Ведь поймал! А без правильного расчета разве бы поймал? Это вам не компас-барометр изъять у Пашки из подвала.

Вспомнив о компасе, Никита опять испытал приятное удовлетворение: отделался он от этой липкой дачи с ее загребущими обитателями, чтоб ему никогда больше о них не слышать! Не так уж плохо управился он и с компасом.

Римляне, что ли, придумали поговорку: победителей не судят? Не дураки же были римляне.

В отменно хорошем настроении, довольный миром и собой, Никита копошился с видеомагнитофоном, когда прямо с занятия посыльный вызвал его к начальнику школы.

Борко сидел в большом кабинете за большим столом. После яркого солнечного дня здесь было сумрачно и прохладно. Никита вошел, приветствовал, доложился, все как положено, хотя в кабинете, кроме их двоих, не было никого. Уж в чем, в чем, но в дисциплине ему не откажешь, в плоть-кровь и привычку вошла, из условного рефлекса безусловным стала. И тем не менее в каждом движении и взгляде Лобачева светились довольство, неиссякаемая радость бытия, непотраченные силы и незнакомство с усталостью. Как будто не с семинарских занятий пришел, а с танцплощадки. Иван Федотович даже вздохнул: эка брызжет из парня молодость!

Спросил почти неодобрительно:

— Гуляешь, значит?

— Гуляю.

— Считай, отгулялся.

— Как понять?

— Так понять, что в Москву отзывают. Сдавай книги и постельные принадлежности и кати в управление.

Борко зорко глянул на Никиту. Нет, не огорчился парень, что с учебы срывают. Конечно, им что! Им — учеба дело десятое.

Громко двинув стулом, Борко поднялся, вышел из-за стола, прошелся по кабинету. Насупился. Руки в карманах — значит, сердит.

— Конечно, им что! — вслух повторил Борко. — Им — чтобы все разом и голубь в небеса. Шерлоки Холмсы, дескать, без семинаров, на одной дедукции работали.

Борко вымещал досаду. Никита разобрался в ситуации и стоял покорно. Даже не переминался. Команды «вольно» не было.

— Вольно! — сказал Борко. — Уж не тянись. Ценю и отмечаю. Большое задание получаешь. А не зеленоват ты для большого-то?

— Я хоть тленом покройся, вам все равно буду зеленоват.

Никита вышел из покорности.

«Обиделся, сейчас засопит», — подумал Борко, прощаясь с досадой.

— Которые тленом, те напрочь зеленые. Ты-то еще не видал, а я нагляделся. Им, конечно, учеба — десятое дело… — все-таки кинул он еще камушек.

— А кому это «им»? — невинно спросил Никита. Как-никак в присутствии младшего по званию обсуждать приказы начальства не положено. Не зеленые же с тленом имеются в виду.

— Ишь ты, какого яду набрался, источать осмелился, — безгневно уже подивился Борко. — Ладно, беги сдавай постельные. Не терпится небось. Ни семинары, ни школы не цените, только бы удрать.

— А вот и ценим! — вдруг неподкупно искренне вырвалось у Никиты. — В этот раз как приехал, Иван Федотович, все мне так дорого показалось, особенно что сами строили. Летние наши классы. Они мне сейчас такими хорошими кажутся.

Парень не криводушничал, сущую правду говорил, и за его сыновье тепло к самодельным, честно отслужившим свой век строениям школы Иван Федотович с благодарным жаром простил ему и языкатость, и легкий гонор, который прорезался от первых успехов, как гребешок у цыпленка-петушка.

Что уж это были за летние классы! Обыкновенные навесы, из цветных, волнистых, под шифер, листов, с деревянными столами и лавочками, с дощатым полом и невысокими стенками. Но делали-то их сами курсанты, и только благодаря этим классам удалось разместить слушателей.

А как украшали территорию! А как…

— Ладно, Никита, — растроганный Иван Федотович обнял Никиту, по плечам похлопал, расцеловать хотел, да постеснялся. Главное, от души парень говорит, не врет, это уж видно, есть в нем сердечное тепло, это уж точно так. — Ладно, вот вернешься, мы с тобой как-нибудь для молодежи в новом здании вечер воспоминаний устроим. Давай езжай, ни пуха тебе…

Никита действительно не кривил душой. Страшно опечаленный, сдавал он учебники, освобождал койку. Как будто навсегда покидал школу. В сущности, так оно и было. На следующем семинаре их уже поселят в новом здании.

О школе взгрустнулось, но думал он только о том, что ждет его в Москве, ведь первый раз так срочно вызывают. Дело Вяземской сразу сникло, поблекло, погрузилось в прошлое.. «И погордиться-то как следует не успел», — уже усмешливо, как о маловажном, давно минувшем эпизоде, подумал Никита обо всем, что было связано с Вяземской.

А Борко, проводив Никиту, тоже разволновался. За Никиту он был спокоен. Он верил в способности и подготовку парня. Да и с чего бы младший представитель лобачевской семьи оказался вдруг слабее старших. Сильнее должен быть. Кровь тоже весит. В биологии Иван Федотович не был силен, но о том, что генам наследственности вышла некая амнистия, слышал.

Уж если Никита вспоминал о школьной стройке, то Ивану-то Федотовичу было что вспоминать. Без малого двадцать лет, с пятьдесят седьмого года, его жизнь была связана с этой школой. Тогда еще и школы не было, учебный пункт, — вот как это тогда называлось. Только в семидесятом году по приказу министра пункт преобразился в областную школу, в учебное подразделение области…

Самым трудным оказалась не самодеятельная зачастую стройка, не приведение в гожий вид строений, никоим образом не надеявшихся стать учебным заведением. Самым сложным оказалось создать школе прочный авторитет как в глазах большого начальства, так и в сознании слушателей.

Случались среди прошлых начальников и такие, что искренне считали всю затею с организованной учебой, потоками, семинарами и прочей «политикой» делом излишним. А если начальство так мыслит, то уж оно способ противодействия найдет.

И со слушателями на первых порах пришлось нелегко. На базе школы, кроме основных, постоянно действующих потоков, проводились тогда — как и сейчас — сборы различного профиля. На три недели, а то и на три дня, в общем, по-разному начали съезжаться уже старшие офицеры, капитаны, майоры.

Поди-ка внуши такому контингенту, что в школе они, как рядовые и сержанты, обязаны дисциплину соблюдать.

Бывало, кое-кто из увенчанных званиями приедет, ну и считает, что тут вроде на курорте, и водочки в любое время можно, и с заправочкой не обязательно.

Приходилось некоторых и по стойке «смирно» ставить, и перед строем акафист читать.

Бывали нарушения и среди рядовых. Случилось же однажды: несколько слушателей без всякого порядка ворвались в столовую прямо в шинелях, тогда еще пальто не было, старая форма была. Ворвались, расселись и давай кормиться.

Борко пришел в бешенство. Всех, кто был в шинелях, выгнал.

Остальных выстроил.

— Вам что, нормы не хватает? Не хватает, можете подойти к нашей Клавдии Филипповне, дадим добавку, а безобразия не потерплю.

Был еще случай. По-хорошему обратился курсант: так, мол, и так, товарищ начальник, я — сельский участковый, привык в день по пятнадцать — двадцать километров ходить, ну и есть соответственно.

Ясно-понятно, дали ему добавок, но чтобы в шинелях в столовую!..

Иван Федотович сейчас об этих шинелях спокойно вспомнить не может, а уж тогда… Как это Маринка Лобачева говорит, когда крайнюю степень возмущения выражает: «У меня слов нет, одни буквы остались».

А что, ведь приструнил-таки всех, и с малыми звездами и с большими. Те самые, которые, приехав в школу, не сразу сориентировались, говорили потом про Борко: «Он свирепый, но добрый…»

Теперь Иван Федотович на невнимание к школе не жалуется. Одно новое здание — Борко подошел к окну, полюбовался на белую красавицу, так он про себя величал новую школу, — одно новое здание чего стоит. Надо думать, руководство не мало энергии положило, чтоб выбить такую махину там, где положено махины выбивать.

Очень нравилась Борко и идея создания музея подмосковной милиции именно на территории школы. Корни, корни в прошлом, история… Пусть молодые видят, убеждаются, осязают, что не на голую пустошь пришли, что от них уже требуется — не уронить традицию.