белгороде, окруженном степями, — эта мысль приободрила Рюрика. Настало великое время для Ростиславичей, понял Рюрик.

Кровь брата должна быть отомщена. Киевский стол вновь по праву достанется Рюрику. Славные битвы предстоят!

Едва дав подлечиться Давиду, Рюрик стал его торопить. Не имея пока никаких известий ни из Смоленска, ни из своих днепровских городов, нельзя было начинать военных действий. Давид и сам горел желанием сразиться, но рука, раненная стрелой, может, самого князя Святослава, еще болела, и ему пока не хотелось покидать Белгород.

Братья понимали, что вдвоем и даже с помощью Романа, старшего брата, одолеть Ольговичей будет трудно. Напрашивался вывод, о котором ни Давид, ни Рюрик не хотели говорить. Но говорить пришлось: полки великого князя Всеволода Юрьевича были уже столь известной на Руси грозной силой, что обойти их упоминанием в мыслях о предстоящей большой битве было невозможно.