С середины 1890-х годов известные литераторы стали посещать квартиру Сологуба, а в 1899 году его перевели из Рождественского в Андреевское училище, где ему как инспектору полагалась казенная квартира. Это жилище на Васильевском острове запомнили многие его знакомые писатели, художники, люди искусства. По воспоминаниям поэта Константина Эрберга, там бывали Владимир Гиппиус, Вячеслав Иванов, Аким Волынский, Тэффи, Георгий Чулков, Александр Блок, Сергей Городецкий, Борис Зайцев, Корней Чуковский, Мстислав Добужинский, Константин Сомов. Квартирка была маленькая и бедная, входная дверь закрывалась при помощи блока, к которому в качестве гирьки была привязана бутылка с песком. Когда дверь открывалась и закрывалась, бутылка ездила по ней вверх и вниз. Некоторые гости считали квартиру мещанской, «…было странно видеть, что Сологуб жил в такой мещанской и банальной обстановке, достойной быть интерьером самого героя „Мелкого беса“ Передонова, с обоями в цветочках, с фикусами в углах гостиной и с чинно расставленной мебелью в чехлах», — писал Добужинский. Одновременно с этим ходили слухи, что дома у Сологуба необыкновенно изысканная обстановка: на полу пушистые, мягкие ковры, в комнатах никогда не бывает дневного света. Очевидно, Сологуба с кем-то путали. Его жизнетворчество проявлялось скорее в манере держать себя и изъясняться, чем в быту, к которому Федор Кузьмич, по всей видимости, был достаточно равнодушен.
Все знакомые признавали, что Сологуб выглядел старше своего возраста. Он облысел и носил рано поседевшую бороду, которую сбрил потом, после женитьбы на Анастасии Чеботаревской. С середины первого десятилетия нового века встречи с литераторами проводились у Сологуба по воскресеньям. Наряду со «средами» Вячеслава Иванова это были всем известные вечера общения людей искусства. Публика здесь, по воспоминаниям Владимира Пяста, была примерно та же, что на «Башне» у Иванова, но числом поменьше. На «воскресеньях» у Сологуба было заведено чтение новых произведений — или хозяином, или гостями, с последующим разбором достоинств и недостатков. Здесь Сологуб читал «Мелкого беса», «Литургию мне», рассказы, стихи. Читали Блок, Кузмин и другие. Когда во второй части вечера, после чая, все перемещались в кабинет поэта, он приглашал гостей садиться на стулья подле него, но многие сурового хозяина боялись, толпились в дверях, и только когда он повелительно хлопал несколько раз по соседнему стулу, кто-нибудь сдавался. Однажды, когда дома у Сологуба читал Блок (которого тогда уже везде принимали с благоговением и не решались критиковать), Федор Кузьмич сделал ему замечание по поводу рифмы «мрак-овраг», сказав, что на юге России говорят и «оврах», и «оврак», а нужно, чтобы на всех говорах рифма читалась именно как рифма.
«Газета Шебуева» описывала вечера у Сологуба в духе светской хроники, что само по себе было знаком признания. Корреспондент, писавший под псевдонимом «Маска», оставил портреты посетителей этих вечеров. Ремизов, «маленький человечек», согласно репортажу, приходя к Сологубу, обыкновенно сидит «в глубоком кресле, волоса — торчком, острые глазки прыгают и… в сдержанно-ласковом тоне сообщает окружающим свою новую забавную теорию о „литературных двойниках“». Поодаль Блок, «кротко улыбаясь своим „восковым“ оригинальным лицом и слегка нагнувшись, слушает внимательно только что вернувшуюся из-за границы г-жу Вилькину, производительницу бесчисленных сонетов».
К этому времени в семейной жизни Федора Кузьмича произошли серьезные перемены. В 1894 году умерла его мать Татьяна Семеновна. О том, как писатель переживал это событие, сведений не осталось. Хозяйкой в доме стала его сестра, Ольга Кузьминична. Она была тихой и скромной, ходила в черном платье, сама накрывала на стол, предлагая гостям то маринованные грибы, то огурцы домашнего соления. Андрею Белому она казалась олицетворением сологубовского мещанства — живой «недотыкомкой»: «Так ведь сидела-то, разливала нам чай… — сама Не-до-ты-ком-ка!» В ее присутствии Сологуб становился общительнее. Ольга Кузьминична дружила с женами писателей: Лидией Зиновьевой-Аннибал — женой Вячеслава Иванова и Варварой Карачаровой — женой Константина Эрберга. Отношения Сологуба и Ремизова тоже были гораздо теплее, пока жива была сестра поэта.
Сам Сологуб бывал в обществе настолько тих и молчалив, что Василий Розанов однажды чуть было не сел на стул, уже занятый поэтом. «Вдруг, — рассказывал он потом, — возле меня точно всплеснулась большая рыба» — это оказался Сологуб, заявивший таким образом о своем присутствии.
При этом в литературном сообществе образ писателя складывался скорее из представления о том, каким должен быть автор странных, пугающих литературных произведений, чем из сознательных попыток Сологуба выстроить свое жизнетворчество. Его имя очень скоро обросло мифами. Критик Лев Клейнборт вспоминал, как они с Сологубом вместе прожили неделю в пансионате в Финляндии[14]. С ученических времен Сологуб сохранил привычку вести себя в людных местах замкнуто, но проявлял большую наблюдательность. Отдыхающие не были знакомы с его творчеством, но дамы говорили о нем смеясь:
— Покойничком припахивает. А, между прочим, надушен.
Неудивительно, если марксист Клейнборт постфактум додумал эту фразу, но похожее впечатление, облеченное в более изящные выражения, Сологуб производил на Максимилиана Волошина[15]. Тот сравнивал Федора Кузьмича с недобрым покойником, которого не принимает земля. Отношения двух поэтов складывались вполне дружественно, и Волошин ценил творчество Сологуба, но всегда писал о «мертвенном» совершенстве его текстов. О самом Федоре Кузьмиче Волошин вспоминал, что с ним было совершенно невозможно разговаривать: он постоянно повторял слова собеседника, изменяя лишь их интонацию, отчего окружающим становилось жутко. Непонятно, была ли это особенная сологубовская ирония или просто проявление рассеянности.
Приписывали Сологубу и магические способности. Приехав в Петербург из-за границы, Вячеслав Иванов пошел знакомиться с Сологубом… и после этого долго не возвращался домой. Жена, Лидия Зиновьева-Аннибал, искала его по всему городу, зашла к Зинаиде Гиппиус, которая поспешно, небрежным почерком, набросала Сологубу записку на бланке журнала «Новый путь»: «Федор Кузьмич. Когда был у Вас Вячеслав Иванович и куда девался от Вас? Лидия Дмитриевна у нас и страшно беспокоится, в самом деле страшно, нигде его нет, ни дома, — ждем немедленно вестей от Вас, всё, что знаете. З. Мережковская». Выяснилось, что Вячеслав Иванов всё еще был у Сологуба, а вернулся он больной, в крапивной лихорадке. Как объяснял он потом жене, погода за окном была чудовищная, лил дождь, Иванов порывался уйти, но в передней у Сологуба никак не мог найти свои калоши, на всех стояли инициалы «Ф. Т.» (Федор Тетерников). Приходилось возвращаться и продолжать затянувшийся разговор. Иванову казалось — может быть, вследствие начинающейся болезни, — что Сологуб наколдовал и эту погоду, и внезапное исчезновение калош. История быстро разошлась по литературному Петербургу. Зинаида Гиппиус как участница поисков Вячеслава Иванова сложила об этом случае шутливый экспромт: