Боже, нет, ни в коем случае не подавай вида, что тебе известно, хотя бы даже и приблизительно, откуда взялась эта карта; что это — твое материализовавшееся сознание — нет, вот здесь ты должен сохранить на себе обличье персонажа.

— Нет… где вы ее взяли?

— Лежала возле вашей руки.

— Странно. Когда подходил к столу, никакой карты тут и в помине не было…

Вот так, хорошо, молодец!

— Может, вы не заметили… Наверное, крупье оставил, — женщина замолкает в нерешительности…

Быть может, обдумывает, продолжать разговор или нет?

Я вижу, как мои руки пододвигают все фишки на семь-черное.

(Вот это уж точно детская логика: «семь пик — пик — черное»).

— Ставки сделаны! — произносит крупье; сейчас он запустит рулетку…

Дверь отворилась. В комнату заглянула мать.

— Мишка просил передать, что придет к середине фильма.

Я испытал острый укол в грудь: Мишка! О Боже, я совсем забыл про него!

— Как это? Он же обещал смотреть со мной! Где он?

— Показывает отцу ваше творение.

— Какое творение?

— Ну, ты будто бы не знаешь! Эту вашу «верхотуру»!

Конечно же, в самый первый момент, я обвинил про себя дядю Вадика. Он украл у меня Мишку — чтобы я не смог поделиться с ним…

— Слушай, ма, ну посмотри тогда ты со мной.

— Еще чего!

— Ну пожалуйста!

— У меня дел по горло — не до твоей жары, — мать говорила так, но на самом деле это была правда лишь до определенной степени — как только в фильме начнется очередная эротическая сцена, мать будет уже тут как тут и прикажет мне немедленно отвернуться от экрана; моего кумира она называла не иначе, как развратником — с презрением глубоким и чрезвычайно кислым, — смотри сам, пока лето. Но осенью я тебе не разрешу смотреть.

— Да понял я, понял. Сто раз говорила.

— Ну и еще раз повторю, ничего. Потому что так оно и будет.

Дверь захлопнулась.

— Два-красное! — объявляет крупье на экране.

Я проиграл…

Только пока, я просто отложил победу на потом, да и то не по своей воле; придет время, я вернусь к осуществлению.

И тут начинается заставка «Midnight heat».

Этот жаркий тропический остров, рассекаемый надвое экваториальным поясом и запененный горькими от соли водами Атлантики, ныне существует в моей памяти свободным от борьбы остального мира — подобно, наверное, тому, как его жители по пришествии на пляж освобождаются от тяжестей легкой одежды и демонстрируют солнцу и уклончивым пальмам свои ровные двойные загары: демонстрация островитянских торсов, услажденных недавними ласками любовников.

Словом, даже в таком непритязательном и естественном действии этих ошеломленных отдыхом людей, как снятие одежды, — уже в одном этом кроется свобода и умиротворение коктейльного рая, — но тогда разве может быть им известно такое страшное слово, как «борьба»?

Да, однако они подходят к нему ровно так, пожалуй, как подходит Стив Слейт к своему рабочему дню — с повесной инфантильностью; он вполне может задержаться на пляже за игрой в бейсбол (на песке играют колючим резиновым мячиком, очень легким; отбиваешь его битой, и он летит прямо по направлению взмыленных, стонущих от упоения волн), — и прийти на работу в офис через два часа после начала рабочего дня.

В какой-то серии был эпизод, когда он провел ночь с женщиной прямо в офисе.

Разумеется, это не мешало ему неукоснительно следовать букве закона; чуть он нарушен — это действовало на Слейта, как ведро холодной воды, вылитое на спящего, — и он всегда докапывался до истины.

Но пока что еще он благодушно отдыхает на берегу, тесня море пластмассовым лежаком, а его упертые в смоченный песок стопы каждые полминуты обдает набежавшая волна, оглушая слух рдеющим слюнным шипением.

За спиной — бар с крышей — копной соломенных волос — бар, в котором почти круглые сутки вы можете заказать самые невероятные слияния напитков, любых вкусов и цветов, и крепостей, — и прежде чем выпить, обязательно посмотрите, какой цвет примет море, когда рассматриваешь его сквозь наполненный бокал, — скорее всего, вам принесет это дополнительное очарование и удивление. А если вы не любитель коктейльных вариаций и предпочитаете обычное пиво, то вам принесут его в бутылках, закупоренных не пробками, а дольками свежего лимона, — без особого островитянского стиля никак не обойтись.

И совсем уж круглые сутки, без перерыва, бар наполняют чирикающие бамбуковые ритмы (иногда хочется изобразить этот мир на масляной картине, от и до состоящим из канареечных перьев, самых различных вариаций и форм; таким он и будет, если бежать по береговой линии и смотреть по сторонам), — ритмы, которые понижаются в ладах с приближением вечера, но, напротив, повышаются в скорости и сочности — это уже сочность не тропического фрукта, но южного поцелуя. Музыкальная идиллия разгоняет жизнь, а люди поддерживают набранную скорость посредством слов и прикосновений друг к другу, это сродни эстафете. Порой кажется, они вообще никогда не спят, а только сменяют перед собой эпизоды общения — быстрее, еще быстрее…

Разорванный ветер…

Вот как невероятно уживаются здесь свежая энергетика и пряная лень!

Когда солнце порыжеет и повиснет над плотной, замирающей от близкого света водой, тотчас к мелодиям в баре примешаются протяжные саксофонные соло; пляжные игры плавно перетекут в розово-желтый аттракцион-рулетку: добровольца прикрепляют ремнями к огромному колесу, в секторах которого находятся емкости с самыми разнообразными вещами, съедобными и несъедобными, вращают, и на какой сектор укажет его голова, на какую емкость, ее содержимое он и должен проглотить.

На чем остановится рулетка моря? На дольках мармелада или на маленьких раковинах, собранных на берегу? На грецких орехах в меду или на лоскутах смокинга, который еще сегодня днем висел в шкафу чьей-то резиденции?..

Южная ночь сваливается на небо со скоростью обморока; и тогда женщины надевают трепещущие юбки из новогоднего дождя, с вплетенными в него орхидеями и упоительными ананасными дольками; каждая ночь — взбешенный, потерявший последнюю толику разума карнавал; темнота так дико пролетает мимо несущихся по ветру платьев, что вся она в результате — секундная вспышка фотокамеры. Каждое движение — легче пузырька, поднимающегося на поверхность газировки. Отрывистый жемчужный смех, заказы и тосты, усыпленные аплодисментами, предложения, соблазнительные и соблазняющие, пустячные разговоры, на которых никогда не останавливается внимание, — сопровождаемая тысячами ямочек на щеках речь и мимика. И покуда сидишь за столиком в блистающей компании, даже самое сладкое опьянение ни за что не даст тебе более чем минуту ощущать спинку стула — нет, сейчас, в эту ночь, и ты, и твое окружение мечтают об ином, беспокойном отдыхе: обязательно кто-то из них обратится с вопросом или отпустит в твой адрес приятно-насмешливое замечание — легче звона серебряного колокольчика, — и отвлечет тебя, заставляя ответить, отреагировать…

Ты не думаешь о покое, тебе не нужен покой, и вдруг… замечаешь краем глаза, как вдалеке из-за плеча твоего друга, сидящего напротив, показывается человек верхом на белой лошади, которая рысцой бежит вдоль берега моря — прогулка в пространства железного бриза и радужных отсветов бара, распространяющихся отсюда на огромные расстояния. Вот так просто — сел и поехал. И эта картина, пойманная боковым зрением, действует на тебя, как мгновенный релаксант: откидываешься, невольно делаешь глубочайший вдох и чувствуешь в плечах приятное покалывание, которое постепенно разольется по всему твоему телу — как рубиновое вино — и более ничего уже не нужно: просто с мерно вздымающейся грудью созерцать мир; и не участвуешь уже в шумливом разговоре, витающем вокруг тебя, ты напрочь забыл о людях, которые сидят рядом, забыл навсегда — пока кто-нибудь из них не додумается потрясти тебя за плечо…