Были составлены грамоты, скрепленные великокняжеской печатью, и в присутствии отцов Церкви и выборных горожан торжественно оглашены. Глебовичи прилюдно целовались друг с другом, обещая в дальнейшем жить в братской любви и согласии, как родные братья. Отслужили молебен в честь радостного события.
Город, несмотря на то что приходилось развязывать мошну, облегченно вздыхал: обошлось без пролития крови, без сожжения, без разграбления.
Привычные князья вновь усаживались в своих уделах, получали покровительство великого князя Владимирского. Появилась определенность в дальнейшей жизни. На Рязанской земле воцарялся мир.
После молебна, целования икон, клятв и уверений радостное событие было отмечено невиданным пиром. Весь город уставлен был столами, и казалось, все горожане без исключения за этими столами сидят. Дружинники великого князя на этот раз пользовались большим почетом — каждому горожанину, от первого богатея до какого-нибудь многодетного бедолаги, было лестно усадить владимирского ратника рядом с собой, угостить чем Бог послал и, конечно, выпить сладкого меду или браги.
И владимирцы и рязанцы говорили на одном языке, одинаково относились к жизни и с удивительной легкостью братались за чарой хмельного напитка, несмотря на то что еще недавно, повернись дело иначе, перерезали бы друг другу глотки. Больше того, все понимали, да и разговор об этом часто заходил, что, может, наступит такое время, когда возникшее по воле князей размирье заставит владимирцев и рязанцев биться друг с другом. Не важно, что договор заключен на вечные времена.
Но сейчас, даже рассуждая о возможных грядущих боях, на дружеском пиру все осознавали себя одним народом, детьми одной великой матери — Руси, и сердца всех были полны любовью к матери всех русских людей, терпеливо сносящей сыновние обиды и горько страдающей от сыновних раздоров.
Теми же самыми чувствами были охвачены и князья, пировавшие во дворце. Щедро лилось в чаши дорогое греческое вино, душистые меды и наливки, щедро лились и славословия великому князю, братской взаимной любви всех князей, лились слезы любви к родной земле.
Всеволод, старавшийся сохранить трезвую голову, понимавший истинную цену этим клятвам, все же не мог противиться ощущению, что побежденные и покорные Глебовичи искренне любят его, и не принужденной любовью слабых к сильному, а настоящей, благодарной любовью, которой он, великий князь, был, несомненно, достоин. Сизый, спертый от дыхания, винных паров и дыма светильников воздух большой гридницы казался Всеволоду сладким воздухом дружбы и всеобщего умиротворения.
Пировали три дня, после чего владимирское войско отправилось восвояси. На этот раз двигались медленно, отягощенные богатой данью и добычей, часто делали остановки, устраивали охоту.
Золото осени догорало, осыпалось, ночи делались прохладнее, опьянение от легкой победы проходило, сменяясь привычными раздумьями о том, что будет дальше, насколько прочным окажется мир с Рязанью, что сделает Святослав, когда узнает о пленении сына, и какими новыми бедами и угрозами обернется для Владимирской земли воинское счастье великого князя, какую ненависть родит оно в сердцах южных князей и у мятежного Новгорода. Уже следовало готовиться к новым сражениям. И теперь, вдали от родного города, и дружине и князю все нетерпеливее хотелось скорей вернуться домой, увидеть родных, порадоваться тому, что вернулись живые и с победой. Тоска по дому заставляла все войско идти быстрее.
Дальше всех великого князя провожал юный князь Владимир Глебович — до самой Коломны. Настойчиво приглашал Всеволода остановиться там на денек-другой, хотел еще раз угодить гостеприимством. Всеволод посмотрел на город. Там, в княжеских покоях, хлопотала, наверное, узнав о приближении великого князя, толстушка Фимья, уверенная, что великий князь не в силах будет отказаться от ее прелестей.
А во Владимире ждала любимая супруга Марьюшка, любимые дочки — ясные голубки. Всеволод решил в Коломне не останавливаться, и войско проследовало мимо — на Владимир.
Глава 16
Узнав о пленении сына своего, Глеба, Святослав пришел в ярость. Всегда старавшийся на людях выглядеть спокойным и приветливым, теперь выпустил свой гнев на свободу: не стесняясь присутствия бояр и двоюродного брата, князя Новгород-Северского Игоря Святославича, он изрубил мечом стол, за которым любил обедать, переколотил дорогую посуду. Лицо Святослава, будто стянутое книзу узкой седеющей бородкой, дергалось, уста извергали непристойные проклятия. Не так было жаль сына — с сыном, конечно, ничего не случится, — как невыносимо жаль уходящей власти, уходящей силы, утекающей жизни.
Злоба, за последние годы накопившаяся в душе, теперь требовала действий более решительных, чем Святослав предполагал. Не хитростью можно одолеть мальчишку Всеволода, а только силой. Правда, этот выскочка, византийский выкормыш, стал необычайно силен. Только и разговоров что о владимирском князе: всех он побеждает, удивляет умом и великодушием. Хитрости и лукавству, уверениям в дружбе он не поверит. Значит, настало время скрестить мечи. Война неизбежна. Предлог достойный — отец желает спасти любимого сына. Нужно немедленно собрать родичей. Собрать войско и ударить — а там пусть Бог рассудит.
Святослав метался по огромному обеденному залу княжеского дворца. Нарочно наступал на осколки посуды, чтобы хрустели под ногами. Ближние бояре не смели глаз поднять на своего князя. Знали его жестокость и коварство, тем не менее никто из них ни разу не видел Святослава в таком состоянии. Лишь бывший за обедом князь Игорь Святославич смотрел на князя без страха, с сочувствием. Этот прямой и честный взгляд, на который все время приходилось наталкиваться взбешенному Святославу, понемногу успокоил его. В самом деле, негоже великому князю Киевскому терять княжеское достоинство. Святослав несколько раз глубоко вздохнул, утишая гнев, сел. Меч еще до этого вложил в ножны, хотя рука так и тянулась рубить все, что подвернется. Обратился к Игорю Святославичу:
— Что скажешь, князь Игорь? Теперь войны нам не миновать.
— Что скажу, князь Святослав? — Игорь, к досаде Святослава, не называл его ни великим князем, ни государем. — Война с Мономаховичами — дело большое и трудное. Ее начать легко, а закончить? Это тебе не с погаными воевать.
Замечание князя Игоря насчет поганых было сделано не случайно. Он как бы ненавязчиво, чтобы не выглядело упреком, напоминал Святославу о победе над Кончаком. Эту победу Святослав одержал с помощью Рюрика и Давида Ростиславичей, а также их брата — Романа Смоленского. Они и есть Мономаховы потомки. С владимирским князем Всеволодом да с Волынскими князьями — как раз половина Руси. Доброе ли дело будет — воевать с половиной Руси, со вчерашними союзниками?
— Не пойдут за ним Мономаховичи, — быстро ответил Святослав. Не надо было даже пояснять — за кем. Речь шла, конечно, о Всеволоде.
— Пойдут или не пойдут, а все же с войной подождать надо, — сказал Игорь Святославич. — Князь Всеволод много раз мир предлагал. И ты, князь Святослав, ему предложи дело миром решить. От большого горя убережешь землю русскую.
Нет, зря Святослав затеял этот разговор с Игорем. У таких, как Игорь Святославич, только доблесть да честь на уме. Ты им одно говоришь — они тебе другое. Не понимают того, что скоро все могут перейти под руку Всеволода. Хотя им, может, все равно, под чьей рукой ходить — киевского князя или суздальского. Ведь они Русь защищают.
— Да, князь Игорь, твоя правда, — стараясь говорить печально, произнес Святослав. — От наших распрей Русской земле мало хорошего. Напишу князю Всеволоду, попрошу сына отпустить.
Князь Игорь сразу почувствовал, что Святослав притворяется и, может быть, недоволен им. Ссориться со Святославом ему не хотелось.
— Как ты решишь, князь Святослав, так пусть и будет. Ты старший из нас, ты — наш отец, а мы — твои дети.
И в этот день о Всеволоде больше не говорили. Вскоре Игорь Святославич отбыл к себе, надеясь, что разум Святослава и его знаменитая хитрость и жизненный опыт подскажут киевскому князю такой выход из положения, при котором не пострадает честь и можно будет не начинать войну. Хотя Игорь и принадлежал к роду Ольговичей и, точно так же как Святослав, был внуком Олега Гориславича, а значит — исконным противником потомков Мономаха, владимирский великий князь Всеволод Юрьевич нравился Игорю. Нравился своей, несмотря на молодость, воинской удачливостью, своим великодушием, которое порой — увы — ценилось ниже полезной хитрости. Но и хитростью своей Всеволод тоже нравился новгород-северскому князю. То была хитрость государя, заботившегося о благе своих подданных. Игорь Святославич много знал о делах Всеволода и почему-то, думая о его успехах и укреплении могущества владимирского князя, не видел угрозы ни себе, ни своей земле, ни своим родичам. Сила Всеволода была какая-то словно родственная, спокойная, не в пример силе его брата Андрея, князя Боголюбского, что не давала Ольговичам жить спокойно. Во всяком случае, Игорю не хотелось бы встречаться со Всеволодом на поле брани. Правда, еще Игорю не хотелось, чтобы кто-нибудь из его родичей узнал об этом.