Но стоило ли обращаться за помощью к Всеволоду, даже в такое тяжелое время? Не будет ли это означать, что, покончив со Святославом и Ольговичами, можно потерять свою независимость и попасть под руку владимирского князя?

Этот вопрос давно уже волновал братьев Ростиславичей, особенно ценивших то, что они не подвластны ни чьей воле. Они давно почувствовали желание Всеволода главенствовать. Попросить у него военной помощи? Порешили на том, что пока нужно от этого воздержаться, попробовать справиться самостоятельно, тем более что Смоленская земля во главе с братом князем Романом была очень сильна, а князь Роман, понимая значение войны со Святославом, выступит на их стороне.

Тут пришло известие из Киева: стольный град стоял пустой, без князя. Теперь уже дожидаться, пока у Давида заживут раны, стало некогда.

Рюрик, бросив свой Белгород, побежал со своей дружиной к Киеву. Может, это было с военной точки зрения не самым удачным поступком, но, зная, что можно беспрепятственно сесть на вожделенный киевский стол, Рюрик ничего не мог с собой поделать.

Давид отправился в Смоленск к Роману, чтобы там собрать большое войско.

Заняв Киев, Рюрик немного успокоился и стал размышлять более здраво. Подвергать город очередной осаде, не имея, может, достаточных сил для ее отражения, ему уже не хотелось. Но и ко Всеволоду за помощью обращаться ему, гордому, было невмоготу. Он написал в Галич волынским князьям Ярославу Галицкому, зятю своему Роману Мстиславичу и стал ждать от них благоприятного ответа и помощи.

Эта война для обоих Ростиславичей — Рюрика и Давида — началась с великого горя. Давид прибыл в Смоленск как раз ко гробу, в котором лежал только что усопший князь Роман, старший из всех Ростиславичей, вслед за Мстиславом Храбрым оставивший этот жестокий и несправедливый мир.

Давид унаследовал смоленское княжение. Вот он стоит вместе со смоленским епископом Константином в храме Святой Богородицы, принимая власть над огромнейшей русской областью. Горе от потери брата, которого он очень любил за доброту и кротость, как бы смягчалось сознанием своей силы. Ему и жаль было князя Романа, и в то же время он не мог не думать о том, что Роман умер вовремя.

Ростиславичи — один в Киеве, другой в Смоленске — собирали войско, ожидая Святославова нападения и выбирая время, когда самим можно будет напасть.

Наступила зима, а война все еще не начиналась. Святослав и его родичи пока не думали беспокоить Ростиславичей. По разным известиям, получаемым из Чернигова, братья начинали представлять себе картину назревающей войны несколько по-иному, нежели вначале. Все больше и больше они убеждались в том, что главным станет удар Святослава по владимирскому князю, и основная суть этой войны — не спор между ними и Святославом из-за полуразоренных днепровских городишек, а противоборство старой и новой Руси, сшибка двух сил настолько великих, что сами Давид и Рюрик могли считать себя лишь мелким сором на пути двух этих сил. Святослав как бы пренебрегал ими; никаких предложений помощи не делал и Всеволод.

Так начался новый, 6699 год.

Огромная рать Святослава двинулась к Владимиру. Помимо русских дружин, немалую часть войска составляли половецкие полки, нанятые Святославом, прельщенные возможностью пограбить богатые залесские города.

Тьма и горе надвигались на Владимирскую землю. Великий князь Всеволод Юрьевич двинулся навстречу Святославу многотысячной ратью, сопровождаемый небольшими дружинами рязанских Глебовичей. Отойдя на сорок верст от Переяславля-Залесского, на крутых берегах небольшой реки Влены Всеволод расположил, словно огромный щит, свое ополчение. К этому же месту вышел Святослав. Опять противников разделяла река. Началось великое стояние. Никто не хотел нападать первым.

Глава 17

На совете, проходившем в шатре великого князя, дело едва не дошло до ругани, и если бы не Всеволод, бояре и воеводы могли наговорить друг другу много непростительных слов, а то и схватиться за мечи. Неприятель стоял так близко, что до него долетала пущенная через реку стрела. Перебрасываться стрелами можно было сколько угодно, но это не причиняло никому вреда, — оба войска были начеку.

Встав в месте, укрепленном самою природой, Всеволод определил для своей рати: выжидать нападения Святослава. Великий князь был верен себе — он не желал допускать и малейшей возможности проиграть битву. С высокого берега Влены войско Святослава было видно как на ладони, и войско это было настроено весьма решительно. Владимирцы не уступали противнику в решительности и были готовы по приказу великого князя ринуться в бой, но Всеволод справедливо полагал, что тот, кто нападет первым, поставит себя в невыгодное положение.

Мало кто был с этим согласен. Полностью поддерживали Всеволода только Юрята, Четвертак, ставший недавно суздальским тысяцким, да осторожный Федор Ноздря. Старший воевода Кузьма Ратишич, может, и имел свое мнение насчет того, как надо действовать, но пока не высказывался. Гаврила Настасич, вооруживший и посадивший на коней более тысячи ратников и поэтому имевший в совете не последний голос, настаивал на немедленном нападении. Мирон Дедилец, Твердислав, Вышата Охотин, Касьян, Василий Волос, Жирослав, Нежата Иванич — все великие суздальские и владимирские мужи, бояре, каждый из которых привел сюда многочисленные дружины, — все настаивали на скорейшей битве. Роман, Игорь и Ярополк Глебовичи, видимо чувствуя, что великий князь нападать первым не станет и никому не позволит, также высказывались за битву.

— Вижу, бояре, вам не терпится мечами позвенеть, — говорил великий князь. — Знаю, что все вы в битвах испытаны, сам с вами ходил на врага, видел, что спины своей вы никому не показываете. Только не надо спешить нынче. Пусть они первыми полезут, тогда и ударим в ответ.

Не соглашались. На самого Юряту поднимали голос, самому великому князю возражали. Перед лицом такой опасности вроде бы как сделались все равны. Видя, что уже готовы быть произнесены обвинения в трусости, а то и еще хуже — в измене, Всеволод прекратил уговоры и употребил власть.

— Такое мое слово, бояре. Вам приказываю стоять при своих полках и с места не двигаться. Я, ваш государь, вам это строго приказываю! Если кто ослушается — не погляжу на прежние заслуги и на нынешнюю нашу дружбу с вами.

Всеволод еще ни разу так сурово не говорил со своими. Но по-другому остановить их наступательный порыв было нельзя. Подавленные государевым гневом, который казался им несправедливым — они же рвались в бой за своего государя, — бояре разошлись по своим полкам, чтобы объявить его верховную волю.

Великий князь лично объехал войско и целый день убеждал воинов не перечить ему. Казалось, достиг желаемого — полки согласились подчиниться.

Однако день проходил за днем, и воинственные настроения во владимирском войске росли. Воины ходили хмурые, злые, поглядывали на тот берег, ввязывались в бессмысленное перебрасывание стрелами. Стали возникать ссоры — раздражение требовало выхода, и ругань, даже драка могли возникнуть из-за какой-нибудь мелочи — нечаянного толчка, отдавленной ноги, места у лошадиной кормушки. Пресекать эти ссоры Всеволод велел беспощадно и возложил ответственность на Юряту, приказав ему набрать для этого сотню надежных и спокойных людей.

Но сколько могло так продолжаться? Дружинники Святослава по целым дням кричали с того берега обидные слова. Великий князь запретил отвечать. Запретил также зря кидать стрелы. Самым лучшим было бы, если бы Святослав двинул войска вперед. Но Святослав медлил. Помня, как не смог удержать свою дружину от взятия Торжка, Всеволод боялся, что и на этот раз может наступить миг, когда, охваченные яростью, его полки ринутся вперед и вновь воинская удача станет зависеть от множества случайностей. Великий князь решился на жестокий, но отчаянный шаг.

Когда большому стоянию исполнилось полмесяца, Всеволод пригласил Юряту и Ратишича к себе в шатер для тайной беседы.